Родина - это всегда человек, или Что такое настоящий патриотизм

Не секрет, что все время существования так называемой «новой России», то есть, уже больше 30 лет, общество безуспешно бьется над решением очень важной проблемы – как относиться к своей собственной стране. Так называемые «патриоты» убеждают с пеной у рта, что вхождение в западную цивилизацию якобы отменяет отечественное «своеобразие», что бы ни понималось под этим словом. В свою очередь, так называемые «либералы» уверены, что фиксация на «своеобразии» препятствует нормальному развитию страны. Так что же лучше: «родные березки» или «свобода»? И тут возникает вопрос: а вообще, что такое «родина»? Почему и за что гражданам следует любить это вполне абстрактное понятие, как внушают нам «патриоты». Да и вообще, что такое патриотизм?

Философ Дмитрий Лучихин взялся разъяснить психологическую подоплеку этого понятия, справедливо утверждая, что без развенчания фиксационной природы всех этих «любовей к отчеству», не построить здорового общества.

«Да, принято считать, что человек любит сам дом, в котором живет. Но вот выселить из него всех ему близких, населить Шариковыми - он быстро поймет, что было реальным предметом любви. Близких в новом доме выберет, а не старую халупу с орками...»

И далее разъясняет, что именно он имеет в виду:

О патриотизме

Последнее время часто встречаю тексты на эту тему. Многие цитируют Толстого, разносящего патриотизм в пух и прах. И это не есть хорошо. Любое существующее явление нельзя просто взять и вычеркнуть из жизни. Простым отрицанием мы лишь исключаем себя из возможной дискуссии. Закрываем путь для понимания и борьбы с ложными интерпретациями.

Итак, патриотизм. Реальное переживание, которое мы идентифицируем как патриотизм – это активное стремление индивида защитить возможность самостоятельно управлять своей жизнью.

Все. Все остальное – проекции и фиксации.

Самой первой и самой близкой «оболочкой» для действующего мотива патриотизма, является социальная среда: племя, народ, нация, страна. Она настолько близка, что, как правило, за предмет патриотизма и принимается. И, в общем, это верно. Человек - существо социальное, и социальная среда неотделима от мотива к самобытности и само-бытности.

Но важно и осознавать, что это все-таки «оболочка», первая проекция, а не монада.

Во-первых, в обществе всегда может родится «белая ворона», которой социум не дает возможности самостоятельно следовать своим представлениям о жизни. И вопреки пропагандистским штампам, «белая ворона» не обязана быть патриотичной в отношении социума. Да, живя в нем она должна быть лояльной, законопослушной. Но быть естественно патриотичной, испытывать непосредственный патриотизм – не может, и никому, собственно, не должна. Вообще, патриотизм, как и любое реальное переживание – не есть предмет долга.

Ну и, естественно, такая ворона может перебраться в более подходящее ей социальное окружение, и там начать непосредственно переживать патриотизм в отношении уже «своей» социальной среды, как условия свободы управления своей жизнью.

Во-вторых, понимая существование зазора между действующей причиной патриотизма и социальной материей, в отношении которой он может (и как правило) проявляться – мы расстаемся с идеей патриотического воспитания, как концентрированной пропагандой свершений и достижений своего народа. Нет, свою историю, в том числе и в ракурсе достижений, изучать можно и нужно. Но не для «воспитания» патриотизма.

Реальное «воспитание» патриотизма (я беру в кавычки, потому что это тоже не воспитание) – это прояснение и рационализация для индивида, связи его стремления к самостоятельному владению и управлению своей жизнью, с социальной средой своей культуры. То есть, человека можно научить осознавать и мыслить то, что реально есть. Это и сделает его естественным патриотом своей страны и своего народа. Породит естественное желание защищать их как свое, как условие самого себя.

Не превращая при этом патриотизм ни в долг по рождению, ни в консерватизм, которыми он часто предстает в недобросовестных манипуляциях власть имущих. О чем, собственно, и писал Толстой.

Более отдаленной, но тоже весьма «прилипшей» к патриотизму оболочкой, является своя земля и свой дом. Сейчас, конечно, когда социальные кластеры стран и народов имеют большой размер, а земля стала маленькой, особого выбора нет. Но вот в староглиняные времена, любое племя узнавшее, что на них движется какая-нибудь опассионарившаяся орда, имела выбор: умереть за родные осины, или спокойно отойти в сторону. Уйти жить в сосны.

Поэтому, несмотря на практическую невозможность отделить себя от своей земли, в уме мы должны осознавать этот зазор. Понимать, что землю мы защищаем не потому, что именно она и является предметом патриотизма, а потому, что в текущих условиях неотделима от нашего существования как народа, как социальной среды. Которая в свою очередь, предмет патриотизма лишь потому, что является для индивида (статистически) – условием максимально возможной самобытности и само-бытности. Иначе говоря – свободы владения и управления своей жизнью.

И именно в таком понимании патриотизма, он является позитивным явлением и свойством личности. И может противопоставляться всем манипулятивным и пропагандистским уловкам его использующим.

О родине

Непосредственное, психологическое переживание родины - это переживание родного в «емкости».

Поэтому сначала о родном.

Родное это субъектное. Это переживание субъектности другого. То есть такого его «качества», когда все остальные его качества, становятся неважны или по крайней мере вторичны. Все равно мать, все равно мой ребенок, все равно любимый человек.

Чем более общей, единообразной является система поведения, практикуемая участниками некой группы, тем меньше внимания на нее отвлекается, тем более субъектно в ней может проявлять себя индивид, различать субъектность других, и быть различаемым как субъект для них.

А поскольку именно с переживанием субъектного как такового связано непосредственное переживание сверхценного – то именно открытость субъектного в групповом взаимодействии и переживается как родное. Как расширение понятия родного от чисто биологической обусловленности.

И ровно в той мере, в какой человек переживает более субъектный уровень своих отношений в социальной группе, относительно уровня за ее пределами – в той мере он переживает эту группу как родную. От семьи, круга друзей, до единокультурного кластера страны и народа.

Второе - это «емкость в которой». Неизжитый еще атавизм мифологического мышления, заставляет нас проецировать ценные отношения на контекст, в котором они происходят. Я уже приводил пример с фонарем, который мог так напитаться сакральными чувствами к любимой, с которой под ним происходили свидания, что уже и любимая забыта, а фонарь все еще священен.

Ровно та же история происходит с родиной. Когда вполне реальные, но может быть даже не актуализированные переживания родного в отношениях с носителями общей культуры и общего образа жизни – утверждаются как объективно обязательные в отношении декораций, в которых эти взаимоотношения происходят. К родине в свойствах и качествах. К власти. К фонарю, при котором.

Здесь важно провести два отчетливых разграничения.

Первое: между реальным переживанием родного в своем социальном окружении, пусть и проецируемым в «фонарь», и чисто пропагандистским утверждением обязанности любви «к народу и партии», каким-то артефактам и традициям, культурным мемам и самым сомнительным поведенческим практикам. Допустим питию водки.

Другое - это уже само различение между действующим переживанием родины и «фонарем», на который роль предмета любви возлагается.

В рамках первого, даже подлинное переживание не гарантирует защиту от «любви к козлу». Для раба привычное сочувствие, понимающая доброта таких же страдальцев, вполне может казаться привлекательнее чем холодное равнодушие уважительного равноправия. Пусть в свинарнике, но в своем, означает на самом деле не привязанность к вони, но опускаемое в речи, наличие товарищей по несчастью – которые и есть источник переживания родного в свинарнике.

При реализации второго отношение к «фонарю», становится критическим. Он уже не видится тождественным с переживанием. Может быть признан совершенно неподходящим для тех отношений с переживанием родного, которые под ним происходят.

А в общем, родина - это всегда человек, всегда отношения с людьми, переживания особости этих отношений, открывающих их как сверхценное. Но никогда – это не объекты, не декорации, в которых отношения происходят. Никогда уже реализовавшиеся продукты этих отношений, как, допустим, традиции или обычаи. Это именно переживания самих отношений, для которых задача «объективной», в том или ином смысле, родины – не мешать, быть максимально незаметной для них, и этим отпускать внимание человека на свободу – к другому человеку.