Вопрос дня: насколько горек хлеб нового русского эмигранта?

Иван Зубов

По некоторым оценкам только за 2022 год из России уехало около миллиона граждан. Кто-то из них вернулся, кто-то собирается вернуться, по разным причинам, но большинство обустраивается на новом месте, будь то Казахстан или Таиланд, Монголия или Армения, Сербия или Германия. Подают документы на получения вида на жительство, или статуса беженца, ищут работу и квартиру, решают финансовые и бытовые проблемы. Не секрет, что среди эмигрантов много не только айтишников, но и людей гуманитарных профессий, в том числе писателей и поэтов. Им, вероятно, будет особенно трудно устроиться на новом месте, поскольку их рабочий инструмент – это русский язык, который сейчас по понятным причинам за рубежом не в чести. И тем не менее, они едут в эмиграцию, объясняя свое решение тем, что свобода важнее благосостояния.

"В пятницу было непонятно, в какой стране я окажусь к понедельнику"

Известный московский поэт и редактор Ян Шенкман еще весной улетел в Ереван, и успел там адаптироваться, и теперь подводит новогодние итоги:

«Мой первый Новый год в эмиграции.

Летом прошлого года я бросил пить. А еще через полгода эмигрировал из России. Тут, конечно, просится шутка насчет того, что если не пить, то зачем вообще жить в России, и как все это можно вынести на трезвую голову, но я слегка о другом.

Нечасто, но время от времени мне дико хочется выпить. Иногда надо расслабиться, снять усталость и стресс. Я прямо представляю, как водка течет по горлу и попадает в пищевод, как приятно кружится голова. Но точно известно, что потом будет не лучше, а хуже. Вот и с Россией, с домом, с родиной, с моей несчастной и любимой страной то же самое. Поэтому я не пью.

…Зима в Ереване мягкая и короткая, она начинается строго по календарю, в декабре, и в целом на 10-15 градусов теплее, чем обычно в Москве. В горах лежит снег, Арарат не видно в тумане, даже если взобраться на знаменитый ереванский Каскад, а в городе сухо и солнечно. На Площади Республики уже установили ёлку, это главная елка страны. Да, страны, только не России, а Армении. Была Москва, а теперь Ереван, и что?

Я сижу в рюмочной «Борщ» на улице Мовзеса Хоренаци, армянского Геродота, и рисую на бумажке плюсы и минусы. Минусы — то, что я потерял, уехав. Плюсы — что приобрел. Плюсов больше, но минусы очень жирные.

Я уехал 11 марта, и это дало мне фору в полгода перед второй, мобилизационной волной, которая накатила на Армению в сентябре. Было время осмотреться, устроиться, преодолеть первый стресс.

Как странно: я боялся оставаться, и мой страх помог мне преодолеть страх отъезда. Все-таки тяжело уезжать в никуда, в полную неизвестность. Всего неделя на сборы и разговоры. Чемодан весом в 23 килограмма, рюкзак, ноут через плечо — это все, что у меня теперь есть.

В Ереване у меня не было никого. Был приятель, который уехал на неделю раньше, чем я. И телефон дяди одной знакомой с припиской: «Если будет совсем плохо, зайди к нему, он всегда нальет тебе супчик». Тысяча долларов, заначенная еще с нулевых в старом загранпаспорте. И 100 тысяч рублей, снятые с кредитной карты в последний момент. Вперед!

Каждый день я думал, на что буду дальше жить. В те дни у всех был короткий горизонт планирования, не только у меня, такое уж время. «Так, — думал я. — Пока все нормально, неделю я еще продержусь. Так, а вот уже лучше, уже дотягиваю до конца месяца». При самом удачном раскладе моих денег хватало до лета. А дальше какой-то черный провал. В пятницу было непонятно, в какой стране я окажусь к понедельнику. Характерная переписка из тех времен:

«Я стою с чемоданами в каком-то незнакомом городе и не знаю, куда идти»

«А я сижу на окраине Парижа в комнате, переполненной эмигрантами, и думаю, на что купить бутерброд».

Примерно в это время мне стали писать армяне, совершенно незнакомые люди. Сообщения были как под копирку: «Мы понимаем, как вам трудно. Любая помощь! Не стесняйтесь, мы вас не бросим!». Я этого совершенно не ожидал.

Мне невероятно, сказочно повезло со страной. Я сознательно не поехал в Европу, предвидя проблемы и ментальное одиночество. И угадал: Кавказ принял меня как родного. Без внешнего лоска, без госпомощи, без льгот, но зато так дружелюбно и приветливо, как у нас не принято относиться к чужим. На самом деле это норма, но в голове все время мысль: а ведь они не обязаны. Это чисто русская мысль.

И вот тут минус, о котором я думаю каждый день: почему только сейчас? Столько времени упущено, целая жизнь. Ведь давно уже было плохо, и не было никакой надежды. С каждым годом я все реже улыбался, а пил все больше и больше. Перед сном пытался вспомнить что-то хорошее, но не мог.

Потому что был шанс пригодиться там, где родился. Быть если не счастливым, то хотя бы полезным. После 24 февраля этого шанса не стало. Я потыркался туда, потыркался сюда, поговорил с разными людьми, и понял, что все каналы мне перекрыты. Русский журналист не очень нужен в России. Даже не журналист, а просто такой, как я. Будь я врачом или пожарным, я бы остался, тут даже вопроса нет. Но сложилось так, как сложилось. Я не могу сидеть со связанными руками, с заклеенным ртом, и смотреть, как уничтожают мою страну.

Но была и другая причина: очень тяжело без любви. Я думал об этом, когда после трудной поездки поздно ночью вернулся в Ереван и хозяйка с мужем ждали меня с чаем и свежими фруктами. Думал в магазине, когда девушка на кассе улыбалась и шутила, раздражаться на незнакомых людей тут не принято. В кафе, где меня узнают и совершенно искренне радуются. Даже в такси, каждый второй таксист говорит мне: «Брат-джан, все будет нормально, живи, правильно, что приехал!».

В забегаловке на улице Абовяна в меню не было лаваша. Но я, конечно, спросил, есть ли у них лаваш. «Ты хочешь лаваш? — сказала девушка. — Я тебе принесу». Ушла куда-то на десять минут и действительно принесла. Стоит такая, довольная собой, гордая…

Жизнь в России — постоянное ожидание удара

Почему нельзя было так в России? С самого начала? Разве это так сложно? Почему обязательно все должны мучиться и мучить друг друга? Ответа нет.

Это тяжелая мысль, она ставит крест на пятидесяти годах моей жизни. Только сейчас я увидел, что прожил ее в нелюбви.

Я хожу по Еревану и сравниваю с Москвой: было так, а сейчас вот так. Это ненормально, но когда-нибудь я избавлюсь от этой раздвоенности, этой шизофрении.

Первые месяцы я буквально уговаривал себя не бояться. Я говорил себе: «Смотри, вот сидит у подъезда кошка. Она не убегает, когда к ней подходишь, потому что точно знает, что никто не обидит. Даже кошка не боится, а ты боишься».

Страх выходил из меня физически. В апреле я встал на уличные весы и увидел, что похудел на 11 килограммов. Это были 11 килограммов страха. Московская одежда болталась на мне так, что это стали замечать посторонние. Продавец в ночном минимаркете, добродушный толстяк, спросил: «Днем спим, ночью кушаем. Как похудеть, скажи?» Поезжай в Россию, брат, а потом приезжай обратно.

А потом это вдруг прошло. Я вышел на улицу, светило весеннее солнце, было тепло, я шел по проспекту Гарегина Нжде, мимо меня шли люди. И появилось какое-то удивительное ощущение нормы. На мгновение показалось, что я дома. Дома было даже не так спокойно, я все время чего-то ждал. Жизнь в России — постоянное ожидание удара. Но вот ударили, и теперь самое страшное позади. Будет тяжело, но нету больше этого мерзкого страха.

Хочу ли я вернуться в Россию? Если люди там будут относиться друг к другу так же, как здесь в Армении — точно да.

Верю ли я в такой расклад? Нет.

Я всегда держу в уме, что повесилась Цветаева не в эмиграции, а на родине

Недавно был на встрече с Михаилом Шацем, объявленным в России иностранным агентом. Шац сказал: «Когда-нибудь там все изменится. Или хотя бы что-то, и теоретически мы сможем вернуться. Мы не знаем, когда это произойдет. Может быть, скоро. Может быть, пройдут годы. Но я не смогу жить, если буду все время ждать. Чтобы жить и работать, мне надо думать, что обратного пути нет».

Немного самурайская этика, но она разом снимает вопрос о ностальгии. «Давно разоблаченная морока», писала о ностальгии Цветаева. Когда накатывает, когда я вспоминаю Миусский сквер и рюмочную «Второе дыхание» на Новокузнецкой и прикидываю, что двести грамм можно было бы и выпить, ничего страшного, я всегда держу в уме, что повесилась Цветаева не в эмиграции, а на родине. И рюмочной «Второе дыхание» давно уже нет. Как можно тосковать о том, чего нет?

Фотограф Георгий Малец, который тоже тут, в Ереване, написал недавно длинный пост об этом. Длинный, но, по-моему, очень важный:

«За последние месяцы я смонтировал много интервью, где люди рассуждают о том, хотели бы они вернуться в Россию, прочитал много постов и твитов об этом, и многие говорят, что хотели бы хоть сейчас, либо в принципе в будущем. Но все чаще звучит мысль, что к тому времени, когда можно будет вернуться, останется ли смысл? И я тоже все яснее понимаю, что не хочу.

Прошлое кажется каким-то сном, воспоминаниями из другой реальности. Нет уже больше ощущения, что все внезапно изменилось, даже первые пара месяцев в Армении воспринимается каким-то переходным периодом, что ли. Есть только настоящее и надежды на какое-то хорошее будущее. Это даже приятное ощущение. Просто живешь, работаешь, тусуешься здесь и сейчас.

Мне иногда снится, что я оказался в Москве, и мне там надо что-то сделать. 

В Москве мне реально теперь уже нечего делать. Все изменилось настолько, что у меня дел и вообще жизни теперь больше в Армении. Мы еще весной познакомились с офигенными ребятами, которые тоже уехали из России, теперь живем дружной веселой компанией в огромном доме, есть работа, Ереван уже привычный, мне здесь хорошо. Поэтому мысли «Как же хочется вернуться!» у меня нет. Мне действительно не хочется возвращаться. Прошлое осталось в прошлом, я это прекрасно ощущаю».

Кто-то скажет: «Как-то стыдно чувствовать себя хорошо, когда мир вокруг рушится, столько разрушенных жизней, это ошибка выжившего», и я с этим абсолютно согласен. Но вы же хотели жить в прекрасной России будущего? А мы уже живем, и это плюс. Только это не Россия, и это минус…»

Отгрызть зубами наручник, который держит тебя у батареи…

Коллега Яна по литературному цеху, лауреат престижной премии «Национальный бестселлер», писательница Анна Козлова переехала в Белград в августе этого года вместе со своей собакой, и теперь подводит первые итоги своего пребывания в столице Сербии:

«Вчера я прочла совершенно меня потрясший пост Яна Шенкмана про Ереван.

Я очень хорошо понимаю описанные чувства, я сама их испытала и испытываю до сих пор, просто острота снижается, это нормально.

Выход из абьюзивных отношений почти невозможен из-за нагнетаемого страха.

Что ты будешь делать без него/без России?..

Я читаю новогодние пожелания людей, по разным причинам оставшихся в России, и почти все они пишут, что будет ещё тяжелее.

Если бы я осталась, я бы, наверное, тоже так писала и думала, но я не осталась.

Не знаю, что во мне выжило после сорока почти лет в России, что я вообще решилась уехать.

Я не уверена, что сработал инстинкт самосохранения, скорее, амбиции, эго, дьявольская вполне энергия.

Меня подняло с жопы и вытолкнуло осознание элементарного: что, если я останусь, я много лет просижу, прикованной к батарее.

И даже если я не буду ничего говорить, меня все равно периодически будут бить об неё башкой.

Это никого совершенно не возмутит, не расстроит, это вообще не будет чем-то экстраординарным.

Потому что должно быть тяжело, когда тяжело и станет еще тяжелее – это нормально.

Никто не задается вопросом - почему?

Почему должно быть так?

Сама попытка пискнуть, что тяжело обычно в тех случаях, когда мы делаем что-то неправильно, когда наши цели и сам образ жизни противоестественны, встречает мужественный отпор.

Такой же отпор в «Брате» герой Бодрова встретил от вагоновожатой, которая выбрала не его, а мужа, регулярно ее избивавшего.

Вырваться из этого круга, отгрызть зубами наручник, который держит тебя у батареи, невозможно.

Да и не имеет смысла...

Я ждала, что меня отовсюду будут гнать, как ту самую дворнягу, потому что люди ненавидят друг друга - это же нормально, так и должно быть.

Тяжело.

А будет ещё тяжелее.

Но люди помогали мне.

У сербов есть такая шутливая присказка, когда ты входишь в магазин, подходишь к прилавку на рынке и заикаешься: «А можно…» - тебе отвечают: «Все можно!».

Все можно, и это - нормально.

С каждым днём, неделей, месяцем моя жизнь становилась не тяжелее, а легче.

Я перестала носить с собой паспорт от страха, что меня остановят полицейские.

Не потому, что меня не могут остановить, а потому что это не доставит мне никаких проблем, я объясню им, что у меня нет с собой паспорта, и никто мне ничего за это не сделает.

Я перестала высматривать в парках других собак, потому что само их существование не угрожает ни мне, ни моей собаке.

Я перестала пугаться людей, которые обращаются на улице, улыбаются, просят помочь.

Я не дергаюсь от звонка в дверь, потому что соседи приходят не для того, чтобы ругаться, они могут принести печенье.

Я стала спать.

И, как и Ян Шенкман, совсем не хочу пить.

Наверное, потому что перестало быть так страшно, отпала необходимость прятаться.

Единственное, что омрачает жизнь, это вопрос: почему так поздно?

Почему ты, Аня, не сделала этого в двадцать пять, в тридцать? В тридцать пять?…»

Тут следует отметить, что, конечно, в Сербии не все так гладко, как на первых порах кажется недавно приехавшему сюда чужестранцу, конечно же, непременно будут и разочарования, и обиды, но главное не в этом, а в отношениях между людьми, хуже которых чем в России вряд ли можно где-то встретить. Об этом и пишут комментаторы поста Козловой, давно живущие в Сербии:  

- Стоит выехать из Белграда, будут и собаки с опытом побоев и издевательств. Стоит вжиться в среду, и станет виден большой процент домашнего насилия. Стоит поговорить с людьми старшего поколения, и будет виден опыт ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство, прим.ред). С молодыми - и проблема преступности и наркомании. Сербия прекрасна, но она не пряничный домик. Хотя вежливости и душевности в ней на порядок больше. И вообще несравнимо с кольцами абьюзивной системы, пронизывающей все снизу доверху на протяжении десятков лет от СССР до наших дней. И органично вписавшейся в происходящее сейчас на всех уровнях, к сожалению.

- Здесь своего хватает, но полная правда в том, что я больше года привыкла, что полицейский, вахтер и девушка в «окошке» не дЛя того, чтобы напакостить, запретить и сделать назло, а для того, чтобы помочь.