Современный политический субъект против архаичного героя

Нам пеняют на страх. Но лично у меня страха нет. Мне кажется, боятся люди с репрессивным сознанием. Определенная прослойка, которая понимает и соответственно, ощущает страх как генетическое явление. Я полагаю, все что относят к генетическому — унизительно для субъекта, так как лишает его субъектности, да и звучит плохо, как-то по-животному. Современный же человек не боится, но скорее пытается здраво просчитывать риски и выгоды. Страх генетический — это страх архаичный, дикий. «Страх» современного человека, в том числе политика — страх социального проигрыша, не более.

Однако, я хочу предостеречь вас от идеи жертвенности ради самой жертвенности, являющейся питательной средой для всевозможных «высокодуховных» псевдополитических сообществ, которые буквально упиваются репрессиями, находя в них «божественную» сладость. Часть диссидентской прослойки живет в иллюзиях 1960-х, 1970-х годов прошлого века, в мире всеобщего счастья. Это носители религиозного сознания, благостные идеалисты, опасные тем, что не имея политического мышления, политического расчета, невольно удобряют русское поле экспериментов новыми жертвами. Проще говоря, если заключение не дает вам политический капитал, полезный в будущем, лучше его избежать.

«Я распознал врага, против которого мне следовало бороться, — ложное геройство, охотно обрекающее на страдания и смерть других, дешевый оптимизм бессовестных пророков, как политических, так и остальных, которые, безответственно предрекая победу, продлевают бойню, а за ними — хор, который они наняли, все эти „фразеры конфликта“, как их окрестил Верфель в своем прекрасном стихотворении. Кто выражал сомнение, тот мешал им в их „патриотическом деле“; кто предостерегал, над тем они насмехались как над пессимистом; кто выступал против, тех они клеймили предателями. Всякий раз и во все времена это была все та же свора, которая осторожных называла трусами, человечных — хлюпиками, чтобы потом самим впасть в растерянность в час катастрофы, которую они с легким сердцем навлекли своими заклинаниями.» — так писал Стефан Цвейг. Что было сказано о разжигателях конфликта, также уместно по отношению к тем, кто поощряет тюремные «подвиги».

Пока одни воспевают героизм добровольно отправившихся в заключение, другие, непосредственно сами политзаключенные, пребывают в нечеловеческих условиях. Так тяжело больной депутат Алексей Горинов жалуется на холод, голод, отсутствие горячей воды, на невозможность лечь до отбоя, несмотря на то, что у него сохраняется температура. Его мучает постоянный кашель, одышка. Алексей сказал, что в таких условиях в холоде, сырости, в отсутствии медицинской помощи он не просидит здесь и полгода.

Заключение идет в политкапитал при отменном здоровье, приемлемых условиях содержания и поддержке свободных медиа, в том числе иностранных. Предложение «жить так, как будто вы уже умерли», обращенное к еще даже и не жившим (жизнь в РФ-ии для большинства — это именно нежизнь) — такое себе. Мисимовские подвиги во имя даже не свободы, а нового «Ымператора», возведенного на трон фатальными консенсусами задолго до самой возможности выборов — концептуальный мазохизм внутри бесконечного русского некроритуала.

Сама идея того, что только оставшись в России и желательно пройдя через тюремное заключение, вы станете политиком — абсолютно просистемная. Как все идеи, завязанные на пассионарности и призывающие к жертвенности. Не говоря о том, что она выполняет чисто техническую функцию по уничтожению остатков оппозиции и гражданского общества. На данный момент есть только один политик, который может получить гешефт-гештальт из такого рода биографии. Но это не точно. И к демократии это не имеет никакого отношения.

Никто не знает кто в результате окажется ведущим политиком. Скорее всего тот, кто возникнет в нужное время, в нужном месте с большим медийным ресурсом. Как вариант. Вообще никаких правил больше нет. А эффективность политсубъекта зависит от его личных качеств, связей и ресурса, а не от местонахождения.

Идея жертвенности проистекает из свода упрощенных понятий — именно так можно назвать представления значительной части интеллигенции о жизни.

Проблема российского социополитического пространства заключается в том, что для него не существует понятия нормы. Собственной субъектной нормы. Норму здесь всегда устанавливает кто-то извне как некий социальный стандарт. То есть, буквально — все представления об этике, эстетике, о «добре» и «зле» не являются имманентным свойством человеческой натуры, а являются программами поведения, заботливо инсталлируемыми инженерами человеческих душ из ближайшего райкома. И если копать вглубь, то обнаруживается чистая девиация, завуалированная налетом культуры и страха.

Все-таки, когда вы говорите «правильно» или «неправильно» кто-то совершил некое действие (в том числе отправился в тюрьму), следует понимать кто он и какую цель преследует. Этого понимания политической субъектности в обществе нет, нет вообще понимания индивида, зато есть мутная идея «общечеловека». Что нужно (выгодно) одному, то не нужно (не выгодно) другому. Трудно сдерживаемую агрессию вызывает сама мысль, что кто-то просчитывает политходы, что вы имеете дело не с жертвенностью, а с расчетом. Хотя именно это и есть политика. Или нечто хотя бы ее напоминающее. Ибо в чистом виде политики в РФ нет. Отправился в тюрьму ради абстрактных общеценностей? Герой. Так считает общество. Ну ровно также как система полагает героями погибших «не от водки». Понятно объясняю? Табу на понимание выгоды как политического, табу на рациональность, в угоду религиозно-жертвенному, репрессивному мышлению — опасный симптом, которым насыщается инертное общественное бессознательное и питается диктатура.