Постмодерн плюс деградация всей страны

Ну и как все у плохих исполнителей, постмодерн у них получился плохой. Лучше бы нынешнее общественное устройство было модернистским.

Писатель Виктор Ерофеев рассматривает Россию сквозь призму опыта посещения Владимирской тюрьмы, где он почуял воздух здешней брутальной безысходности. Я же вижу происходящее ныне как нечто похожее на опыт рождения — экзистенциальный шок, концентрированный гностический кошмар, то, от чего необходимо, но невозможно избавиться. Был ли это опыт «понимания бытия как такового» или это нечто психофизиологическое, навеянное русским депрессивным пейзажем?

Чем больше депрессивных настроений витает в российском обществе, тем больше, как ни парадоксально, я вижу перспектив. Есть некая нестыковка между общественной психофизиологией и реальностью. На ее изломе и возникает реальная политика. Виктор Ерофеев предлагает отказаться от надежды, да пожалуйста, нам больше достанется.

Владимир Сорокин отрицает постмодернистскую природу нынешней системы. И все-таки, я полагаю ее абсолютно постмодернистским явлением. Помесь психопатологии и постмодерна плюс деградация всей страны. Постмодерн здесь прямо проистекает из неотрефлексированного соцреализма. То есть, фактически системные постмодернисты — это соцреалисты без чувства юмора. Плюс также неотрефлексированная зависть ко всему немецкому. Также это можно назвать постмодерном без авторства. Его исполнители находятся в поле постмодерна, но они сущностно, интеллектуально недоразвиты, поэтому они не являются акторами, субъектами постмодерна. Они — исполнители-бессубъектники. Ну и как все у плохих исполнителей, постмодерн у них получился плохой. Лучше бы нынешнее общественное устройство было модернистским? Нет, было бы куда страшней.

Культура — своего рода защитный барьер. Она усложняет и часто приукрашивает. Она не научена описывать простого. Простое — это и есть ад. Или молчащая нейтральность. Нейтральная реальность лишена сочувствия или представления о справедливости. Понимание бытия как ада — табуировано. И для большинства — понимать — равнó — не жить. Даже когда человек говорит о мире, что он «мудро продуман», он смотрит сквозь розовые культурные очки.

А вот и ответ на вопрос одного из моих недавних постов — «Куда эти „тетечки“ девают свою подростковость?» Женщин из видеорепортажей последних дней можно визуально отнести к поколению (условно) наших родителей. Они выглядят именно на «советский» возраст. Современные люди выглядят значительно младше. То есть, система воспроизвела-таки советского мутанта, довела его до апофеоза, до кошмарного липкого лоска. Эти люди будут жить плохо, недолго, суетливо. Интересно, что именно плохо живущие люди активно оставляют потомство, что, собственно, системе и надо. Времени на критическое осмысление происходящего у них быть не должно. Ресурса для сопротивления тоже. Удивительно, мы живем в полуфантастическом мире, где пересекаются два временных среза, где о наших (условно) ровесниках можно сказать — «Они нам в отцы годятся». А серьезно, конечно, не годятся. Ни в матери, ни в отцы. Поколение моих родителей даже не могло внятно ответить на вопрос «Зачем вы заводите детей?» Зачем? Вот для этого? Это поколение такое же. Даже хуже. Ибо условия, в которых они живут, еще страшней. Основной философский вопрос, который должен рефреном звучать на территории России — это и есть жизнь? И ответ на него однозначен — это не-жизнь! Сакрализация жизни как таковой, любой жизни («гуманизм» социалистов) приводит к аду на земле.

И вот теперь за все это кошмарное бытие, давшее в апофеозе глобальный конфликт, нас призывают каяться. А давайте порассуждаем, что же такое покаяние на самом деле.

«Я в захваченном террористами самолете, у которого кончилось горючее, у моего виска дуло автомата, а под каждым сиденьем заложен тротил. Пока самолет не ушел в пике, я пыталась помешать захвату, делала все, что было в моих силах, но самолет падает, и все, что сейчас остается — пытаться сберечь себя, не множа зло. Но тут включается информационное табло, и люди по интеркому сообщают пассажирам самолета, что они вовсе не заложники, а главные обвиняемые в том, что самолет захвачен. И каждый из пассажиров ответит за убийства и захват заложников. И все вокруг меня такие: Да, да! Это моя вина! Я должен был предвидеть и предотвратить! Осудите меня за эти преступления!

Простите, друзья, но это не правосудие. Это безумие. Явление, когда заложники начинают сочувствовать и даже идентифицировать себя с террористами, называется стокгольмским синдромом. По-другому это явление называется идентификацией с агрессором. Так вот прекратите идентифицировать себя с агрессором. Прекратите проецировать чужую вину на себя и других. В XXI веке каждый должен нести ответственность только за те слова и поступки, которые совершал сам.» — пишет правозащитник Ирина Яценко.

Донося простым, даже утрированно «детским» языком, казалось бы, вполне очевидную мысль. Винятся и каются не те, кто должен. Те — молчат. Под эту «повестку всеобщей вины» у вас вынесут Россиюшку из-под ног, вместе с вашими жизнями и жизнями ваших детей. И это еще не худший вариант — под внешнее управление. Худший, что останется все как есть. Этих чиновников заменят другие, такие же онтологические имперцы, просто прошедшие «переработку «покаянием». Покаяние — это такой договорняк, чтобы отсеять лишних, рефлексирующих и наивных, то есть, вас.

А напоследок я процитирую Ханну Арендт, которую так ценят те, кто призывает виниться и каяться.

«Для меня квинтэссенцией моральной неразберихи, — пишет Арендт, — всегда была послевоенная Германия, где те, кто лично ни в чем замешан не был, уверяли сами себя и весь мир в том, сколь глубоко их чувство вины, в то время как лишь немногие из настоящих преступников были готовы хотя бы к малейшему покаянию. Разумеется, результатом этого спонтанного признания коллективной вины стало крайне успешное (хотя и ненамеренное) обеление всех, кто действительно совершил что-то <…> Там, где виноваты все, не виноват никто».

Вот еще один важный момент из текста Ханны Арендт:

«Но если немецкие молодые люди, слишком молодые для того, чтобы совершить что бы то ни было, чувствуют вину, то они либо заблуждаются, либо сбиты с толку, либо ведут интеллектуальную игру. Нет такого явления, как коллективная вина или коллективная невиновность; вина и невиновность имеют смысл только в отношении отдельной личности».

Шах и мат, сторонники всеобщего покаяния!