«Со страхом за детей я ничего не делаю.
Во-первых, я как-то не очень умею бояться, у меня нет. У меня нет страха. Я не боюсь и мне не страшно.
Я понимаю, что те люди, которые родились и сейчас живут – всё, что должно произойти, произойдёт.
Есть регулярный разговор с родственниками наших пациентов. Например, у семилетнего ребёнка умирает мама. Отец говорит, что же будет, как она будет расти без матери… Не будет, а уже есть – ситуация уже есть. Не надо думать, что ситуацию можно отыграть назад. Всё уже случилось и у этого человека, да, будет такая жизнь.
И единственное, что нужно, это постараться быть счастливым в заданных условиях. Сохранять человеческое достоинство и быть счастливым. Всё.
То же самое в любой ситуации.
То, что происходит сейчас уже сказалось на жизни моих детей.
Мой младший сын повзрослел за одно лето, не потому что у него нога выросла с 38 размера до 42-го за три месяца, а потому что он больше не думает детских мыслей.
Он боится за меня. Он думает о том, в какой стране правильно жить, и почему. Он слушает все новости, все каналы. И он мне присылает – а ты вот это прочитала, а ты вот это видела? А что у тебя на работе?
Он вчера в смс-ке на вопрос как дела сказал мне – ну а как могут быть дела? И я ответила – ты переживаешь за Лёву, за происходящее, за то, что ты школу пропускаешь? И он ответил, ну, конечно, не за школу, а за первые два.
Это всё уже случилось.
Могу я повлиять на их будущее?
…Держаться надо за своё сегодня и за возможность, которую Бог дал, чтобы делать своё дело.
Очень интересный момент у людей с деменцией. Одна из последних вещей, которая от человека уходит, это его профессиональный навык.
Он забывает, как выглядела мама, дети, как кого зовут, но если он играл на музыкальном инструменте – он играет на инструменте.
Если он преподаватель и знает язык – он помнит язык.
Если он писал и читал стихи – он рассказывает стихи.
Это просто невероятно: в мозгу остаётся то, что человек для себя выбрал сам, то, на что он тратил свои усилия, свою жизнь.
И это и есть то, за что нам надо держаться, это то, что мы выбрали для себя сами, своё профессиональное, свою силу. И надо держаться за нашу силу.
…Во-первых, на Земле сейчас есть масса людей, которые находятся в гораздо более трудных обстоятельствах, чем мы. Поговорите с любыми беженцами, причём, неважно, с какой стороны, как они живут последние восемь месяцев?
А во-вторых, у горевания есть начало и есть конец. Горевание – это определённый способ проживания трудной жизненной ситуации, со стадиями принятия, всплесками эмоций, слезами. Но ты понимаешь, что грамотно, поэтапно прожитый этот период – в антропологии это называется ритуал перехода – это всё неслучайно. Три дня до похорон, девять дней после, сорок дней, потом годины.
Это всё такие точечки, которые тебя продвигают в новый жизненный статус. Ты или овдовел, или осиротел, или повзрослел, или стал одиноким, или получил опыт, который все вокруг тебя уже получили, а ты был последним, или ты был первым… Это всё время этап.
Сейчас у нас… Где конечная точка? Мы с вами живём в постоянном стрессе. У человека посттравматическое расстройство наступает тогда, когда травма уже получена, стресс уже пройден, - и вот тогда посттравматическое расстройство.
Где эта точка сейчас? Сколько ещё?
Я в этом году читала Ольгу Берггольц. Она очень интересно писала в «Дневниках блокадного человека» про вот эти ощущения, которые она досконально, как патологоанатом, по клеточкам раскладывала.
Как, например, изменилось восприятие зданий в Санкт-Петербурге, когда город стали бомбить.
Ты больше не смотришь на это здание, как на архитектурный объект, на его стиль, на его красоту, ты оцениваешь толщину стен и то, где ты будешь стоять и находиться, чтобы в случае бомбёжки тебя не завалило».
Целиком выпуск с участием Нюты Федермессер можно посмотреть здесь.