Безъязыкие зомби в логократическом гетто

В недавней статье я упоминала о циничном столетнем эксперименте, которому подверглись россияне. Имя ему — социализм. Помимо политической составляющей, этот эксперимент имел своим следствием отвратительные бытовые условия жизни. Которые, впрочем, не изменились для многих из них до сих пор.

И в сегодняшней Москве я замечаю корежащий, истощающий дискомфорт, свойственный социалистическому пейзажу, в особенности российскому. Он проникает в кровь, в поры, в подсознание, впивается ледяными иглами вплоть до искажения черт. Поэтому даже тени моделей отбрасывают нечто сгорбленное, а младенцы уже рождаются с гримасами стариков. Как по холеным отгламуренным лицам, даже давно уехавших, мы безошибочно опознаем, что это россияне (и особенно россиянки)? Что такое страшное здесь делают с людьми? Чудовищное особенно в том, что оно осязаемо, но необъяснимо.

Сдаю вещи в химчистку. Курьер — «Для снижения цены добавьте что-то тяжелое. Сейчас обычно добавляют свадебные платья.» Воистину, жизнь россиянина — один кошмарный некроритуал, весь от ЗАГСа, до морга. Только теперь этот процесс радикально ускорился. Люди не только деполитизированы. Они не понимают реальных обстоятельств своего бытия. Они, подобно шизофреникам, живут «не здесь».

Несмотря на широкую информатизацию общества, основное направление инфопотока идет от источника к человеку, а не наоборот. Как раньше люди писали «письма на радио», сейчас они транслируют рефлексии в соцсетях. Это и есть пресловутая «обратная связь» в системе бесструктурного управления. В этом смысле интеллигенция и даже интеллектуалы не намного отличаются от пролетариев. По сути, это и есть пролетарии, но с модными гаджетами. Почему это произошло? Потому что они отказались от претензий на ресурс и на власть. Да вообще от претензий. Они принимают жизнь такой, как она есть, верней, как она «дана им в ощущениях». То есть, как некую наспех слепленную пелевинскую лепешку. Плохо обработанную иллюзию, бытийный жмых. А «жизнь как она есть», как я уже писала, это и есть фашизм. Причем онтологический, органический. И поэтому установление диктатуры — всегда есть прямое следствие не только власти, но и этого порочного, узаконенного как «нормальное», мировосприятия.

Весь опыт здесь — опыт смирения, приспособления, принятия. Практики терпиотов. Они шагают, обреченные, в собственную погибель, безвольные, потерянные. Все жизненные сценарии и психологические практики здесь по сути сводятся к «стадии принятия» и это очень страшно. Психология здесь лишь заменяет религию, она учит сдаваться, адаптирует к аду. Сначала заставляют страдать, потом заставляют терпеть. Вместо протеста обучают скрепному «героизму». Герой здесь всегда управляемый паяц-пассионарий, обслуживающий систему. Ежели вы не в состоянии пренебречь поп-психологией, выбирайте хотя бы «стадию торга». Ищите свою субъектную выгоду. Выгода — это антисмысл в мире скрепных «ценностей» и «сакральных» убивающих «смыслов», истинная валюта истинной жизни.

Постсоветскость как феномен, консервативный реванш, патологическая имперскость и все то политическое безумие, что мы наблюдаем сейчас, возникло из глубоких провинциальных комплексов, завязанных на идеях антикапитализма и антиамериканизма, которыми пичкали советского человека.

Филолог Элла Раскина пишет:

«Два измерения советского, оба для меня очевидные и сформулированные раньше, но которые мне никогда почему-то не приходило в голову соединить в одно ясное высказывание, а ведь это просто:

Первое. это был внешний капитализму пузырь, мир вне долларового потребления и отношений рынка. это не о том, хорош он был или плох, а о том, что все, кто там жили, вступили в жизнь и жили без капитализма. Это объединяло Марченко и полковника КГБ и сейчас продолжает объединять тех, кто представляют СССР раем и тех, кто трезво помнит как все было — лютых врагов, готовых друг друга загрызть. Независимо от личного и группового нарратива, т.е. как бы они-мы ни описывали свою жизнь и мир до и после, внутри и снаружи, все без исключения получили опыт встречи с капитализмом, которого раньше не имели. Многие, конечно, скажут, что их эта встреча не травмировала, а только освободила — утверждение не вызывающее у меня доверия, хотя наверняка чувство свободы после СССР могло быть головокружительным и все затмить... наверняка многие люди думают, что заработав „хорошие деньги“ невозможно быть травмированным). Чтобы пояснить, почему я так уверена, что это была травма для всех, следовало бы м.б. подробнее написать, как я себе представляю что такое „капитализм“.

Второе, еще более очевидное, и, кажется, вообще главный родовой признак (пост)советского — дискредитация любых идей, политики в целом и, главное, идеи справедливости. Об этом много сказано. Получается, что (пост)советское — это травма встречи с капитализмом в середине или в начале жизни, лишенная возможности говорить о себе на языке политических идей и с помощью апелляции к справедливости, т.е. на том единственном языке, на котором она только и может быть описана.»

Таким образом, социализм сделал человека не только искореженным бытом полуинвалидом, не только объектом политически и морально извращенным, но еще и тотально безъязыким существом. Именно в том смысле, в котором описывает Раскина. Парадоксальная ситуация — в логократическом мире (а Россия именно логократическая страна), человек не может ничего адекватно описать, а значит и осознать, потому что понятия, которыми он оперирует, принадлежат не ему, а довлеющий системе.