АННА БЕРСЕНЕВА
Об этом последнем Инесса Плескачевская догадывалась: «Этот проект родился, когда я прочитала новость о том, что олени в чешском национальном парке Шумава не ходят за железный занавес — границу с Германией, хотя она исчезла более четверти века назад. Оленей, живших в то время, уже нет, но их потомки через границу не ходят. Ученые говорят: модель поведения закрепилась на генетическом уровне, и железный занавес жив в сознании. Как мне кажется, не только в оленьем».
И беседы, которые она в течение пяти лет вела со множеством самых разных людей в Болгарии, Венгрии, Германии (ее восточной части - бывшей ГДР), Польше, Чехии, Словакии, Румынии, - тому свидетельство. То, что происходит в их сознании, поражает. Причем Инесса Плескачевская поговорила с людьми настолько разными по взглядам, социальному статусу, да и просто по возрасту - от последнего царя и премьер-министра Болгарии Симеона Саксен-Кобург-Готского или легендарного лидера «Солидарности» и первого президента демократической Польши Леха Валенсы до сотрудниц маленькой восточногерманской фирмы и венгерского рок-музыканта, - что диапазон мнений более чем широк. И все-таки есть нечто, что все эти мнения объединяет… Как ни странно, лучше всего характеризует это объединяющее начало знаменитый монолог Агафьи Тихоновны из гоголевской «Женитьбы»:
«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…» Что невозможно искусственно создать живого человека, причудливо соединяющего в себе несоединимое, а потому идеально отвечающего совершенно противоположным требованиям, - понимают, кажется, не многие.
Вот простая восточногерманская женщина объясняет, в чем состоит ее недовольство объединением Германии: «Моя мама была учительница русского языка, она еще работала. Но после объединения эта специальность оказалась не очень востребованной, и ей пришлось в свои 50 лет еще раз учиться. Она уже 30 лет работала учителем, а тут — снова учиться, сдавать экзамены, ну это же унизительно».
И бесполезно объяснять ей, что именно так устроен мир, в котором человек может сам для себя создать достойную жизнь. То есть достойная жизнь ей, конечно, нравится, но пусть бы при этом можно было работать так, как привычно с молодости, вне зависимости от того, востребована ли твоя специальность.
И ладно бы простая женщина демонстрировала такую зашкаливающую инфантильность. Те же отголоски (как минимум отголоски!) мелькают в монологах практически каждого значимого политика и предпринимателя из бывшего социалистического лагеря, который берется анализировать «было - стало». Идет ли речь о болгарском перце, венгерском вине или гэдээровском школьном образовании - по всем вопросам одно и то же: надо было сохранить то, что было хорошо. На вопрос, каким образом надо было это сделать, кто должен был оплатить сохранность того, что люди находят прекрасным, но за что не желают платить из своего кармана, - ответа нет. Люди взрослеют очень тяжело, с огромным внутренним сопротивлением. Это и понятно - взрослый мир сложен, иногда просто хаотичен, а хочется простых правил, и трудно осознать, что при всей привлекательности простота как способ жизнеустройства имеет один существенный недостаток: она нежизнеспособна.
Ну и, конечно, прошлое хватает за ноги так, что из него приходится буквально выдираться, а это процесс болезненный и для тех, кто его производит, и для окружающих. Инессе Плескачевской не просто было беседовать с Лукашем Каминьским, президентом польского Института национальной памяти — Комиссии по расследованию преступлений против польского народа. Девятнадцатилетний отец ее мужа когда-то освобождал Варшаву от гитлеровцев в составе советских войск, а Каминьский говорит об этом:
«— Освобождения Варшавы не было. Было Варшавское восстание, и Красная армия ждала два месяца, дав возможность немцам убить 200 тысяч поляков.
— Это польская точка зрения.
— Не было Варшавы. Были руины, потому что после этого восстания у немцев была еще пара месяцев, чтобы уничтожить город».
И даже Адам Михник, великий польский журналист и диссидент, называющий себя «антисоветским русофилом», в этом с ним соглашается, добавляя, впрочем, существенное, особенно с учетом того, что, например, представлял собою Холокост на территории Польши:
«В Польше многие убеждены, что мы по природе своей не можем быть виноватыми, мы никогда не делали ничего плохого другим, только жертвовали собой. Я неоднократно повторял, что нужно говорить правду о своей истории. Это придает нации достоинство, показывает, что мы не боимся правды, воспринимаем ее как взрослые».
Вообще же из всех многочисленных и разнообразных собеседников Инессы Плескачевской наиболее точно объяснил особенность сознания людей в странах бывшего социалистического лагеря польский художник-белорус Леон Тарасевич:
«Часто так бывает, понимаешь, что человек помнит только самые лучшие вещи. Плохих не помнит. И то время, коммунистическое, давало такую безопасность, что тебе не нужно было про себя думать. Можно было три дня пить, неделю не трезветь, и можно было жить. Это была, знаешь, диверсия. Коммунизм был диверсией против цивилизации. Говорю как наследник городка, который называли «красным». Я коммунизм знаю, и в семье кровь пролилась и за коммунизм тоже. Коммунизм дает иллюзию безопасности. У западной цивилизации есть двигатель, который с римских времен имеет эту экспансивность и кодекс. Только этот западный мир выиграл. Хотя у него есть хорошие вещи и плохие вещи. Я первый раз побывал в Америке в 1987 году. Так когда уезжал, то не хотел, чтобы это к нам быстро пришло. Потому что я видел и негативные вещи, которые нес с собой Запад своим эгоизмом и деньгами. И люди хотели бы жить, как сейчас, но чтобы был тот мир. А так не бывает».
«Братья по лагерю. Куда ушла Восточная Европа?», кажется, первая и единственная книга, в которой постсоциалистическая политика и ментальность так широко представлены в неразрывном единстве. Автор пишет, что вошла в этот проект с одним восприятием ситуации, а вышла с другим. И все же - не с кардинально другим:
«Я встречалась с политиками — от коммунистов и левых до самых правых, я говорила со звездами, миллионерами, учителями, пенсионерами и предпринимателями. И постепенно, постепенно у меня в голове складывалась картина их меняющегося мира. Одни проклинали социалистическое прошлое, другие плакали о его утрате. Люди, выросшие при социализме, печально качали головами: глупые мы, так много потеряли, так неразумно провели преобразования, можно ведь было по-другому. Люди, родившиеся после 1989 года, смотрят на мир совсем другими глазами. <…> Я часто вспоминаю, как в самом конце 1980-х — начале 1990-х, когда СССР еще был жив, но мы уже перестали гордиться его историей, я увидела двух плачущих женщин. Они смотрели по телевизору документальный фильм, разоблачающий брежневский застой, и плакали, задаваясь вопросом: «На что мы потратили свою жизнь?» До того момента они были уверены, что жизнь проживают правильную, светлую и счастливую, а оказалось, что многое из того, во что они верили,— ложь. Им трудно было смириться с этой мыслью. Я знаю, что на свете есть много людей, которым до сих пор с этой мыслью смириться трудно. Но я к ним не принадлежу».
Таким вот взглядом человека, который не готов мириться с ложью, но готов понимать самых разных людей, и пронизана эта важная и масштабная книга Инессы Плескачевской.