Личный опыт: с чем сталкиваются россияне, покидая страну и возвращаясь в нее

Мир, который еще вчера был открытым и понятным, сегодня стал малопредсказуемым. Тот, кто хвалился тем, что политикой не интересуется, теперь оказался в заложниках у этой самой политики.

Что ждет россиян за границей и удастся ли убежать от судьбы? Личный опыт: рассказываем историю одних «уехавших».

***

Из России мы уезжали на десятый день [спецоперации]. За день до вылета Финляндия, как и почти все страны Европы, закрыла небо, и наша финская авиакомпания много раз извинилась за отмену запланированного рейса и невозможность предложить альтернативу. Деньги за неиспользованные билеты обещали вернуть, и действительно, транзакция со стороны авиаперевозчика была совершена. Но российский банк-получатель принять возвращенный платеж не может из-за отключенного SWIFT. Наличность зависла где-то между Россией и Европой, в безднах цифровых тоннелей.

Цены на еще доступные билеты через арабские хабы росли, как на дрожжах. За 15 минут они возросли вдвое — с 40 тысяч рублей до 96 тысяч рублей. Продавались на тот момент и зачем-то заведомо невыполнимые рейсы через Европу — с 3-4 пересадками.

Родина провожала почти как обычно, не считая допроса таможенников о размерах вывозимой наличности. Впрочем, верили на слово.

Несколько попутчиков везли с собой кошек и собак. Взлетавшие лайнеры были заполнены на 100%.

Два месяца мы провели не в России. Но убежать от [спецоперации], спрятаться от нее нынче невозможно ни в одном уголке планеты.

Разумеется, мы не стыдимся того, что мы россияне. Но сейчас каждый раз, когда нужно это проговаривать вслух, осязаешь свою национальную принадлежность уже совсем иначе.

Мы возвращались в Россию в конце апреля — через два месяца после 24 февраля. За это время в стыковочном аэропорту в Катаре, как будто не изменилось ничего.

В общих зонах ожидания огромного порта десятки экранов телевизоров. Они все круглосуточно транслируют горящие руины на Ураине, на первых планах — плачущие старушки, дети, тащащие по гуманитарным коридорам свои маленькие чемоданы с высовывающимися оттуда плюшевыми медвежатами. Эти кадры разбавляются картинками с трибун — на них российские чиновники и дипломаты в пиджаках. Субтитры дешифруют картинки с полей в «недружественном» для России тоне.

Стоя под этими же экранами в огромных очередях на посадку, бордовый паспорт «Russian Federation» иностранным офицерам протягиваешь как будто с внутренней опаской, и к ужасу для себя страну вылета — родную страну проговариваешь, как можно тише.

На обыденный вопрос «Откуда ты?» желающим познакомиться и пообщаться стараешься не отвечать или отвечаешь после долгой паузы. Отчасти как будто из соображений безопасности.

В стыковочном рейсе до Катара в начале марта летели почти одни россияне. Много молодежи. Атмосфера была тяжелая. Соседи по креслу — молодая пара молча, с напряженными лицами смотрели заранее скачанный на ноутбук эфир политолога Екатерины Шульман* (включена в реестр СМИ, выполняющих функции иностранного агента ив России). Местами проматывали запись назад и пересматривали заново.

Соседи по креслу с другого бока — тоже молодая пара решили лететь «пересидеть трудные времена» в Шри-Ланку. Парень — менеджер по продажам, уверял, что проблем с доходом на какой-то прочный запас времени не встанет, можно работать удаленно. Его девушке — школьной учительнице пришлось уволиться, чтобы лететь вместе. «Будь, что будет. Будем соображать по ходу развития событий», — подытожил молодой человек. Как только он начинал заговаривать о политике, девушка ударяла его локтем в бок, пытаясь пресечь опасные, с ее точки зрения, разговоры с незнакомцами.

Впрочем, разговоров о политике было не избежать. Они звучали из всех обрывков русской речи на всем пути следования — в самолете и пересадочных зонах, во всех лаунджах, буфетах и на всех платформах.

Первое, что мы увидели, переступив порог отеля в городке Юго-Восточной Азии, в который собирались заселиться — огромный экран в гостиной. По всем каналам транслировали ровно те же кадры с Украины. Эти события были главными и здесь, за тысячи километров от дома. Кадры разрушенных домов не разбавлялись даже местными новостями, а бегущая строка подавала всё новые подробности к каждому часу.

После минутной стандартной бумажной процедуры вселения хозяин отеля — молодой этнический китаец с канадским гражданством с неподдельным интересом хотел знать, какое наше отношение к [спецоперации], надолго ли всё это и что думают люди в России. Разговор был долгий, а тот, кто нас приютил, казался недюже осведомленным.

Все следующие два месяца экраны с репортажами из городов Украины, контрастно перебиваемые речами и брифингами российских чиновников и военных, не прекращались ни на день. Картинка шла отовсюду — в супермаркетах и спортзалах, парикмахерских и барах, в транспорте и банках.

Служащие и обслуживающие люди в другой стране, попадавшиеся на пути туристы со всего мира после того, как узнавали, что ты из России, непременно хотели знать, что ты об этом всём думаешь. Вопрос этот к тебе как к представителю нации был обращен неотступно. Но ни один собеседник не высказал презрения, агрессии, злобы. Скорее тон был в большинстве случаев сочувственным.

Эпичной была пауза после десятиминутной вполне дружелюбной на первый взгляд беседы с большой русскоговорящей компанией. Когда пришло время обменяться начальными т. н. явками и паролями, выяснилось, что они из Киева, а ты из Москвы. К нашему удивлению и внутреннему трепыханию, не произошло ни малейшей заминки с той стороны. Разговор просто продолжился в том же тоне. Мы же почему-то считали, что неизбежно придется ответить на ряд вопросов, а то и спасаться от физического воздействия. Но нет.

Один англичанин в конце короткой беседы в маршрутке произнес: «Не надо думать, что весь мир ненавидит русских. Это не так. Наша ненависть адресная, она не обращена к русскому народу как таковому».

Пристрастнее всех на нашу национальность отреагировал буддистский монах, постоянно проживающий в глухом пригородном монастыре. Как только он услышал «Россия», лицо его поменялось, и он потребовал остановить [спецоперацию]. Разговор с ним получился долгим и тяжелым. Однако, в конце концов ему самому пришлось давать советы нам россиянам, как перестать постоянно тревожиться, бояться будущего и как преодолеть бессилие.

Отключиться от украинско-российской повестки не представляется никакой возможности. Избежать ее, отстраниться, исключить на какое-то время из жизни — невыполнимо. Веселье, смех, застолья и праздные разговоры — попадают под запрет внутреннего цензора. За любое даже самое скромное удовольствие тут же настигает жгучее чувство вины…

Во время пребывания за границей мы испытали на себе все введенные ограничения. Отключение SWIFT (банковские карты в один день перестали работать) и закрытие Western Union (никто извне переводов больше сделать не смог бы). Подешевевший вдвое рубль — в самую острую фазу его стоимость на табло обменных пунктов значилась как 00.00. Отключение возможности бронирования жилья и поддержки уже существующих броней на Booking. Сворачивание медстраховки — зарубежные медорганизации не берутся за российских пациентов, потому как услуги не могут больше быть оплачены из России. Ограничение трафика к российским государственным и окологосударственным интернет-ресурсам.

Обходов этих запретов практически нет. Всё по-настоящему. Посольства заграничных стран и горячие линии стараются, конечно, не бросать украинцев и россиян, но помощь посольств скорее консультативная или экстренная — накормить, обогреть, полечить умирающих.

Примерно через месяц после начала [спецоперации] вылеты россиян из России потихоньку возобновились. Потоки туристов начали нарастать. Одиноко и парно прибывшие россияне прямым текстом говорили: всеобщую мобилизацию пересидим здесь.

Одновременно с родины стремительным и нескончаемым потоком, в экспресс-режиме шли новости, чат-сообщения и фотодоказательства. Покинувшие страну коллеги и знакомые. Новые правила работы. Друзья детства из твоего двора, теперь пишущие из боевых зон. Новые ценники в магазинах. Опечатанные офисы. Полупустые торговые центры. Объявления с рекрутингом в ВЧК. Новая идеологическая символика на растяжках на зданиях в Москве, телами школьников в регионах, на доме у родной тети…

К пути обратно, к въезду на родину мы морально готовились. Тогда уже ходили слухи, что пограничники пристрастно расспрашивают возвращающихся россиян о целях поездки, профессии, просматривают телефоны.

Опасения сбылись отчасти. Телефоны не проверяли. Вопросы задавали со средней степенью охоты. Но чемоданы при въезде домой растрясли так, как ни в одном из четырех посадочных и пересадочных портах до этого.

Честно говоря, вообще не помнится, чтоб такие досмотры устраивали на последних квадратных метрах перед выходом в город. Раскрыть замки просили каждого второго. Вопрос — что именно заинтересовало сканнер, ответов офицеры не давали. Трясли и рассматривали всё: нижнее белье, обувь, все купленные за границей вещи, каждую коробочку от лекарств вскрывали и сверяли содержимое с этикеткой.

На выходе также ждал Роспотребнадзор: хоть эпидемия и считается официально отступившей, тест на коронавирус ты сдать обязан (если не привит «Спутником-V»).

Ожидание у багажных лент было скрашено видеорядами с победной тематикой и призывами о помощи людям Донбасса. Паззл с датой 1945-2022 на традиционных плакатах к 9 МАЯ, конечно, никак не складывался в джетлаге, да, в общем, и после… Зрителей, впрочем, немного. В российских аэропортах сегодня не людно.

Циркулирующие вокруг Шереметьево в одном потоке с такси полицейские машины сомнений не оставили — теперь ты дома.