Бремя таланта: вышла в свет книга воспоминаний Виктора Есипова

Анна Берсенева

«Нету их, и все разрешено», - сказано в стихотворении Давида Самойлова о великих поэтах. Книга литературоведа, поэта и прозаика Виктора Есипова «Встречи и прощания: воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…» (СПб.: «Нестор-История». 2022) посвящена людям, о которых сам он часто говорит: может быть, если бы они были живы, многие литераторы вели бы себя сейчас иначе, потому что им было бы стыдно совершать подлости.

Читателю, не обладающему такой чистой верой в литературное человечество, Виктор Есипов позволяет соприкоснуться с лучшим, что было (и, хочется надеяться, есть и будет) в литературном мире. При этом он справляется с вечной дилеммой воспоминаний - избегает интонации «я и великие». Это удается ему вследствие точно найденной интонации. Какова она, сказано в его воспоминаниях, относящихся к августу 1991 года. Эти слова могут быть отнесены и ко всей книге:

«Это всего лишь воспоминания частного лица, свободного от каких-либо групповых или партийных пристрастий. События исторического значения невольно вплетаются в повседневную жизнь автора этих строк и его близких, как это и было на самом деле в те августовские дни 1991 года».

В записки частного лица Виктора Есипова вплетаются без ненужного акцентирования и простые явления его собственной жизни - родительский дом, учеба, работа, первые литературные опыты - и воспоминания о людях, масштаб которых все более очевиден на расстоянии лет.

Вот - довольно обычное, многим московским литераторам знакомое сборище на подмосковной даче. Среди гостей - Надежда Яковлевна Мандельштам. Автор совершенно не претендует на сколько-нибудь близкое с ней общение. Но пишет о главном, чем был отмечен для него тот день: он попросил у Надежды Яковлевны «тамиздатский» том Мандельштама с ее пометками.

«Привожу здесь те, что запомнились: «У кого под перчаткой не хватит тепла...» — «кошельков не было и мелочь держали в варежках или в перчатках»; «Нрава он не был лилейного...» — приведен другой вариант: «Жил он на улице Ленина»; «Смотрите, как на мне топорщится пиджак...» — «как на памятнике»; в стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны...» — исправлены строки 3 и 4: «Только слышно кремлевского горца, / Душегубца и мужикоборца...»

И упоминает о том, что это был за день: «Это было 2 мая 1978 года, прошло ровно сорок лет со дня ареста Мандельштама в санатории «Саматиха» (станция Черусти). Н. Я. никак не обмолвилась об этой годовщине, а я, разумеется, не мог напоминать ей об этом». Эти слова много говорят и о том, какие даты важны для автора, и о его системе ценностей в целом.

Такие мимолетные подробности - драгоценность этих записок. Вот Есипов вспоминает прощание со своим умершим двоюродным братом Борисом Балтером, автором знаменитой повести «До свидания, мальчики», и стихи, которые в память о Балтере написал тогда на половинке листка Булат Окуджава:

«Не все ль равно, что нас сведет в могилу — пуля иль простуда.

Там, видно, очень хорошо: ведь нет дурных вестей оттуда.

Я жалоб не слыхал от них, никто не пожелал вернуться.

Они молчат, они в пути. А плачут те, что остаются.

Они молчат, Бог весть о чем. Иные берега пред ними.

Уж нету разницы для них между своими и чужими.

К великой тайне приобщась, они уходят постепенно

Под горький марш, под польский марш,

Под вечный марш, под марш Шопена».

Александр Володин, Валентин Непомнящий, Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Владимир Войнович - все они становятся частью очень ясного, разумного мира этих воспоминаний, таких же простых и честных по всему своему строю, как резюмирующие авторские слова: «Развеялись наши радужные надежды на торжество свободы и справедливости. Видимо, пришла пора вспомнить вторую часть пародийного сочинения Саши Черного, которая в восьмидесятые годы как-то не привлекла нашего внимания:

Не топись, охранный воин,

Воля улыбнется!

Полицейский! Будь спокоен —

Старый гнет вернется.

Власть снова лжет нам, как и в советские времена, порой даже еще более беззастенчиво».

О встречах в квартире Войновича незадолго до его фактической высылки из страны - когда идущих к нему гостей останавливали и опрашивали возле его дома службисты КГБ, - Есипов пишет: «У Войновича на душе, наверное, кошки скребли от постоянных угроз и бесцеремонной слежки, но он не подавал виду: был приветлив и бодр, а на хорошую шутку отзывался улыбкой и смехом. Соответствовала ему и его жена Ира. Кроме нас у них были еще какие-то люди. Разговор был шумный, пили вино, смеялись. Все это напоминало пир во время чумы, хотя пира как такового не было».

Обширная часть этой книги посвящена Василию Аксенову, с которым Есипов близко дружил, был его представителем в России. Есть в ней и воспоминания очень личные - Есипов посчитал возможным опубликовать их лишь после того, как ушли из жизни и сам Василий Павлович, и его жена Майя. Но и на фоне этих, уникальных по фактуре, страниц чрезвычайно важными представляются воспоминания о литературоведе Бенедикте Сарнове. Почему? Видимо, потому что Есипов обращает внимание на то, что не было понятно почти никому из российских литераторов в перестройку и мало кому из них понятно сейчас. А между тем именно сейчас это становится всемирным трендом отношения к искусству:

«Этический критерий как главное мерило искусства провозглашал Сарнов и в более поздней книге «Бремя таланта». Там он, быть может, даже несколько прямолинейно утверждал, что если талантливый писатель (поэт) способен совершить подлость или предательство, значит, у него не талант, а лишь некая сумма литературных способностей. «Бремя таланта не позволит носителю этого дара, полученного от Бога, совершать неправедные поступки», — утверждал Сарнов. То есть, в отличие от распространенного ныне в художественной среде представления, он безоговорочно принимал фундаментальную пушкинскую формулу из «Моцарта и Сальери»: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Этой идеей, по моему убеждению, пронизаны, если вдуматься, все сарновские книги и выступления в печати и на радио, в том числе и вызвавшая неоднозначные отклики книга о Солженицыне».

Вспоминая о Сарнове, Есипов словно подводит черту под временем, с которым были неразрывно связаны дорогие ему люди. Ради памяти о них он и написал эту книгу:

«Часто по дороге домой, пролетая по опустевшей к полуночи, тускло освещаемой фонарями Красноармейской улице, я вспоминал строки Пастернака:

И наши вечера прощанья,

Пирушки наши — завещанья...

Бенедикт Сарнов не ушел от меня. Еще не раз буду я мысленно общаться с ним, улавливать такую знакомую мне интонацию, открывая ту или иную из его книг: «Пришествие капитана Лебядкина», «Перестаньте удивляться!», «Кому улыбался Блок», иногда споря с ним, иногда находя подтверждение своим мыслям. Но вот эти чаепития, эта атмосфера родственной близости — они уже никогда не вернутся».