Одним из первых впечатлений моего младенчества и детства была... трещина на стене, плохо прикрытая разорванными обоями. Дальше — общий дискомфорт — в квартире, на улице, в учреждениях, вплоть до детсада, из которого я сбежала, не прошло и месяца. Чувство разодранности, скукоженности, серость, раздробленность пространства, архитектуры, которые какая-то училка под видом «бога», пыталась склеить в единую аппликацию, заливая тошнотворным компотом и манной кашей. В которую детям кидали ягодки, подобно зверькам, дабы привлечь к кормлению отвратным месивом.
Потом на все это кошмарное шизокружево мне пытались наложить совинтелмасскульт — от Матисса до Модильяни, какие-то Третьяковские галерии, выставки — от классического и до совриска. Но все это не шло. Или шло «не в то горло». Не в тот мозг. Внутри меня стоял какой-то чудовищный блок. Видимо, подсознательно я воспринимала культуру в местной подаче как пропаганду и тотальный обман. Тело требовало комфорта, а сознание правды. Но ни комфорта, ни правды здесь не было и в помине.
Все эти воспоминания нахлынули на меня сейчас, в связи с болезненным разговором о русской культуре в контексте нынешних событий. Разговор этот ведется большей частью рефлексирующей интеллигенцией.
Что же происходит вокруг? Глубинный народ становится все проще и жестче. Сливается в однородную массу, нечто животно-големическое. Прослойки же редеют, мягчеют. Те, что вчера были — лешевики, сегодня — масяни. От Толкиена до Масяни — весь инфантильный путь отечественной интеллигенции. И сейчас вы бьете себя в грудь: «Как мы это допустили? Как такое могло случиться? При наших-то взглядах, при нашей-то культуре, при наших-то песнях.»
Ну что касается советской культуры, ошибочно принимаемой за русскую, от диссидентского «под гитарку» до многих образчиков русского рока — она априори беспомощна и большей частью бездарна. В своем же посыле вроде «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» и «Не стать драконом», она призвана лишь маркировать уязвимые прослойки в своей технической и политической бесперспективности. Не стал драконом, будешь масяней. Как-то так.
А вообще, конечно, культура и литература, в частности, в России воспринимаются неадекватно. «Если сейчас не наступит справедливость, то все, что мы читали в книгах, ложь» — так рассуждаете вы. «Русская литература нас этому не учила» (Улицкая).
«Господи»! Какое счастье, что я с детства понимала, что все (или почти все), что написано в книгах — ложь. И что русская литература меня ничему не учила. Что я писала для самоутверждения, донесения своих идей и просто качественного текста. А не ради всего этого «разумного, доброго, вечного» — что суть размягченный хлебный мякиш смыслов фрустрированного бессубъектника, суть симулякр, суть ложь.
Современный псевдогуманизм подобен успокоительной пилюле, опиуму для некритичных. Он надиктовывал образ человека как некоей высшей формы бытия, при этом забывая о человеке как об измотанном обреченностью чудовище «бога» (Франкенштейна). Прогресс — это отказ от идеи общечеловека, в принципе.
На мой опрос в соцсети насколько культура и литература в частности способна влиять на общество, поэт Святослав Белковский ответил:
«Литераторы и деятели культуры могут идти в политику и так влиять на реальность. Иначе влияние только опосредованное, нишевое.»
А вот мнение художника Яны Масловской:
«Культура — побочный эффект цивилизации. Нет влияния, есть лишь обслуживание или отражение бытия.»
Писатель Денис Драгунский ответил так:
«Алина Витухновская спросила: насколько культура, и литература в частности, влияют на социально-политическую реальность в 21-ом веке?
Попробую ответить. Сначала немного истории:
В 1866 г. в журнале „Русский вестник“ начал публиковаться роман Достоевского „Преступление и наказание“. По словам редактора журнала М.Н. Каткова, этот роман сильно прибавил журналу подписчиков — еще целых 500, к обычным 5.000.
Через год „Преступление и наказание“ вышло отдельной книгой, тиражом 4.000 экз. Распродавалось три-четыре года. То есть книгу прочитали примерно 10-15 тыс. человек. Как тогда выражались, „вся Россия“. В которой тогда было под 100 млн населения. Из них взрослых грамотных русских людей — не менее 10 млн. То есть прочитали 0.1% из взрослых грамотных русских.
Сейчас картина еще хуже.
Тираж — такой же, как при Каткове. Даже меньше. Тираж журналов максимум 2.000, тираж книг — максимум 10.000, но это редкость — в основном 3-5 тыс. А взрослых грамотных русских — 100 млн. То есть читают „важную книгу“ в процентном отношении чуть ли не вдесятеро меньше: 0.01% потенциальных читателей.
Ответ: Никак не влияет.»
Я не соглашусь с Денисом Викторовичем насчет «никак». Однако ничто не вернет культуру в эпоху модерна. Даже (и особенно) великие потрясения и огромные жертвы. Культура должна существовать внутри цивилизации, а не на ее обломках. Культура не должна прикрывать интеллектуальную наготу и материальное убожество. Ту самую трещину на стене, о которой я писала в начале статьи.