Народный милитаризм - самая надежная скрепа общества

Исследователи из РАНХиГС проанализировали биографии 381 высшего госслужащего в федеральных министерствах, в том числе министров (21 человек), их заместителей (138 человек, включая первых замминистра) и директоров департаментов (222 человека) в кабинете образца 2017 года. Главным условием попадания в элиту оказалась не принадлежность к силовикам: всего 10% высших управленцев имеют военное образование, а доля выходцев из армии и правоохранительных органов составляет лишь 2%. Ключевыми признаками нынешних управленцев стали рождение в крупных городах и учеба в московских и петербургских (ленинградских) вузах: этим признакам соответствует около 60% высших госслужащих.

И вообще, откуда взялись эти силовики? С Луны свалились? Да нет, они учились в тех же школах и университетах, что и самые прогрессивные интеллигенты. У них есть право называться интеллигентами. А вот обратное неверно. У статусных интеллигентов, сколько бы они ни изображали брутальность, никогда не получится переход в касту силовиков. Так что дело не столько в приведенных цифрах, сколько в том, что, находясь в социальном и политическом меньшинстве, силовики навязали элите и социуму свои нравы и обычаи. Мне не хотелось бы лишний раз говорить о том, какие методы они сделали обычным делом в нынешней России.

Меньшинство, однако, меньше не становится. Наблюдается устойчивый рост численности всех силовых ведомств. Скачок произошел в 2014 году. А в первой половине 2020 года каждый четвертый рубль федеральной казны достался силовым структурам. По сравнению с предыдущим годом ассигнования выросли на 10%. Расходы непосредственно на вооруженные силы увеличились на 14%, до 1,213 трлн рублей. Финансирование ядерно-оружейного комплекса взлетело на 36%. На разработки нового оружия (прикладные исследования в области национальной обороны) было выделено на 10% больше. Расходы по госпрограмме «Развитие оборонно-промышленного комплекса» почти утроились — Расходы по статье «национальная безопасность» увеличились на 11%. Органам МВД досталось дополнительно 21 млрд рублей, Росгвардии — 10 млрд рублей, органам безопасности (ФСБ, ФСО) — 16 млрд рублей. Расходы по этим статьям выросли на 7–12% до 315,5 млрд рублей, 110,7 млрд рублей и 164,1 млрд рублей соответственно.

Расходы на содержание аппарата чиновников и органов госвласти взлетели на 20%, до 667 млрд рублей. «Функционирование президента Российской Федерации» подорожало в полтора раза.

Экономить правительство решило на госпрограммах развития регионов и производстве лекарств, Финансирование госпрограммы развития Северо-Кавказского федерального округа упало более чем в пять раз, аналогичной программе для Калининградской области урезали финансирование на четверть. Расходы по госпрограмме развития Арктики упали в шестнадцать раз. Кроме того, «под нож» пустили госпрограмму развития медицинской и фармацевтической промышленности. Она стала самой недофинансированной из всех, получив за полгода лишь 6,6% от заложенной суммы.

Имущественного единства в этой касте нет. Быть силовиком очень выгодно на Кавказе, но не в Москве. Существует значительный перепад между доходами руководства и рядовых сотрудников. В новой социальной стратификации первые лица силовых ведомств уже не члены силовых корпораций, они принадлежат к высшему слою правящей элиты, что же до основной массы силовиков, то власть взяла курс на ее замкнутость и межгенерационное воспроизводство. Делается это не с помощью запретов, а наоборот, введением льгот, в частности, дети сотрудников МВД и Росгвардии получат приоритетное право поступать в ведомственные вузы.

Осенью-2019 о доверии армии заявили 63% респондентов Левада-центра (признан иноагентом в РФ) (против 37% в 2009 году), а о доверии ФСБ и другим спецслужбам высказались 48% (против 31% за десять лет до того). Самая высокая доля тех, кто считает работу в спецслужбах привлекательной, среди респондентов 18–30 лет — 76%. Среди россиян старше 60 лет таких 59%. Но тревожно не это, а реакция прогрессивной общественности.

«Это и результат пропаганды в государственническом ключе, и конформизма, который проявляют граждане, отвечая социологам, — заявил Би-би-си зампредседателя совета “Мемориала” (признан иноагентом в РФ) Никита Петров. — Абсолютизировать эти результаты не стоит, потому что все быстро меняется.»

И эти люди считают себе интеллектуалами, учеными, исследователями. Опрос показывает многолетний тренд, а не быстрые перемены. И в ближайшем будущем особых изменений не предвидится — с чего вдруг? Ни малейших оснований для таких надежд, потому что настроения молодежи определены не сериалами и ток-шоу, а социально-экономической ситуацией в стране и трендами ее развития. Распухающие силовые ведомства будут привлекать все больше неприкаянных молодых людей, которым не найти работы, не открыть бизнес, не получить образования.

Но обсуждать всерьез нечто неприятное, ставящее под сомнение результаты его собственной деятельности, — а данные свидетельствуют о провале просветительства «Мемориала» — русский интеллигент не в состоянии. Боится.

Боятся интеллигенты признавать и другое: в России вырос авторитет армии, милитаризм в России можно назвать народным. Каждый настоящий мужчина должен пройти службу в армии — так считают 60 процентов россиян, согласно опросу Левада-центра, проведенному в апреле-2019. Позитивное отношение к призывной службе достигло рекордного уровня за все время опросов, проводившихся социологами с 1997 года: за все годы исследований этот показатель не превышал 44%.

Подобные настроения нельзя считать навязанными злокозненными силовиками, пропагандой, информационной и сериальной агитацией. Невозможен и прямой перенос прежнего тоталитарного опыта на нынешнюю модель. Начинают вспоминать про цинковых афганских мальчиков, постепенно настраивавших население против войны. Но в Афганистане воевали призывники, которые уже со второй чеченской к боевым действиям не привлекаются. Сейчас воюют профессиональные убийцы, среди которых очень много социопатов, собственных семей не создавших и со своими родственниками связь потерявших. И потому никакого общественного движения по поводу их гибели не будет.

Мы наблюдаем формирование новой касты профессиональных убийц. Именно убийц, а не воинов. Эти профессионалы ни на минуту не задумаются, когда им прикажут делать в России то же самое, что они творят в соседних странах, в Сирии, Ливии, ЦАР, Чаде, Анголе. Русские интервенты от Украины до Мали являются частью общей социальной системы. Они боеспособны, обучены и не имеют моральных ограничений. Сказки о разваливающейся армии, которые в ходу в СМИ и социальных сетях, описывают ситуацию с точностью до наоборот. Это уже понятно западным аналитикам. Не буду ссылаться на то, что русская армия накопила многолетний — с семидесятых годов — опыт боевых действий, что в нее вложены огромные деньги, что она вполне соответствует технологическому и интеллектуальному уровню современного военного дела. Русская армия — и это самое главное — столь же органична общественному, политическому и экономическому устройству России, как соответствовала она ему при Петре I, Екатерине II, Сталине и Брежневе.

В советские времена армия выполняла социализирующие функции для всего мужского населения страны. Сохранила она их и теперь, но отделила их от собственно военных, что ее заметно усилило. Контрактники, вытеснившие срочников еще в ходе первой чеченской войны, сформировали особую социальную касту.

В русской прессе мотивацию контрактников объясняют невозможностью найти работу. На это слышатся возражения: работа всегда есть. Спор этот бесполезен, потому что сводит все к одному примитивному вопросу. А он часть общей проблемы — проблемы социализации, соответствия имущественных и социальных статусов, которые далеко не всегда находятся в прямой зависимости друг от друга. Вся социальная система России глубоко милитаризована, работает на войну. И далеко не всегда эта милитаризация очевидна. Все, что с ней связано, — многоуровневый, разномасштабный, разноименный бизнес. Война заложена уже в бизнес-планы, социальную структуру и массовую культуру нынешней России, стала частью ее образа жизни и идентичности.

Имущественное расслоение общества — на грани поляризации — выталкивает людей в силовые ведомства и частные корпорации. Этому содействуют и отсутствие институтов социальной защиты, и ничтожество профсоюзов, так и оставшихся государственно-рептильными, и все те же медиа с их культом войны и насилия во всем — от информационных программ до сериалов и развлекательных шоу.

Социальная жизнь устроена так, что приводит человека на войну — внутри страны или вне ее, неважно — как в девяностые годы приводила в криминалитет. Тогда криминализация и призонизация, сейчас милитаризация, но уже на основе достижений прежних лет. Криминальная милитаризация. Путинский режим старается позиционировать себя в противопоставлении «лихим девяностым» — это клише повторяется много лет при каждом удобном случае. Но на самом деле внутренняя и внешняя политика Кремля — прямое продолжение той эпохи, перенос понятий — нравов и обычаев преступного мира — на внешнюю и внутреннюю политику, на международные отношения и управление страной.

Во всех лагерных воспоминаниях и в нынешних репортажах видна связь жестокости по отношению к ближнему с жестокостью по отношению к себе. Саморубы, проглоченные бритвы, прибитые к шконке мошонки, коллективно вскрытые вены — все это признаки настоящего человека в блатном понимании, героя. Среда в казарме, особенно в спецназе, боец которого должен быть готов к суициду или к тому, что его убьют свои, в сущности, ничем не отличается от лагерной по своей внутренней первобытной природе. Одни инициационные обряды чего стоят. По тем же понятиям живут дворовые компании, поставляющие рекрутов для организованной преступности, полиции, контрактной армии, бизнеса. Та же атмосфера в школах и семьях. На этом вырастает правящая элита и ее рабы, олигархи и бомжи, интеллектуалы и бандиты.

Весьма часто очередное безобразие — от президентского до околоточного уровня — сопровождается в России восклицаниями “оккупанты!”, “захватчики!”, “оккупационный режим!” Красиво, но бессмысленно, о чем предупреждали и Ремарк (нацисты не с Луны свалились), и Солженицын (люди в погонах ГБ того же происхождения, что и все).

Режим может производить впечатление оккупационного только на тех, кто не имеет представления о том, как росло и развивалось абсолютное большинство населения в СССР и сейчас в России. Его социальный опыт формировался в первобытных по происхождению и уровню социальных иерархиях двора, улицы, школы, ПТУ, спортшкол и секций. Он закреплялся у кого на зоне для малолеток, у кого в армии, у кого во взрослой тюрьме. Опыт этот проецировался и на высшую школу, а потом трансформировался во взрослой жизни.

Очевидно, что это проявление примитивного толкования тоталитаризма. Все сводится к государству, игнорируются его тоталитарные деформации и роль социума. Между тем, никак не получается, что рядом с советским человеком “не было никаких сфер”, кроме государства. Причем на всех социальных уровнях и во всех социальных закоулках. И коммуналка такая сфера, и двор, и собственная семья, и деревня. А у миллионов обитателей многонационального Советского Союза — тейп, махалля, землячество. О государстве — это все так, по верхам. И циклического воспроизводства одного и того же общественного устройства не объясняет.

Вот из этого повседневного опыта, из порожденных им нормативности и консенсуса и выросла нынешняя политическая культура, объединяющая абсолютное большинство населения, вовсе не считающего власть оккупационной. Напротив, она в доску своя, родная, с детства знакомая, понятная и прозрачная. И если такая власть развяжет полномасштабную войну на постсоветском пространстве, в Европе, во всем мире, то она может рассчитывать на поддержку большинства собственных подданных, на народный милитаризм, который является самой надежной скрепой народного единства.