О психопатах в законе и нарциссах, которых не надо спасать

Это не что иное, как репрессивный перенос и стокгольмский синдром одновременно. Ибо для власти вы, националисты — точно такие же чужаки (если не бóльшие), какими вы позиционируете мигрантов. И благодаря вашим, в том числе, усилиям, напряженность критики в отношении власти переносится на сторону, к ее, власти, безусловной выгоде.

С другой стороны, ряд демократов «решительно отмежевался» от националистов. Так и пишут «есть только мы». Ссылаясь на удачный опыт 90-х. Но без националистов не было бы и 90-х. Здесь все были полезны всем. Это был подлинный общественный консенсус, который стоило бы повторить. Но с учетом и качественной проработкой прежних ошибок.

Писатель в штатском Захар Прилепин, по совместительству соучастник военных преступлений, грозит репрессиями. Причем уже подписчикам своего Фейсбука. Так, на вопрос писателя и журналиста Аурена Хабичева: «Захар, когда вы придёте к власти, вы начнёте репрессии? И если да, то какая категория населения попадёт под них?» Прилепин ответил: «Вы уже в чёрном списке. Там разберутся».

Сам Аурен Хабичев допускает, что «писатель шутит», «ведь должно в нем быть что-то человеческое». Так человеческое красных постсоветских — и есть этот чудовищный инфантилизм («Когда мы придем к власти»), помноженный на клиническую агрессивность. В стране, в которой уже идут реальные репрессии, правда не в тех масштабах, которые желала бы власть, такие «шутки» звучат как системный сигнал к действию.

Между прочим, в рамках поп-психологии Прилепин ведет себя как классический психопат. Но психопат «в законе». Правда лечить его не от чего. Он ведет себя так лишь потому, что ему позволено быть таким. Я уже писала о психопатах, которых маркируют как «больных» в интересах психиатрии, расширяющей свои полномочия, но никак не в интересах науки и здравого смысла. Тоже самое могу сказать и о нарциссах.

Отдельно стоит отметить, что вообще подобного рода типологические упрощения людей, как правило, являются профанацией. Потому что ни одного человека нельзя свести к единой модели. В случае же с нарциссом, который даже из описаний психологов выглядит чуть ли не идеальным человеком, вообще непонятно, отчего же его хотят лечить и спасать?

А ларчик просто открывался. За навязанными социумом понятиями добра и зла стоит доктрина практически религиозного свойства, декларирующая примат общего над частным. Поэтому индивиду навязывают цели, которые не являются его целями. Он буквально должен всех любить, а если не любит, то чувствовать себя ущербным. Что есть навязывание предписанных чувств, как не форма удушающего авторитаризма?

В новом средневековье роль инквизиции выполняет уже не печально известная карательная психиатрия, а ее софт-вариант — лукавая поп-психология. Выросшая из лжеустановок Фрейда и Фромма, задуманная как антитеза тоталитарности и сама ставшая тоталитарностью. Ибо в замкнутой мировоззренческой системе любое явление неизбежно превращается в свою противоположность.

А как обыватель реагирует на диктатуру? Он как ни в чем не бывало, ничтоже сумняшеся, продолжает совершать ритуальные действия. Жизнь обывателя, в принципе, практически вся состоит из ритуалов. Но советский выбирает из них наиболее бессмысленные, абсурдные, а то и откровенно вредные.

Например консервация — как овощная — все эти огурчики-помидорчики, так и десертная — протертые ягоды и варенья, есть не что иное, как отчаянная попытка сберечь, сохранить себя. Буквально — продлить свое существование. Ну и действительно, сколько сизифового труда вложено в эти баночки!

Это мне очень напоминает процессы, сопровождавшие мумификацию в Древнем Египте, когда внутренние органы мумий сохраняли в отдельных сосудах. Только египтяне ассоциировали свои тела с телами, хоть и мертвыми, приготовленными для загробной жизни, а здесь идентифицируют себя напрямую (!) с овощами. Что останется от этих людей? Полки с банками мертвых плодов бесполезного труда? Наклейки на холодильнике?

На фоне всего этого ситуация с ближневосточными беженцами на границе Беларуси и Польши ужасает вопиющей жестокостью, особенного для мягкого и увы, формально гуманного XXI века. Как разрешить эту проблему? Исключительно политически. Она не имеет решений в рамках обычных социальных практик. Но помимо политических и административно сфер, данная проблема имеет и экзистенциальное измерение. Перед нами предстают абсолютно потерянные люди, люди без родины, без будущего, без защиты.

Я постоянно вспоминаю прочитанную недавно книгу немецкой и российской писательницы, психолога и публициста Нуне Барсегян «Кем считать плывущих». В книге Нуне перед нами возникает целый новый неведомый срез общества. Который так долго существовал рядом, но был фактически невидимым для нас. У него даже не было своего языка, своей символики, чтобы проявлять себя в культурном пространстве. Беженцы, мигранты, представители ЛГБТ-сообществ и даже асексуалы — это новые посторонние. Но посторонние без экзистенции.

Если для современного успешного человека проблема экзистенции снимается цивилизационными благами и пресловутым обществом потребления, то с неуспешных она буквально содрана дискомфортом быта. У них просто нет внутреннего резерва на «более тонкие» страдания. Поэтому для описания ада, в котором они живут, достаточно сухого изложения фактов. Что и делает Нуне подобно новому Камю.

Помимо мигрантов Нуне описывает жизнь выходцев из СССР к которым принадлежит сама:

«Настя часто думала о том, что ведь стена могла бы не пасть, и СССР тоже, и не открылись бы границы. и какой бы она тогда была, ведь явно другой? Ей иногда казалось, что она раздвоилась, переехав с родителями сюда в детстве, другая Настя выросла в России и стала совсем другим человеком, встретишься — не узнаешь.»

Советский Союз, как и все социалистические страны — по моим (и не только) детским воспоминаниям — это и есть средоточие дискомфорта, неухоженности, серости, сырости, странности, искореженности. Плохой быт в перспективе всегда дает некое искажение ума, некую червоточину, что здесь, в России по привычке сакрализуют, именуя духовностью. Но это не духовность, а своего рода болезнь. России, да уже и всему миру предстоит долгое и трудное лечение.