Земщина и опричнина 21 века: почему мы не понимаем уроков своей истории

Владислав Иноземцев в своих недавних рассуждениях о роковой роли имперского расширения для русского нациогенеза начал обсуждение исторических причин нынешнего положения России. Присоединяясь к этому обсуждению, считаю необходимым выразить свое согласие с позицией господина Иноземцева, обговорив лишь одну деталь. Термин «имперское расширение» употребляемый и мною, заимствован из работ выдающегося русского византиниста Геннадия Литаврина, указывавшего на это явление как на один из факторов разрушения византийской государственности. Так вот с Византии и начну. Но с ее внутренней истории.

Византийскую автократию, не имевшую, как и русское самодержавие, ничего общего с более поздним западноевропейским абсолютизмом, от Западной Европы отличала высокая вертикальная мобильность правящей элиты. Средневековое западноевропейское общество складывалось в ходе романо-германского синтеза – наследие Римской империи взаимодействовало с тем, что принесли в Европу варварские племена. В России шел синтез византийско-ордынский. И отношение к личности, и отношение к праву, и отношение к институтам этим определяется до сих пор. Западный социум с его сословными барьерами и внутрисословной иерархией кажется застойным, затхлым, лишенным потенциала внутреннего развития. Но чем же тогда объяснить, что Средневековье само себя изжило, стало модернизироваться, привело к длительной эпохе революций и перемен?

Многим, конечно. Но не в последнюю очередь тем, что элита в своей замкнутости вырабатывала социальную субъектность, становящуюся наследственной ценностью для представителей разных сословий, ибо в разных частях Европы состав правящей элиты разнился. От сословной субъектности к субъектности личностной и национальной лежал долгий путь, но он был открыт.

Византия с ее заговорами, переворотами и изменениями в составе элиты в развитии остановилась. Субъект перемен не мог сформироваться, единственным обладателем субъектности в таком социуме был василевс, находившийся под постоянной угрозой.

Социальная мобильность российской элиты была сродни византийской, ее обновление происходило преимущественно по инициативе самодержавной власти, которая никогда особенно ей не доверяла. Царская власть не могла допустить самоорганизации какой-либо социальной группы, оставляла за собой возможности ее пополнения и смены, создавала нечто вне институтов или над ними. У Ивана Грозного это имело террористический характер. Петр I выстраивал свою опричнину иначе, пытаясь создать цельную систему властно-собственнических отношений, но начинал с потешных полков, тоже своего рода опричнины. Особое значение имела экономическая опричнина Петра – расширение казенных мануфактур и заводов, призванных предотвратить свободное развитие рыночных отношений. Первый император может считаться и разрушителем доставшейся ему в наследство институциональности, и создателем новой.

Опричниной в разных ее проявлениях могут быть названы усилия высшей власти, направленные на создание вокруг себя зоны частного права, противопоставляемого праву публичному, – государственному и институциональному. Понятно, что не могло возникать вопроса о публичноправовой, письменной легитимации власти верховного правителя. Она была сакральной. Если приглядеться, зоны частного права вокруг высшей власти существовали как в русской, так и в немецкой модели тоталитаризма. И именно такую зону применительно к ангсоцу Оруэлл назвал внутренней партией.

Русский парламентаризм был и остается ущербным, не настоящим, пародийным. Современный европейский парламентаризм возник из необходимости договоренностей между монархом и сословиями в налогообложении. Русские самодержцы, когда им нужно было увеличивать податную базу, ни с кем не договаривались, как, например, при секуляризации 1764 года. А в Западной Европе именно требование соучастия сословий в налоговой политике положило начало так называемым буржуазным революциям. Если уж говорить о русском проклятии, то оно не ресурсное, а державное. Террор, опричнина, экстенсивное развитие, уничтожение конусов роста в социуме, экономике, культуре, названное мною доктриной Карандышева, - все это константы русской истории. Те самые традиции, на которые опирались большевики во главе с Лениным и Сталиным.

Что происходит сегодня?

Политолог Игорь Жордан выделяет следующие этапы в формировании новой политической системы с сентября 2004 года (теракт в Беслане) до марта 2007 года (мюнхенская речь Путина):

• реформа избирательной системы, уничтожение порога минимальной явки, запрет критики оппонентов, имитация демократических институтов;
• принятие законов об экстремизме, приравнивающих критику властных институтов и людей во власти к экстремизму и терроризму, а также закон, дающий право российским спецслужбам ликвидировать террористов и экстремистов независимо от их местопребывания;
• возникновение нацпроектов, которые свелись к увеличению финансирования ряда социально значимых отраслей и к усилению коррупции; фактический подкуп занятых в бюджетной сфере;
• создание госкорпораций как системы отраслевого государственного контроля при финансовой непрозрачности самих корпораций;
• создание частных войск «Газпрома» и «Транснефти» как силового резерва власти;
• прошедшее почти незамеченным расширение пограничных зон, иногда в несколько раз, в результате чего под прямым контролем ФСБ оказались почти все месторождения нефти и газа; въезд в эти зоны требует специального разрешения ФСБ.

Последний пункт вновь заставляет вспомнить опричнину. И не обойтись без этого слова при описании ситуации здесь и сейчас. Весьма благодарен коллеге, обратившему мое внимание на статью Андрея Блохина .

По наблюдениям Блохина, несколько десятков компаний - крупнейших экспортеров, имеющих доступ к сравнительно дешевому зарубежному финансированию и к государственным финансовым ресурсам, фактически не ограничены в дешевом (от 0 до примерно 5%) финансировании текущих нужд и своих инвестпроектов. В сектор входят пять-семь крупнейших российских банков, обслуживающих деятельность этих компаний, а также расходы федерального бюджета и государственных институтов развития. Государство вкладывает в этот сектор и от него же получает основные средства.

Следующий уровень - несколько сот компаний, лидеров отраслей и секторов экономики. Они имеют административную поддержку в отраслевых и региональных органах исполнительной власти и соответственно допущены к части их бюджетов.

Ниже – все остальные, вынужденные привлекать финансирование по самой высокой ставке.

По мнению Блохина, фактор, определяющий неравномерность экономического развития страны, - обособление секторов по доступу к финансированию: «внутри секторов появились относительно замкнутые контуры оборота дешевых, средних по стоимости и дорогих денег». Переход из одной группы в другую невозможен, развитие исключено. Если есть возможность заработать, перекачивая ресурсы из зависимого сектора, то нет смысла в инвестициях.

Это в самом общем виде нынешняя схема эксплуатации земщины опричниной. Существует множество проявлений подобной эксплуатации и особого положения целых отраслей как внутри страны, так и в их внешнеэкономической деятельности. Среди новейших примеров надо назвать попытку создания опричных агломераций, строительство опричных городов на восток России, прочие мегапроекты. Собрать этот материал исключительно по открытой (пока) информации не так уж сложно. Ужесточение режима, очевидное с начала 2020 года, было ожидаемо, как был понятен исключительно пропагандистский характер всех планов, вроде нацпроектов, майских указов и прочего. Власть заботится исключительно о государевом секторе, по отношению к остальной экономике власть является фискально-репрессивной силой. Это современные опричнина и земщина. И во все времена земщина не смела становиться самостоятельной силой, способной к самоорганизации. Даже сейчас, когда в обираемую земщину попала целая металлургическая отрасль, не говоря уж о загубленном малом бизнесе. И что говорить про здравоохранение, образование, социальную защиту. Так было, так будет. Никаких предпосылок для коренных изменений не наблюдается. Земщина все стерпит.

Более того, земщина сама еще помогает власти. Опричнина началась боярской резней, но более всего от нее пострадали простые люди в деревнях и городах. Деяния Петра разорили страну и породили коррупционный гнет. Рядовые граждане составили основную массу жертв большого террора, изначально направленного против номенклатуры. Такова природа вертикально организованного террора, технологии царских и диктаторских чисток - они должны дойти до подножия пирамиды. Но сталинский большой террор включал в себя и мобилизацию масс – показную и действенную, митинговую и доносительную. Своего рода мобилизацию осуществил и Путин, сделав соучастником чистки элиты фрондирующую часть социума. Таков весь навальный проект, включавший в себя и запугивание элиты («партия жуликов и воров»), и деградацию фронды до подглядывания в замочную скважину, и операцию «Трест-2» - массовый самодонос потенциально протестной части социума. Ничтожно малой части – надо признать.

А перспективы мрачны. И сама опричнина, и то, что может быть так названо в более поздние времена, всегда приводили к тяжелым и долгим институциональным кризисам. Смутное время после смерти Ивана Грозного вовлекло в этот кризис и земщину. Постпетровская эпоха дворцовых переворотов ограничилась дворцами, но проторила дорогу к пугачевщине. И нынешнее упоение властью, как и покорность земщины, добром не кончатся. Как говорил один градоначальник: «Просто нам плохо будет, а не туркам.»