Людмила Стефановна Петрушевская описала в своем блоге историю о том, как тяжело, практически невозможно было пробить броню советской цензуры:
«Как же мне повезло на всю жизнь - тогда, когда не могло быть никакого будущего. Я писала рассказы, носила их по редакциям, надо мной откровенно издевались в журналах, целыми редколлегиями ржали, когда кто-то упоминал мою фамилию. Редко печатали сказки. Поддерживали только в передовом захудаленьком журнале «Семья и школа» - там работала моя приятельница Лия Осипова. Чудесная старая девушка в очках и с желтой челкой. Все время заонко хохочущая. Сколько же лет она меня, нищую вдову с ребенком, защищала, печатала в своем журнале, даже устроила на работу; водила по друзьям, принимала в гостях в своей комнате - а друзья у нее были высочайшей культуры (для меня, выпускницы ф-та журналистики). И о них я писала свои рассказы, и кто-то всполошился, и об этом мне озабоченно поведала Лия. И уж тут я всполошилась, тайный агент. Все мои рассказы - это документы, но с другими именами, и герои не там живущие, не с теми, не так умершие...
А потом кто-то (может быть, поэт Женя Храмов, с ним мы работали в журнале «Кругозор»), отнес мой рассказ «Такая девочка, совесть мира» в журнал «Новый мир», а его прочла редактор Инна Борисова. И она позвонила мне. И я на месяц перестала писать. Так она меня вознесла, на такие высоты, в этом кратком разговоре.Она стала моей крестной в литературе. Она хранила мои рассказы у себя в отдельной папочке. Я писала потом по рассказу в неделю , только чтобы ходить к ней в «Новый мир». И у меня там стало мое место в литературе. Меня принимали, поили чайком с чем кто принес, другие писатели.
Они вдвоем, Инна Борисова с Анной Самойловной Берзер, знаменитым редактором, «Асей из «Нового мира», даже попытались опубликовать мои три рассказа в журнале, когда главный редактор Твардовский уехал в командировку (ушел в запой в будку дорожного рабочего). Но он вышел на работу и стал сходу править мой рассказ, везде заменяя слово «пьяный» на слово «выпивший». Потом это идиотское занятие бросил и мои рассказы вынул из журнала. На 20 лет.
Потом-то он вызвал меня и три часа со мной разговаривал, и наконец об’яснил, что ему нечем бы было меня защищать. А я ему сказала: «Пусть перегородят улицу Горького и начнут спрашивать, счастливы ли вы. И все ответят, что нет». А после ухода Твардовского его биограф написал, что он мне сказал, что ответят «да».
Бред какой-то. Твардовского через год власти самого с его воображаемым «да» выгнали из журнала.
Рассказы являлись мне с первого до последнего слова, как под диктовку - только я уже с самого начала знала последнюю фразу.
И я в конце концов поняла, что повторяюсь в стилистике, и с меня хватит этих диктантов, и перестала их записывать.
Тут еще и одно происшествие случилось. Меня -для заработка -Инна с Асей пристроили в свой журнал писать рецензии на так называемый «самотек», пришедшие с почтой рассказы. И в одном я прочла абзац, построенный по моим канонам. Пародию на себя. Все. И я закончила со всем этим.
Но тут же в мою судьбу вмешался актер МХАТа Михал Анатолич Горюнов, мой будущий ангел-хранитель. Он был замечательным артистом, его мать -Вера Бендина - во МХАТе числилась одной из клана «святых», ученицей Станиславского. Но не выпивать он не мог. И нашел себе такую работу без графика: искать среди пишущих драматурга. Ходил по журналам. И Инна Борисова дала ему ту папку с моими рассказами. Она их сохранила все. И в конце января 1972 года он мне позвонил: «С вами говорят из Московского художественного театра. Я помощник Ефремова Михаил Горюнов. Не могли бы вы написать для нас пьесу?». Голос был бархатный, как у профессионала, ведущего артиста. Я обомлела. - на всю оставшуюся жизнь. Счастье коснулось меня и понесло вперед. В ту же ночь я написала пьесу, бред умирающей. Которой явился ее взрослый сын. Она когда-то сделала аборт.
Потом я - на первой нашей встрече с Ефремовым, организованной Горюновым, когда Олег Николаевич перелистывал мои «Уроки музыки», лениво касаясь уголков страниц, и так же небрежно спросил, нет ли еще чего- я пересказала ему этот сюжет, а он ответил «А, абсурдизм». И я в глубоком горе выкинула пьесу в мусоропровод, целую пьесу на двоих.
Их никого уже нет, Инны Борисовой, Аси Берзер, Михал Анатолича Горюнова, Олега Ефремова -который потом потрясающе поставил «Московский хор» . Моих дорогих, моих верных друзей и защитников.
И мне больше не диктуют рассказов - я-то думала, из ноосферы. Но я поняла, что это голоса моих несчастливых героев, это они меня не покидали. Настойчиво проявляли себя, ждали защиты где-то у меня в кладовочке. Как вот сейчас. Написала я и заплакала…»