Ответ Шушарину: почему именно в России так и не возникло современного государства

Колонка Дмитрия Шушарина о российских мифах будоражит мысль и содержит много интересных и правильных наблюдений – и прежде всего о том, что «Россия должна решать задачи, которые были актуальны для других наций столетия назад», т.к. «русские не создали современную нацию». В статье, в которой в том числе рассматриваются и проблемы империи «как формы наднациональной организации», автор коснулся массы вопросов – но, как мне показалось, не попытался последовательного объяснить, почему именно в России до сих пор так и не возникло современного государства.

Мне хотелось бы вкратце изложить свою версию этой стороны российской истории.

Исторически современные нации – а под таковыми стоит понимать только те, которые возникли либо в европейских странах, либо в их бывших колониях или государствах, в той или иной мере принявших европейскую модель развития – начали свою историю вовсе не с «признания принципа народного суверенитета». Они сформировались как абсолютные монархии в XVI-XVII столетиях, объединив людей схожих культур и языков и постепенно перемалывая их в относительно единое целое. При этом империи, о которых вскользь говорит Дм.Шушарин, сыграли в процессе nation-building’a роль «своего иного»: осваивая колонии, метрополии только ещё больше подчёркивали своё отличие от них, укрепляя национальное начало. Стóит отметить тот примечательный факт, что ни одно европейское государство до завершения nation-building’a не началó колониальной экспансии: Испания отправила галеоны в Новый свет после реконкисты, Англия запустила свою экспансию после унии с Шотландией, а вот Пьемонт или Пруссия вообще не помышляли о колониях, пока не стали Италией и Германией. Империи не растворяли в себе национальные государства, а лишь подчёркивали их уникальную роль и особенную идентичность – при этом важным моментом является тот факт, что империи рушились и воссоздавались, а метрополии оставались метрополиями (Британия потеряла колонии в Северной Америке, но потом завоевала Индию и часть Африки, и то же сделала Франция, да и [в меньшей мере] Испания и Португалия). Империи в европейском случае как бы повторяли биение сердца метрополии – они развивались через фазы расширения и сжатия, которые были скорее нормальны, чем противоестественны. Окончательное разрушение империй (и появление ЕС как «конфедерации метрополий») создало современный облик Европы, самой совершенной из имеющихся политий.

Если сравнить с этим происходившее в России, мы увидим принципиально иную картину. Русская цивилизация исторически состояла из нескольких центров (что вполне обычно и для Западной Европы), однако имперское строительство было связано только с одним из них – и, что особенно важно, началось прежде образования централизованного национального государства. Московиты покорили Казань и Астрахань и присоединили к своим владениям забайкальские и якутские земли до того, как заключили унию с одной их частей Украины и тем более отвоевали Полоцк или Галич. Россия образца 1648 г. была империей с центром в Москве – я называю её Московской империей, – но не была национальным государством. Присоединение левобережной Украины также не сделало её таковым. По сути, Россия – а её начали именовать в титулах царей таким образом с середины XVII века – это не более чем Московская империя (подробнее см.: Александр Абалов и Владислав Иноземцев. Бесконечная империя: Россия в поисках себя, Москва: Альпина Паблишерс, 2021). Таким образом, первым отличием от Европы стало строительство русскими империи до формирования национальной идентичности. Но это не всё – и даже не самое главное, на мой взгляд.

Следующей проблемой стало то, что Московская империя (Россия) успешно консолидировалась в своих новых границах, тогда как все остальные империи пережили серьёзные территориальные потери. Когда Пётр I провозгласил Российскую империю в 1721 г., это название оказалось пророческим: то была империя, созданная Россией за счёт присоединения не альтернативных, а дополнительных территорий – и именно так она и продолжила своё развитие. Таврида и Бессарабия, Лифляндия и Польша, Финляндия и Закавказье, Северный Кавказ и Центральная Азия присоединялись не вместо Урала и Сибири, а в дополнение к ним – и в этом доминировании постоянного расширения над гибким раздутием и сжатием состоит второе, самое важное, отличие русской национальной идентичности от европейских.

Постоянное расширение империи и строительство вокруг одной империи, по сути тем самым превращённой в метрополию, следующей имперской структуры и является, на мой взгляд, тем обстоятельством, которое раз и навсегда лишило страну шанса превратиться в современную нацию. Империя стала формой существования народа «на всю глубину истории», и никакая архетипическая головоломка не могла обнаружить в этом населении ничего подлинно национального. Что также весьма важно, создав вокруг одной империи другую, русские лишили себя понимания границ метрополии – того core, которое и является системным центром нации и которым ни при каких обстоятельствах невозможно поступиться. Даже явная периферия первой империи превратилась в системообразующие территории второй, создав и закрепив в национальном характере безумный страх отступления и оставления территорий – который, понятное дело, существует и сейчас.

Вполне естественными следствиями такого исторического пути выступают два обстоятельства.

С одной стороны, у России вплоть до начала ХХ века (в эпизодических элементах) и даже начала XXI-го (в более серьёзных масштабах) не случалось потерь территорий через обретение ими субъектности (подробнее см.: Владислав Иноземцев. “Колонии и зависимые территории: приглашение к дискуссии” в: ПОЛИС. Политические исследования, 2013, № 4, cс. 6–19). Если государство сокращалось пространственно, то только потому, что его части завоёвывались другими державами. Между тем политические границы европейских государств все последние пятьсот лет менялись в основном за пределами европейского континента, и не вследствие их войн друг с другом (битву при Пондишерри я бы назвал одним из последних примеров такого рода). Именно поэтому у России возникает маниакальная злоба на отколовшиеся части империи (в то время как европейцы столетиями взаимодействуют со своими бывшими колониями, причём на весьма партнёрских условиях) и формируется знак равенства между сокращением собственной территории и действиями враждебных держав, ставших тому причиной (чем европейцы, даже теряя свои колонии, вовсе не увлекались) (подробнее см.: Владислав Иноземцев. “Утраченные ориентиры” в: СНОБ, 2014, № 11 [ноябрь], сс. 104–109). Всё это делает Москву в начале XXI века очень несовременной столицей, не способной на равных разговаривать со своими соседями, как близкими, так и отдалёнными.

С другой стороны, страх оставления территорий воспроизводит имперскую (а, следовательно, не-национальную) логику и во внутренней политике. В отличие от европейских стран, которые потеряли сначала свои колонии, а потом и военным образом контролировавшиеся территории, Россия в ходе распада конца ХХ века сохранила не только первые (в виде Сибири и Дальнего Востока), но и часть вторых (в виде султанатов Северного Кавказа). Строительство гражданской нации могло бы начаться, наверное, даже в стране, состоящей из метрополии и колонии, но в государстве, в состав которого входят племенные сообщества, сделать это в принципе невозможно (и крайне символическим является тот факт, что формировавшийся было российский федерализм закончился именно с войнами в Чечне, которые не только восстановили целостность России, но и переутвердили её имперскую природу). Именно с этого момента демократия, как и гражданская нация, были в России обречены.

Сказанное выше, на мой взгляд, объясняет и большинство прочих феноменов, столь заметных в современной России – от её зацикленности на патриотизме и культе войны (и то, и другое является типичными чертами всех империй), до стремления постоянно переписывать историю (которая в любой империи является важнейшим инструментом реконструкции не прошлого, а настоящего) (подробнее см.: Владислав Иноземцев. “О «капитализации» истории: к осмыслению проблемы” в: Неприкосновенный Запас, 2020, № 5, сс. 243–252).

Подводя итог, я бы ещё раз согласился с Дмитрием Шушариным в том, что русской (российской) гражданской нации не существует, но с глубоким сожалением добавил бы, что и надеяться на её появление в будущем не стóит...