Борис Фабрикант: "А как измеришь долю правды, зажатой в паузе меж слов?"

Сергей Алиханов

Борис Фабрикант родился 1947 году во Львове. Окончил университет «Львовская политехника».

Изданы сборники: «Стихотворения», «Сгоревший сад», «Крылья напрокат».

Творчество отмечено премиями: Лауреат конкурса «Пушкин в Британии», Первое место в конкурсе «Эмигрантская лира».

С 2001 года жил Москве, с 2014 живет в г. Борнмуте (Великобритания).

Член Союза Российских писателей.

Просодия Бориса Фабриканта — языковое звучание, которое порождает символы, свойства и приметы нашей долгой и постоянно изменяющейся эпохи. Стихи поэта генерируют в воображении читателей перипетии и повороты их собственной судьбы, а порой и истории их родов, то есть оживляют генетическую память. Выразительные средства поэзии Бориса Фабриканта, его слова-образы несут и фонетическую, но главным образом эстетическую нагрузку, гальванизируют и память, и совесть.

Экспрессия становится явлением искусства — во многих стихах поэта превалирует ностальгия, печаль по прошедшему, по безвозвратно канувшему. Как солнечное или звездное время определяется точностью измерений, так истинное поэтическое время определяется утонченной художественной выразительностью каждой строфы, порожденной душой поэта:

Судьбе по рельсам путь от тупика до Бога.

Но ржавь не отодрать, и стрелки запекло,

Под общий наш вагон не стелется дорога,

Что было, не видать сквозь грязное стекло.

И график, и тариф обведены нулями,

Глухая магистраль закрыта на засов,

Лег лагерный отряд шпал сбитых костылями,

Где стрелки на путях отстали от часов…

Там прошлое везут без права передачи.

Гудок и черный дым с осколками угля,

И мы поем с отцом, и проводница плачет:

«Едем мы друзья в дальние края»…

Там общие места и ларь под нижней полкой,

И рыскает волчок — утащит за бочок,

Там спится вечным сном и зайчику, и волку,

Запрет не разглашать, он и во сне молчок…

В 100 километрах от Борнмута, где сейчас живет Борис Фабрикант, в городе Бристоль творил основоположник романтизма, старший современник А.С. Пушкина, великий английский поэт Самюэль Кольридж. Книги стихов Кольриджа на английском языке были в библиотеке Пушкина. Из Михайловской ссылки Александр Сергеевич писал: «Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа и не ездя по соседям». В 1835 году А.С. Пушкин купил «Застольные разговоры» Кольриджа в двух томах. Владимир Вейдле указывает: «Раскройте «Совесть» Кольриджа, и вам покажется, что вы читаете по-английски «Каменного гостя»…

И через 200 лет будут интересны истоки и подробности творческой работы Бориса Фабриканта, и его световая связь с языковой родиной:

Все стихи — о любви, о земле, о стихах и о прошлом,

о родных городах и о смерти (а что там потом?).

Понемножку у всех сохранилось о самом хорошем,

понемногу у всех сохранилось о самом плохом...

Кто над лесом кричит предпоследние трели и строчки,

Кто-то крылья расправит, взлетая, раскинет крестом,

Или просто спадает, вращаясь прощальным листом,

Не всегда успевая расставить последние точки

О творчестве поэта вышло много статей.

Данила Давыдов поэт, критик, литературовед и наш автор определил: «...поэзия Бориса Фабриканта отличается удивительно точной и трезвой интонацией, которая не позволяет скатиться в какую-либо банализацию, но, напротив, предлагает множество способов варьирования интонации и манеры внутри единой поэтической стратегии. Лирический субъект Фабриканта счастливым образом отнюдь не доминирует в его стихах. Во многих текстах Фабриканта, напротив, затекстовый, имплицитный субъект отпускает проступающую в тексте реальность на волю ее саморазвития и самопредставления...

Едва уловимый налет фантастичности мира, живущего по своим законам, являет себя не только в предметах, но и в неких силовых потоках, окружающих предметы, в том числе в потоках временных. Времена схлопываются, две обыденности, накладываемые дна на другую, создают картинку в духе фантастического гиперреализма…

Очевидная (хотя и вовсе не обязательно предусмотренная автором) параллель... позволяет осознать персонажность как еще одно важное свойство стихов Фабриканта. При этом речь не идет ни о поэтическом нарративе в прямолинейном понимании, ни, тем более, о масочной поэзии: скорее, о возможности переадресовать другому свое, чтобы сама складка остранения позволила бы избежать ненужного налета сентиментальности.

Но здесь же — и проблематика памяти. Ненарочитость проявления лирического «я» в стихах Фабриканта отчасти связана с его растворенностью в «текучем», «медленном» времени памяти, преломляемой в состояние ностальгии...».

Ностальгия как специфический модус современной поэтики уравнивает, кажется, и «традиционалистов», и тех, кого к этой страте не отнесешь...

Для Фабриканта же ностальгия — это, по сути, поле производства смыслов, место соединения настоящего и прошлого, но такого соединения, которое оставляет своего рода зазор. В этом зазоре… чувственный укол из прошлого, и источник того фрустрационного беспокойства, которое, собственно, и порождает творческий импульс. Интересно в этом смысле, что память и вообще «текучее» время оказываются у Фабриканта, по сути пространственными координатами… Место, а нередко не-место… в поэзии Бориса Фабриканта — практически всегда не просто обстоятельство, это либо «метка», оставляемая для памяти или на память, или скрепляющая текст метафора, почти уже символ. Созерцательная остраненность не делает лирическое «я» Бориса Фабриканта безучастным. Люди и предметы (в том числе странные предметы, чуть ли не вынырнувшие из плюшкинского быта) сосуществуют здесь на равных с взаимодействиями, и все эти агенты реальности оживают в стихотворной речи…».

Юлия Могулевцева, критик, в «Литературной газете» поделилась: «В стихотворениях Бориса Фабриканта тесно переплетены горькое осознание кратковременности земного пути и светлые воспоминания о детстве — счастливом времени, когда всё на свете кажется возможным. Такое соединение двух на первый взгляд противоположных мотивов в едином поэтическом пространстве — органично и естественно... своего рода история души, её путь от момента рождения до возвращения туда, откуда она берёт своё начало, — в вечность. Душа свободна и куда более значительна, чем сам человек...

Борис Фабрикант показывает душу, которая «тепло одета» в человека и «всё застёжку теребит». Люди на земле — лишь постояльцы, а души — вечные обитатели мира, крылатые и беспечные, как дети…

В поэзии Бориса Фабриканта — множество «следов» произведений мировой литературы. И это не только прямые отсылки к тем или иным текстам… но и особенности ритмического строя стихотворений… в строках «слышится» музыка античного эпоса…

Осознавая, что на земле нет ничего вечного, поэт мечтает запомниться миру, оставить в нём «хотя бы полсловечка».

Александр Карпенко, поэт, прозаик, телеведущий — определяет: «Лирика Бориса Фабриканта – одно из эмоционально сильных открытий за последнее время в русской поэзии. Выпускник Львовского Политехнического института, Борис проработал много лет в науке и технике. Творчество, тем не менее, всегда было его спутником. «Физик» и «лирик» в его душе никогда не толкались локтями. Гармоничная личность, Борис активно участвовал в КВНе, писал тексты к мюзиклам. В какой-то момент поэзия стала главным делом его жизни. Борис сильно и проникновенно пишет «о главном»: о жизни и смерти. И в этой вечной и болезненной теме он вполне убедителен. Многие мысли и образы обжигают свежестью взгляда. Словно бы автор сумел посмотреть на наш мир «оттуда». Осознание «высокой вины» – характерно для лирического почерка Фабриканта. Его стихи в высшей степени человечны…

По мере взросления, мы состоим уже не из воды, а из воспоминаний, говорит Борис. Его стихи заставляют задуматься о фундаментальных основах жизни. Казалось бы, обычная вещь — родственные отношения в семье. Какова глубина и сердечность отношений! И не говорите мне, что мы видим подобное повсеместно...

Бориса отличает цельность поэтической речи. Эмоциональный поток, мыслимый как объёмное полотно художника. Нежное сердце друга, сына, отца и просто человека. И эта нежность к людям переполняет его стихи. Что ценно в лирике Бориса — она многомерна и отвечает на запросы широкого круга читателей. Он — «тихий» поэт... грусть честна и укрепляет человека.

Многие строки Бориса афористичны и запоминаются с первого раза, хотя он нисколько не озабочен выдавать на-гора чеканные выражения, сыпать фразеологизмами… ему легко удаётся «шутя», не задумываясь, как бы между делом... не повышая голоса, говорить на самые актуальные темы...

При всём при том в лирике Фабриканта есть шагаловская лёгкость парения над городом. Он не ставит точку в конце стихотворений. Отсутствие точки тождественно у него знаку бесконечности. Словно бы что-то ещё можно в ней поправить. Борис — силлабо-тоник, однако «продвинутый», то есть не скованный ритмом и метром... стихи «дышат», они — живые, не запрограммированные.

А ещё у него есть то, что я определил бы как поэтическое и человеческое достоинство. Рядом с ним стихи и люди становятся лучше...».

И мы постараемся стать лучше, читая стихи:

ЗАЧЁТЫ

грусть — канва, по грусти вышивает радость,

прочная основа, солнечный клубок,

гвоздики грибочки на подошве сада

тихо подшивают порванный сапог,

всё соединимо, не проходит мимо

ни дымок, ни запах, ни полёт листа,

жизненные соки не считают сроки,

омывают строки и крепёж холста

ранними лучами, нервами, корнями

переплетено,

и по снегу сани, воздуха касанье,

протеплит кружочек лёгкое дыханье,

будет зачтено

***

Расставить слова, чтобы рифмы и правильный ритм,

И можно изящным сравнением это слепить,

Слова засияют и, может быть, будут слепить,

Как будто на запад идёшь на закате на Рим.

А там Боттичелли картины развесил в церквах

В Сикстинской капелле все смотрят наверх, как в саду.

Под храмом есть ход в первый век, там другие слова,

И время играет в «замри» у меня на виду.

МАСШТАБ

Кузнечик подходит к травинкам, минуя пылинки.

Над ними цветок голубой, он невидим, вид снизу,

на фоне просвета до неба как раз над тобой

меж веток и листьев, колышемых бризом.

Густые стволы закрывают прозрачные дали и вид.

но сверху канюк пролетает, не глядя на рощу,

он видит так остро, как мы различаем наощупь,

и валится вниз —- НЛО, суперптица, болид.

И чибис, в чьём клюве кузнечик шевелится слабо,

в последний момент понимает значенье масштаба

* * *

Вдали промчался катер пробкой винной.

А подо мной прилив волною длинной,

Я в Борнмуте, где с окнами над морем

Под крики чаек, шум прибоя сплю,

Из воздуха и слов стихи леплю,

А дочь моя поет в церковном хоре.

Колокола. Аббатству век десятый.

Большие камни. От дверей правей

Нарциссы желтые стоят толпой лохматой

У этой церкви голубых кровей.

Всё то же здесь. И время не течет,

Оно, как воздух осени, густеет.

И можно, дверь открыв своим ключом,

Перешагнуть в столетие левее.

Я вырос из истории другой.

С монгольским игом и советской властью,

Еврейским гетто, плачем за стеной.

И как примерить счастие к несчастью?

Да, всё пройдет. Но, проживая век,

Всегда во что-то верит человек,

Он, выбрав символ — мирную голубку,

Придумал и стихи, и душегубку.

Пока в себе раба и господина,

Молясь во имя и Отца и Сына,

Всё будем человечиной кормить,

Мы ни прощать не сможем, ни любить.

Всё разбивая, рвемся на чужбину.

В разбитом мире можно заменить

Осколки и свою сложить картину.

А можно и разбить и не сложить.

И не сложить. Как на блошином рынке,

В смешении антик и новодел.

Прохладной глины расписные крынки,

Серебряные ложки не у дел,

Державный Веджвуд, патина монет.

Пластмасса, поролон, картон, макет

* * *

Приехало прошлое с темным налетом от гари

И запахом сена подстилки в троянском коне.

И с воем сирены, как будто наряд на пожаре

Секретно пехоту везет погибать на войне.

И громко звучит, как звонок на большой перемене,

Наивный балет с лебедями про черную месть.

Ах, музыка эта — к предательству и перемене.

Что было, что будет и как разобраться, что есть?

И время раскатано шлангами блеклого цвета,

Они протекают, как мальчик по малой нужде,

И серые лебеди в форме уводят Одетту,

Она не одета, поскольку врасплох и в беде.

В пруду западня, и за длинным оврагом засада.

А в желтых кустах то капкан, то силок и ружье,

Крик: «Врешь, не уйдешь!». И зачем было прошлому надо

Вот так обложить это прошлое счастье мое

* * *

По дырявой воде до немытой дороги

Под нечесаным небом горбатой грозы

От молочных болот до причалов безногих

Между криками сов там где лисы борзы

Вдоль разбитой ограды сгоревшего сада

Сквозь туман паутины цветное белье

В старый дом где постель заросла виноградом

Хлев травой-муравой двор житьем и бытьём

В день восьмой понедельник нежданно-негада…

Со слезою блестящей как глаз на блесне

Под забытый напев племенного обряда

Всех родных и живых ты увидишь во сне

И рванешься на запах цветущего сада

С отражением солнца столкнувшись в окне

* * *

У нее счастливая душа,

Ей никто не должен ни шиша.

И она, от жизни взяв сполна,

Никому ни жеста не должна.

Неприметно ходит средь людей,

Как седой сутулый воробей.

Длинный столбик гениальных строк

Будит в ней признательный восторг.

А строка сквозь жизнь, как по камням,

Меж плитой и стиркой, и уборкой.

Месяцами не звонит ей сам

Аполлон, закрыв окошко шторкой.

А потом, как эхо тишины,

Долетит и в прошлое и после:

«Больше смерти не хочу войны,

Больше счастья, чтобы ты был возле,

Я хочу. И не терять родных.

Господи, от просьб, прости нас, жарко!»

И махнул рукою и затих

Аполлон: «Ну что возьмешь, кухарка!»

Молит о прощеньи за грехи,

Музы призовут, не отзовется.

Вырывает за душу стихи,

Как ведро веревкой из колодца

* * *

Наизнанку снимая жизнь, как перчатку с руки,

шагом легким, взлетающим, так что мысли легки,

возвращается в прошлое, не спеша уходя,

там погода хорошая, не бывает дождя,

по ступенькам спускается, узнает поворот,

не грустит и не кается, улыбаясь, идет,

нет ни ветра, ни радуги, и не вспомнить, а жаль,

виды улиц на падуге повисают, как шаль,

так бредет без усталости и не смотрит назад,

возвращаясь из старости, но не знает, куда,

хоть закрой, хоть открой глаза, закрывает глаза,

то ли музыка слышится, то ли льется вода,

ни мороза, ни времени – старый мятый рассвет,

только слов для названия у него уже нет

***

Город — улица, парки, кафе и метро,

сквозь толпу пробираются дни в турникет,

в переходе стоят автоматы ситро,

дни берут годовой пенсионный билет.

Шаг по плиткам — и танго, и шахматный блиц.

Нас прессуют в кирпич, транспортируют в створ.

Ты выходишь? Да, нет! Вот и весь разговор

в этом лагере перемещаемых лиц.

Ты выходишь? Вдвоём! День за утром вдогон.

И сложили ладони, как высохший зонт.

Эскалатор стекал, полз улиткой на склон

И на солнце унёс за крутой горизонт

***

А время не часы, а память, —

Любовь и жест, слова и лица, —

Мы никогда не знаем сами,

Где наша память отразится.

И увеличенные блики

Сегодняшних серийных фото,

Как письма счастья, многолики

И документы для учета,

И доказательства, что жили,

И марки праздничных конвертов…

Их тысячи погоннных метров,

Где нас на цифры разложили.

Но кто, сидящий у дороги

Расчерченной колёсным следом,

В полученных перед обедом,

Конвертах разбирает слоги?

И расправляет на ладони,

И разделяет ложь и быль.

А день уже лежит на склоне,

И карточки спадают в пыль

ЛЬВОВ

Там идёт от трампарка за парком, где пруд,

до Высокого Замка трамвайный маршрут,

под вагончиком струями рельсы блестят,

над брусчаткой кривой небеса моросят,

там подземною ночью стекает река

и несёт наизусть на себе облака.

Я по памяти шёл по старинным местам,

по ушедшим часам и опавшим листам,

стопкой сложены годы, пылились, сплелись,

все закаты-восходы тихонько сбылись,

и орлы улетели, и решки с монет.

Длинной тенью за памятью тянется след —

жизнь срывается в слёзы, не знает слова,

всё смешала и прошлое помнит едва,

роль не сможет исполнить свою наизусть,

Ну и пусть!

***

Земля ступала как-то неуклюже,

Как по горе, меняющей наклон.

Летели брызги в нас со всех сторон —

Она топтала радостные лужи,

Которые на грани зимней стужи

Не высыхали и не уходили.

Мутило нас. За курсом не следили,

И мёртвой тишиной несло снаружи.

Она брела в привычном окруженьи,

Её движенье было непарадно,

Но кто-то смял орбиту так изрядно,

Что помешал возможности вращений.

Земля плыла, как бакен над провалом,

С приплёском справа, шаг такой — увечный,

И нам шептала: «Всё пройдёт… бывало,

а небеса в алмазах будут вечно!».

REX

Как раз в окне посередине

висит картиной за стеклом

темнеющий, пока что синий,

пока полночи не стекло,

подбитый яркими гвоздями,

узорный длинный теплоход

горит жемчужными огнями

и отражается от вод.

Так в «Амаркорде» многотрубный

плывёт громадный пароход,

и в долгий выдох многогубный

переливается уход.

Толкнёт волну, на ней качнутся

все лодочки, от берегов

пришедшие, чтоб прикоснуться

к счастливой сказочке богов,

где все давно сидят на троне.

Но сказка ложь, да в ней намёк,

что он из той потусторонней

над морем подаёт гудок.

Он, оторвавшийся от края,

и так легко пришедший к нам,

как пригласительный из рая

с билетом льготным пополам.

И эти блеск и наважденье потом растают на свету.

Так примеряют наслажденье

и уплывают в пустоту

***

Какой-то воздух моросящий,

Как в нити порванная простынь.

И жизнь походкой семенящей,

Старушка маленького роста,

Посвистывает птицеловом

И говорит необъяснимо,

И непонятное нам слово

Надолго пролетает мимо.

Слова про дождь, ветра и листья,

Знать, лозунги поры осенней,

В привычке нашей ими числить

Всё это, мелкое, весельем

Кружащих листьев против ветра,

Дождя, косящего, как стая,

В разгоне вверх не выше метра

Первоначально отлетая.

Ночь растворяет след прохожих,

Как цвет переводных картинок.

Всё до пупырышек на коже

Похоже на старинный снимок,

Там виден чей-то взгляд нерезко

И замирает на мгновенье.

Там со стены тумана фреска

Осыпалась в стихотворенье

***

Неизбежный конец признавая,

счастлив я, что сегодня живу,

на закаты друзей зазывая,

в октябре провожая траву.

В подтверждение точности хода

безыскусных природных часов

обновляют в течение года

павший снег и одежды лесов,

до земли с окончанием лета

ветви гнутся под весом плодов.

Эти строчки дождя часть куплета,

часть припева для песни без слов.

По насечкам на том циферблате,

где минутные стрелки ветвей,

приближаются красные даты

повторяемой жизни твоей.

Я участник великих открытий

клювов, почек, бутонов, ручьёв,

и моя вереница событий

утекает в твою до краёв

частью круговорота природы

совершаемого искони,

где круги превращаются в годы,

а затем в календарные дни

***

Можно каждую вещь с расстояния нужной руки

Рассмотреть, не вставая, до штампика, трещины, капли.

Так в лесу позабытые бродят гнилые пеньки,

Над водой молчаливо свисают дежурные цапли.

В их изогнутой шее и профиль забытых галер,

И отмычка к простору, закрытому жадному взгляду людскому.

Вдоль протоки стена камышей отражает размер

Буруна, отразившего солнце, идущее к дому.

Мы за ним продвигаемся, лодка толкает волну,

А деревья у края висят в отражении неба.

И закат под корнями, стихая уходит ко дну,

Будто только восход, а заката не будет и не был.

Вещи, жившие в доме — накопленный жизнью осадок —

Как следы, сохранённые старой разбитой дорогой,

И остаток, по старой забытой пословице сладок,

Не забудь, не продай, не дари, сохрани и не трогай

***

Струной, натянутой меж деревом,

По стоптанной давно тропе,

И между югом, небом, севером

И сердцем в левом кулаке.

Там есть какие-то созвучия,

Которые на взлёт во сне

Похожи и набор из случаев,

Летящих облаком в окне.

А как измеришь долю правды,

Зажатой в паузе меж слов?

Они, нечитанные, рады,

А я, читающий, готов.

Но эта сладкая надежда

Так разрывается легко,

Как карнавальная одежда

И пробки от Veuves Cliquot.

Определишься, где стоишь,

Ищи-свищи, чего ты стоишь.

Пока ты не заговоришь,

Не понимаешь, что построишь.

Навяжет намять, заплетёт

Узлы. Возьми краюху хлеба,

На землю посмотри и небо,

Где голубь веточку несёт

***

Быть может, жизнь лишь выход боковой,

От площадей окраинная зона,

Родная улица с разбитой мостовой,

Знакомая походка почтальона

Счастливей всех троллейбусный билет,

Июньский запах липовой аллеи.

Отец ушёл, не выключая свет.

Воронья стая с криком: мать болеет!

А после, продолжение стихов

И слов, летящих азбукою Морзе

Туман ушёл, как запахи духов,

А проводок строки в ночи не мёрзнет.

Стихи всегда простое средство связи,

И бесконечно мы передаём,

Проходят сроки, строки, в каждой фразе:

Любимые! Приём! Приём! Приём!

***

Аукнет эхо слов осколки в память,

секретики откроют жесты, виды,

свет, запахи, меняешься местами,

тем, где сейчас, на что когда-то видел.

И давний таймер зазвенит неслышно,

и надо угадать, что помнишь точно,

а очередь стоит из третьих лишних

за правом стать вторыми, только срочно.

Ах, как воспоминанья не прочны,

Так бабочек убитых жалок крик,

И неизменны, ношены, смешны,

как тапочки, но ты давно привык.

Они живут за тонкой звонкой плёнкой,

поют негромко, по углам снуют,

глядят на нас и нас не узнают,

как старый пёс подросшего ребёнка.

Воспоминаньям часто снимся мы,

они глядят и плачут, и хохочут.

И бабочки ко сну летят из тьмы,

чтоб на экран попасть последней ночью

***

За обманом далеко не ходят,

Хлопни по карману и найдёшь.

А ещё, как говорят в народе,

Не обманешь и не проживёшь.

Сам был рад обманываться классик,

Легче жить и веселей душе.

Чуть соврал — и жизнь себе украсил,

Будто выпил и захорошел.

И всегда ты прав с друзьями в споре,

Вместе вы правее остальных.

Врущим можно не бояться горя,

Нервы крепче проволок стальных.

Все расчёты с жизнью справедливы,

Распускай хвосты и паруса,

Чаще повторяй, что ты счастливый,

Чтобы убедить на небесах.

Обменяться мыслями? Нет — маской,

Всюду карнавал и хоровод.

Только ни одной не сбылось сказки.

Классик: «И безмолвствует народ».

***

Я бежал молодым под ливнем

Сняв рубашку и мокрый до клеток.

Время было самым счастливым,

Это давнее новое лето.

Мне четырнадцать или пятнадцать.

Из троллейбуса женщины взрослой

Взгляд! Как будто игра в пятнашки.

Стой! Ты пойман — десант на остров,

На котором ещё я не был,

Но увидел в глазах так остро,

Как вблизи грозовое небо.

Этот проблеск из ближней дали

Сквозь залитое ливнем стекло

Сразу в прошлое закатали,

Чтоб полгорода не сожгло.

***

Восход, с листвы смахнуть стихи,

Лишь протяни — полна рука.

С вечерней жизни снять грехи —

Пройди весь путь издалека.

Смирись, что памятную боль

Распяли все столбы окрест.

Зачем ты принял этот крест,

Теперь несёшь его с собой?

В грехи зачтут и пот, и кровь,

И счастье битвы за любовь.

Победа громкая тиха.

Не знаешь за собой греха.

Тебе смириться и простить —

Судьбу свою переломать.

И будешь ты её кормить,

Как сына одиночка мать.

Возденешь руки к небесам,

Распялишь рот и замолчишь.

А Бог узнает по глазам,

Простит. И ты его простишь

Переправа

Растворились в ночной темноте

Беды, страхи, мечты и потери.

И в кромешной тугой пустоте

Люди спят, как усталые звери.

И не чуют касанья руки,

Ни угрозы, ни ласки не чуют,

На цветном берегу у реки

Под названием Время ночуют.

Я проснулся от шороха волн

Со следами небесных мерцаний,

И качнулся темнеющий чёлн.

Перевозчик застыл в ожиданьи.

Рябь сверкнёт в предрассветной тиши,

Как гравюры старинной страница.

Это скан, это оттиск души —

Переправа, контроль на границе.

Так уплыть с ним за грош поперёк?

Или выгрести против теченья?

Жизнь невыученный урок

А назавтра уже воскресенье.

Приливы

Я не верю во влияние Луны

На приливы и отливы на Земле.

Это нас с борта на борт качают сны,

Как матросов на пиратском корабле

Расцарапывая осью небеса,

Океан мы загребём крутой дугой,

И прилив дойдёт до соли в волосах,

А отлив снесет на берег на другой.

И посмотрит с уважением Луна,

Заменяя полусвет на полутьму.

У неё ведь ничего нет, кроме дна.

Ей приливы и отливы ни к чему

Бог простит

С утренней листвы стряхнуть стихи —

У тебя поставлена рука.

А с вечерней жизни снять грехи

Надо заходить издалека.

И смирись, что памятную боль

Разодрали все столбы окрест.

Для чего ты принял этот крест

И теперь несёшь его с собой?

Грешное, как этот пот и кровь,

Счастие сраженья за любовь,

Где победа громкая тиха,

И не знаешь за собой греха.

Для тебя смириться и простить,

Что судьбу свою переломать.

Будешь ты её теперь кормить,

Как ребёнка одиночка мать.

И возденешь руки к небесам,

И распялишь рот и замолчишь.

Бог таких узнает по глазам

И простит. И ты его простишь

Духовой оркестр

Духовой оркестр всех других природней.

Дуешь, словно дышишь, да ещё просторней,

Дуешь что есть силы, так что бьется сердце,

Как в тростинку лета в середине детства.

Духовой оркестр, плещутся тарелки!

Тубы и тромбоны ловят взмах руки

И дрожат, как горло, медно мелко-мелко.

Выпячены губы. Слюни, мундштуки.

Духовой оркестр — войны да парады,

Не умеет тихо — зорька да отбой.

Танцы в летнем парке, белая эстрада.

Как последний выдох, эхо за трубой.

Духовой оркестр — музыка разлуки.

Ноты в ней простые и звучать легки.

И протяжным эхом всё витают звуки

За прощальным взмахом маминой руки.

Праздник Первомая, флаги и портреты.

Черно-белый снимок, папа молодой

В городе оркестры всё играют где-то,

Долетают тихо песни вразнобой.

Чёрно-белый снимок — небо голубое,

Мне уже пятнадцать, не вернуть назад.

Песни да оркестры — самое простое,

Люди да машины — вот и весь парад.

Разберут трибуны, унесут портреты,

Спрячут инструменты, допоют на слух.

Духовой оркестр не хранит секреты.

Он играет громко, просто во весь дух.

НОСТАЛЬГИЯ

По-русски говорят — тоска.

Незапиваемая водкой,

Она палит издалека

Такой прямой наводкой,

Что вовсе не берет в расчёт

Крутой изгиб земного шара

И время — долгий переход

От потрясенья до удара.

Так манит нас она: «В глаза

Смотри, не заблудись, ребята!».

Но сколько ни гляди назад —

Солёный привкус, нет возврата.

Природный ход не удержать

Ни криком, хитростью, набатом,

Обманом, страстью и опять —

Ну нет возврата, нет возврата.

И станут небеса тюрьмой

С неузнаваемым закатом.

Но больше не дойти домой,

Ведь нет возврата, нет возврата.

Летает в счастье мошкара.

Спит в небе голубая птица.

Ни возвращаться не пора,

Ни возвратиться

***

Чтоб остановить мгновенье, я записывал

на бумажке время и число

в новогодний вечер, думал числами

прикрепить к судьбе. Но, как весло,

обтекла вода, загрёб, и каплями

утекли и время, и клочки.

Всё делила жизнь, как лисы с цаплями,

хоть не разжимал я кулачки.

Но загадывай и не загадывай,

знать не стоит долю наперёд.

Прошлое, как в память ни заглядывай,

всё равно никто не разберёт.

Перемены в жизни переменами,

только, как ты их ни называй,

хоть победами, а хоть изменами,

всё равно храни как урожай.

И не трудно разобраться с числами,

Разбросай колоду-календарь,

выбирай любую дату чистую,

на бумажку запиши, как встарь

***

Закрываю глаза, нет ни севера, ни востока.

Лягу навзничь, высот и глубин не сравнить, не узнать.

Только слышу порывы родного в груди кровотока,

И летает разведчица жизнь, чтоб меня отыскать.

И запомнится толстый ковровый рисунок заката

И ковёр на софе, слово новое, мебель стара.

Все мы к ходу событий прибиты, как буквы плаката,

Ну и флаги, их дворник на праздник развесил с утра.

Календарные даты — каморки, хранящие утварь

И касания к ней, память трещин, эмалевый скол.

В прошлых днях и без нас каждый день начинается утро,

И семья, «С добрым утром!» включив, всё садится за стол.

Красной миской, которую мама из дома до Львова

Довезла сквозь Ташкент, Балашов от начала войны,

Как ключом я открою те годы, в которые снова

Я вернусь, чтобы всё записать на запасные сны.

Это время листком, незаполненным прошлым, маячит,

По нему не отыщешь ни место, ни запах, ни звук.

Я тогда был младенцем, для памяти пуст и прозрачен.

И беспамятством этим когда-то замкнётся мой круг

***

Как от детства до недетства

Я дорожки проторил,

Так сумело навертеться

На заигранный винил.

Как пружины у шкатулки

И кривые переулки,

Годовые кольца жизни,

Круг друзей, круги судьбы.

Всё кружится и вертится

От любви и до пальбы,

И до смерти от мольбы.

Прилетишь в свой город, выйдешь,

Наступая в давний след.

То, что вспомнишь, то увидишь,

А чего не вспомнишь — нет.

Ты как ключик ладно пригнан,

Сделай первый оборот,

Словно в детских громких играх,

Старый город отомрёт.

Заиграет, зарыдает,

Засмеётся, запоёт,

Он такие ноты знает

И так чисто их берёт.

Ты помянешь то, что было,

Выпьешь водочки из слёз.

Утром скажешь: «Было мило...»

Поезд. Дали. Стук колёс.

***

Мои друзья талантливее всех!

Они, как сказки первые, любимы,

Безгрешные, как первородный грех,

Назад в толпу никак невозвратимы.

Нас разметало и опять свело.

Невидимые глазом электроны

За нами носят вечное тепло

По старым адресам, как почтальоны.

Давно уже обжили наш вагон,

В котором всё друг другу рассказали.

Под лавкою забыт магнитофон,

Мы под него подружек целовали.

Мы все живём внутри календаря,

Где наше горе-счастье с лепестками

В гербарии хранится меж листками

Среды и четверга и октября.

«Архипелаг». Высоцкий. Самиздат.

Мы на ночь детям пели Окуджаву.

И всё тайком. Привыкли, как всегда,

Держать на расстоянии державу.

Век становился старым и другим.

Меняется прозрачный с виду воздух,

И проплывают по воде круги,

И пробуют, где можно стать на воду.

Не нам ли знать о правилах простых,

Друзья мои, немного нас осталось.

Но мчится детство, догоняя старость,

На тех велосипедах золотых

***

А из прошлого вещь с каждым днём тяжелей,

Даже воздух над нею становится злей,

Принял вдох, закуси, задыши рукавом,

И посмотрим вперёд, нет нужды в боковом

Странном зрении. В жизнь меж сейчас и тогда

В никому непонятные эти года

Поместились война, наши дети, любови.

Солнце пальцы просветит сквозь кожу до крови,

Мы растеряно смотрим. Прямым, боковым?

Слышим звук, ускользающий небом былым,

С долгим звоном упавшей на умерший пол

Детской чашки из сказки про длинный подол.

Время видеолентой скользит мимо дня,

Где не станет тебя и не станет меня.

Мы устали читать боковым-боковым

По кладбищенским узким дорожкам кривым,

Будто пальцы ведя вдоль по азбуке Брайля —

По могильной дактилоскопии кладбища,

Где ни листьев, ни слёз меж могил не убрали,

И давно не бывает потомков и нищих.

И уже не ведут разговоров с богами.

Лишь разбитые чашки хрустят под ногами

***

Первые ямки следов от крыльца

В снежную замять.

В снежных часах снег идёт без конца,

Сыплется в память.

Ветром будильник звенит в проводах

Обледенелых.

Кто-то всё это несёт на руках

Белых.

Спросишь, что делать? На всём белый знак.

Или что делает?

Солнце за землю ушло в белый мрак

Белое.

Мёрзнет, как ты, начиная во сне

Петь или каяться.

Дождик струится в часах или снег,

Всё продолжается.

Вот и следы посреди холодов,

Где солнца капелька.

Поле опять через год от следов

Всё будет в крапинках

***

Он до меня не дорастёт,

Мы с ним не однолетки.

Мой брат давно здесь не живёт

С зарубленной отметки.

И всё, пока недалеко,

Рассказываю детям.

И хорошо, что им легко

Запомнить нас на свете.

И счастье им, и смех, и грусть,

И пусть пока беспечны.

Когда я к брату доберусь,

Мы будем одновечны

***

Прошла бригада косарей.

Шли на закат неторопливо,

Дымок пуская из ноздрей,

Устало, пыльно, молчаливо.

В низине там, невдалеке,

Остановились, где покосы,

И косы вскинули в руке

И ловко выправили косы.

Заплечный распустив мешок,

Запили из ручья горбушку,

И мне почудился смешок,

Когда услышали кукушку.

И, поглядев по сторонам,

Меня, не видя на дороге,

Ушли, вслед покатились дроги

С грехом и скрипом пополам

***

Не досадуй, не досадуй,

Не жалей, не обижайся,

Вдаль уйди осенним садом,

Поклонись и попрощайся.

И не плачь, а то другие

Не заплачут, не заплачут.

За свои грехи чужие

Не заплатят, не заплатят.

Позабудь долги, обиды,

Не суди, да несудимым

Не уйдёшь от Немезиды

Белым облаком и дымом.

Не скучай по давней грусти,

Нет печали в расставаньи.

Жизнь обнимет и отпустит,

Отойдёт на расстоянье.

Отойдёт на расстоянье

Красоты и тишины

Не окликнуть на прощанье,

Посмотреть со стороны

***

Все стихотворения — молитва,

Даже если просьбы нет прямой.

В древности так начиналась битва,

Выходили двое, свой-чужой.

Позади войска им в спину дышат,

Страшная горячая волна.

А они могучим телом слышат,

Дети спят и молится жена.

Но убить друг друга будет мало,

Всё равно сойдутся два крыла.

Ни одна так птица не летала,

А война бескрылая ползла.

Нет, не остановишь словом битву,

Шум сраженья не перекричать.

Здесь слова слагаются в молитву,

Там, на поле, рубятся сплеча.

Эта доля, тяжкая неволя,

Чтобы жить, пробейся сквозь других.

Чьё теперь по праву это поле,

На котором больше нет живых?

***

Какой стежок длиной в полвека,

Весь из неведомых шагов!

Так ключ на дне втекает в реку

И знать не знает берегов.

А жизнь случайностей не знает,

И цель проста, как эпилог.

И тень, оставленная стаей,

Не оставляет свой порог.

И ты почувствуешь прогалы

Как сбои сердца, в этом суть.

Хоть корни толстые, как шпалы,

Но не обозначают путь.

И этих совпадений странных

Вовек нам не узнать исток —

За рёбрами меридианов

Земли подкожный кровоток

***

Мой старый телефон

Без симки.

Панель надорвалась. Прости.

В нём запылившиеся снимки,

И не в сети.

Там номера имён ненужных,

И смс нестёртых след,

И эхо тех звонков натужных,

Ответов даже эха нет.

Мой старый телефон линялый,

И не заряжен, позабыт.

Спит молча на спине усталый,

Во сне звонит, звонит, звонит.

А сколько в нём напоминаний,

Куда бежать, кого понять.

Так, может, всё ещё настанет?

Лишь даты надо поменять.

Обломки слов, осколки слёз

Куда-то всё эфир унёс.

Да, телефоны, как гробы.

А заклинания: «Люби!

Люби! Звони! Вернись! Пора!»

Уж не помогут. У судьбы

Другие номера

***

Уходят тени, на земле светло,

Встал под берёзой осторожный гриб,

И облако ложится на крыло,

Стараясь сохранить его изгиб.

И в этих декорациях... Не так!

В их смене мы свою играем роль.

Ты думал, репетиция? Чудак!

Ты думал, ты король?

Да кто тебя оценит, брат актёр?

Они же — драматург и режиссёр,

И зритель, критик — не начнут оваций.

Важнее установщик декораций.

Ещё важнее — осветитель светом,

Чтоб на свету, на свете быть.

На этом

***

Не составляй горящих планов

И расписаний не вводи.

Проснулся утром слишком рано,

Вставай, иди!

Проснулся позже, чем хотелось,

Счастливо в праздность окунись.

А время никуда не делось,

Оно перетекает в жизнь.

Ответственность перед часами

Не учреждай.

Их много, мы не сладим сами.

И не считай!

А жизнь идёт, течёт, буровит,

И ты плыви!

Увидишь, время рыбу ловит,

И ты лови.

Мы сами — время, мы — минуты,

Секунды — наша чешуя.

И мы ещё блеснём кому-то

Со дна ручья

***

Все стихи — о любви, о земле, о стихах и о прошлом,

о родных городах и о смерти (а что там потом?).

Понемножку у всех сохранилось о самом хорошем,

понемногу у всех сохранилось о самом плохом.

И плывут по дисплею всё те же и буквы, и точки.

Мы, как хор диких птиц, на ветвистых сидим деревах.

И летим по делам, по словам, по лесным уголочкам

И поём на своём о протянутых к небу руках.

Кто над лесом кричит предпоследние трели и строчки,

Кто-то крылья расправит, взлетая, раскинет крестом,

Или просто спадает, вращаясь прощальным листом,

Не всегда успевая расставить последние точки

***

Все просто, как вода из крана,

Как без усилия дышать,

И так обыденно и странно

Сама собой живёт душа.

И ни о чём она не просит

И, не советуясь со мной,

Всё что-то Господу доносит.

Моя душа — его связной.

***

Будь осторожен, уйди от греха.

Звонкие буквы хрустят под ногами,

Что разлетелось, слагали слогами —

Больше не услыхать.

Ты узнаёшь, как в простуженном детстве,

Горлом и болью в груди,

Некуда, Боже, от холода деться,

От холодов впереди.

Искрами льдинок скребётся по горлу,

Шепчет неслышно душа,

Если вокруг всё замёрзло и голо,

Теплится, еле дыша.

Будь осторожен, порежешь краями

Пальцы и лучше не трожь

То, что вчера ещё было словами

Горе, любовь или ложь.

И не узнаешь, и не опишешь,

Что разлетелось навек.

Только запомни всё, что увидишь,

Не открывая век

***

Вновь пройти аки по суху,

На краю постоять?

Наклонившись над посохом,

Те слова повторять,

От которых изменится

И очнётся весь свет?

Колыбельною месяца

Завершался рассвет.

Дождик сыпался корпией,

Громкий говор вдали.

Как из принтера копии,

Тени наземь легли

***

Судьбе по рельсам путь от тупика до Бога.

Но ржавь не отодрать, и стрелки запекло,

Под общий наш вагон не стелется дорога,

Что было, не видать сквозь грязное стекло.

И график, и тариф обведены нулями,

Глухая магистраль закрыта на засов,

Лёг лагерный отряд шпал сбитых костылями,

Где стрелки на путях отстали от часов.

Ободранный состав, как вечный призрак, точен

В двенадцать даст гудок, пугая всех окрест.

Качаясь и скрипя, несёт расстрельной ночью

Прочь будущее бывшее из этих мест.

На станции конца у старого вокзала

Вперёд или назад гляжу до той черты,

Где рельсы, наконец, сливаются в начало,

Поля и города, туннели и мосты.

Там паровоз летит, не зная остановки,

И только стук колёс вращается вдали,

Где пуля из ствола игрушечной винтовки

Навылет разнесла полглобуса Земли.

Там прошлое везут без права передачи.

Гудок и чёрный дым с осколками угля,

И мы поём с отцом, и проводница плачет.

«Едем мы друзья в дальние края».

Там общие места и ларь под нижней полкой,

И рыскает волчок-утащит за бочок,

Там спится вечным сном и зайчику и волку,

Запрет не разглашать, он и во сне молчок.

Омытый помидор, лучок, яйцо вкрутую

И постук по столу, оранжевый желток,

Чекушка на двоих, и проводник пустую

Заменит за трояк и сделает глоток.

Ты прошлое своё расскажешь приключенье,

И будущим своим поделится сосед,

И каждому билет — его предназначенье,

Всё в прошлое уйдёт, где будущего нет.

Побудка в пять. Плацкарт. Горячий подстаканник.

Пора сдавать бельё. Бьёт ржавый стык. В окне

Пустой буфет, титан, течёт разбитый краник.

И проводник билет протягивает мне

ТОЧНОЕ ВЕРОНСКОЕ ВРЕМЯ

Сбывая мудрость понемногу

За хлеб, вино и серебро,

На площадях и на дорогах

В законе Арлекин с Пьеро.

Глядят восторженные лица

На старый кукольный пейзаж,

Жизнь весела и долго длится —

Скрипит разбитый экипаж

И нас таскает по Вероне,

Беря горбатые мосты.

На площадях, как на перроне,

Следы китайской красоты

В параде лавок сувенирных.

На перекрёстках воздух сух,

И на стада туристов мирных

Дант смотрит сверху, как пастух.

Что в имени чужой столицы

Ты ощущаешь на губах?

Ты выменяй за эти лица

На стенах, спрятанных в церквах,

Уверенность, что всё вернётся,

Простится, сбудется, очнётся,

И время здесь не шевельнётся,

А повторится на словах.

Мы, опоздавшие потомки,

Во времени, скользящем вбок,

Находим пёстрые обломки

И поверяем на зубок.

Здесь время не прибито к дате

По естеству живой струи.

Сквозь трещины на циферблате

Нам лики видятся. Свои

ИСХОД

Заблудился мальчишка,

свобода нелёгкая ссуда,

шёл со всеми оттуда,

шаг в сторону, в сторону, ведь

там рождённая только что

бабочка вверх из-под спуда

всё пыталась, пыталась взлететь.

Непросохшие крылья слипались,

как пластырь, слипались.

Не оставь её, Пастырь!

Она всё качалась слепая,

мёрзла бабочка —

дымка уснувшее солнце скрывала —

разноцветный клочок

неизвестного нам одеяла.

Как упала, взлетела,

и будто спасаясь от пули,

полетела зигзагом

на лёгких воздушных ходулях.

За спиною защёлкнулось

море под небом пустым,

мальчик молвил: «Будь славен, о Боже,

будь славен, о Боже!

и за бабочкой вышел к своим.

Ну, а пуля и дым, ну, а пуля и дым

уже позже догнали его, уже позже

***

Пока я по земле хожу

и вижу всё, на что гляжу,

и что воображаю,

и вспоминая, и любя

жизнь, всё, что знаю про тебя,

чего не знаю.

И я хочу ещё успеть,

начать и выдумать, посметь

и рыбами заполнить сеть,

заштопав брешь к закату.

Тут иногда проходит смерть

и тихо говорит: пометь

вторую дату