Поэт Василий Бородин: "...они все святые, а я зритель точек дождя"

Сергей Алиханов

Василий Бородин родился в 1982 году в Москве. Окончил Московский государственный металлургический институт.

Стихи публиковались в журналах: «Новый мир», «Знамя», «Воздух», «TextOnly», «Волга», «Урал», «Reflect», «РЕЦ», «Другое полушарие», «Лампа и дымоход»; в альманахе «Белый ворон»; на сайтах «Полутона», «Новая камера хранения», «Сетевая словесность», «Черновик» и других ресурсах Интернета.

Автор поэтических сборников: «Луч. Парус», «P.S. Москва — город-жираф», «Цирк «Ветер», «Дождь-письмо», «Лосиный остров», «Мы и глаза», «Пёс», «Машенька», «Клауд найн».

Творчество отмечено Премиями: Андрея Белого, «Московский счёт», «Белла».

Василий Бородин раздвинул границы поэтического языка и создал новую и необычайную фoнeтику, и cинтaкcиc. В стихах абсолютно отсутствует «ощутимость построения» (Виктор Шкловский), формальные же определения поэтики — от Аристотеля до ОПОЯЗа (Общество изучения поэтического языка) — для просодии Василия Бородина абсолютно не адекватны.

Музыкальность звуковой формы, созвучия, внутренняя реверберация строк, в сочетании с явственной и внутренне слышимой, свойственной поэту мелодикой, ощущаются на уровне «обертоновых рядов», и «внутреннего огня» — то есть за пределами обычного восприятия:

свет приходит и делает камень из темноты

камень с искрами

из куска шумной немоты

руку с блестками

из длины тихой чистоты

тебя: ты

свет приходит и строит: пакля, бревно

круг бревна, трещины, пазы

в трещинах — последняя темнота ночи

точат-точат ее жуки, и как молнии средь грозы

каждый их извилистый ход

дождь идет

свет болит и поет собой

там где рельсы-дуги

проникают одна в другую и гравий-скрип

или рыба ударит хвостом

круг растет на круге

и летит во все стороны стая рыб…

Переживаемая образность воссоздается в ткани стиха, и становится предметом читательского переживания, а порой и опыта. Полагаю, что творчество Василия Бородина заставит пересмотреть многие вроде бы устоявшиеся определения.

Языковые, услышанные или произнесенные словоупотребления становятся поэтической речью. Узнаваемая манера художественной обработки, присущая исключительно Василию Бородину, придает его текстам изысканный и утонченный стиль:

Кажется, что тёмная природа

Охладела к внутренней ночной

Белизне в древесном соке, к ровной

Сырости осенней земляной.

Перекрестьем и разбросом — лапы;

Маятник мелькающих стволов —

А погоня выдохлась, и слабым

Волком смотрит изо всех углов

Поэтический язык материализовался — погоня не выдохлась, поэт сам пошел навстречу погоне, и собственной трагической судьбе…

Василий Бородин проникновенно читает свои стихи в Доме-музее Марины Цветаевой — видео:

https://youtu.be/vE-ib2t-Ar4

О творчестве поэта написано множество статей:

Лев Оборин — поэт и наш автор, поделился: «Поэзия Василия Бородина — чудо, и вот это чудо остановилось. Он несколько занес нам песен райских. Птицей, птицей он был. Ищи ветра в поле.

...райских песен много, и они остались: вот они, в книгах и в сети, куда Бородин их выкладывал с огромной щедростью, всякий раз восхищая и вызывая внимание. Он вообще все делал с щедростью, и сейчас его друзья, плача, делятся его любимыми стихами, выкладывают его песни, его акварели и рисунки. Он их тоже раздаривал, иногда прямо целыми пачечками. Когда было совсем тяжело — продавал за какие-то смешные деньги…

Кажется, теперь ясно, что это за невидимая ниточка: это его собственный взгляд, которым он до стихов дотягивался. Тот же взгляд, которым он смотрел на «слова, вещи и людей», перемещая их в такой фокус, что на них вместе со светом направляется двойное участие: его собственное и того, кто его стихи читает.

За похвалы его собственным стихам он говорил «спасибо тебе большущее».

Вырастали ли они, в самом деле, из неустроенности, из несчастья? Когда читаешь их — или впервые слышишь, как их читает сам Бородин, в это трудно поверить. Я хорошо помню, как впервые услышал его чтение — подпрыгивающую, синкопированную песенку, обращенную куда-то внутрь себя, там отразившуюся и отправленную наружу. Это тогда очень удивило — но если приноровиться слушать, то «считываемое» с бумаги полнозвучие совпадало с голосом. Скажем так: какой бы путь этот голос ни проходил, слышавшим его он приносил счастье…

В стихах Бородина, очевидно, много его — страдающего. Но он умел это превратить в иную энергию, в энергию щедрости и эмпатии. Не было, кажется, вещи и существа, на которую он не мог посмотреть с любовью, облагодетельствовать...

Кажется, никто такого больше не умел — но хоть оставил нам, чтобы читали и осознавали. Спасибо тебе большущее...».

Сергей Сдобнов — поэт, критик, культуролог написал в «Colta»: «...поэта, главного сироту в мировой культуре, стараются пристроить в какое-то поколение, — Вася был главным поэтом среди тех, кто родился в 1980-х, но никогда так не говорил.

О себе Вася говорил со стыдом, которого уже и не встретишь, с пониманием своей малости в общем мире...

Вася часто извинялся. Как будто всегда есть в чем быть виноватым. Часто успокаивал, говорил «старик», но про себя молчал...

Поэт всегда видит/чувствует больше, чем способен выдержать тот самый «нормальный» человек. Я всегда смотрел на Васю как на горизонт чуда и представлял, на что/кого/куда смотрит он.

Васе удавалось не пропустить в свои тексты себя, принять ценность других миров».

Многие поэты присылали ему стихи, он отвечал, писал предисловия, помогал деньгами, хотя сам жил между бедностью и нищетой. Он мог попросить в долг не для себя, и это всегда было правдой. Вася устраивал камерные концерты, играл на гитаре у метро и для литераторов. По дороге домой мог упасть и уснуть. Но мир его берег...

Оказался настолько свободен, что было страшно за него...

У Васи получалось сделать то, что один поэт может сделать для другого… Вася понимал, что такое поддержка, особенно для поэтов, людей, потерянных по определению.

Вася жил своими стихами. Годы в последнее время считались по новым, собранным и опубликованным книгам... В суете смерти стало важным собрать все тексты Бородина и о нем — в одном месте. Поговорил с Ириной Дмитриевной Прохоровой. Будем с Львом Обориным собирать и выпускать собрание сочинений Васи в «Новом литературном обозрении». Вася, память только начинается».

Олег Юрьев — поэт, эссеист, драматург отмечал: «У Василия Бородина нет потребности и склонности посредством стихов раскрывать, дораскрывать и перераскрывать свою личность и свою жизненную историю.

Василий Бородин больше любит стихи, чем себя.

Он пытается освещать пространства, а не заселять собою уже освещенные.

Стихи Василия Бородина никогда не напоминают стихотворные переводы и «рок-поэзию» (ни ленинградского, ни сибирского розлива)… Потому что с моей точки зрения поэт есть интеграл по контуру стихов, а не стихотворение есть производная от поэта».

И вот поэт ушел, и остались его стихи:

***

хорошо внутри минут

головой кивать воде

она гордая в длину

и не бедная нигде

её селезень разбил

она тут же и срослась

её ветер полюбил

а она не зазналась

и она ни за кого

только по́ит холодна

только моет синевой

солнце и зовёт со дна

***

за неба краткие края

летит чужой души змея

пора и нам

пора и нем

пора и ум

пора и лодок седина

ум нем над ним страна луна

или длина её

вода —

да или да?

песок ладонями немел

лесок погонею темнел

пора и сон

пора и сор

пора и дом

там до́ма сор и кот и пел

и Каин Авеля терпел

вышел во двор

камни белы

звёзды, стволы

***

я гуляю полчаса

если бы я был бездомный

я гулял бы целый день

…час — огромный

день — огромный

чтобы как-то отупеть

надо б было как-то выпить

и на небо поглядеть

это способ

это выход

собеседники мои

старый уличный философ

и другой,

что говорит

о дарёном чуде дня

роются

в ночной помойке

это выход

это способ

но пока что без меня

почему мне это брезжит

столь

что я их обхожу

и иду работать

злее

врать —

хитрее

думать — реже?

кто б спросил

я не скажу

это доблесть или подлость?

как нарушить первый снег

страшными следами долга

и вины

нейдя на нет

***

коло́тится лодочка

о се́рый причал

ангельское воинство

в березняк сквозит

а другое воинство —

ельником сырым

…ночь качает колыбель

а там день кричит

что́ я буду буду ли

баю-баю где

и когда поднимут нас

для новой земли?

в одной чаше пепел сор

кость и яма лжи

а в другой горят водой

камни-голыши

и ча́ши качаются

баю-баю-бай

коло́тится лодочка

спит день

ночь не спит

***

промокший воздух внутрь земли

деревья белые текут

мы будем плакать как лицо

когда несётся пыль внутри

а глина рыжая лежит

собака грязная бежит

всё в мире — рыжий контур кос:

«кого ты спас?»

ничья из звёзд не вдруг в ночи́

и гул бежит в себя в печи:

кого ты спас, кого согрел —

сам себя съел?

кого-то сплыл бег облаков

кого-то — просто далеко

и некуда сбыть эту даль

всем в неё — врозь

***

тихо наплывает покой

потому что есть что любить

и кого беречь от себя

и куда смотреть целиком

глухо ночь салютом гремит

золотые лужи стоят

не о чем ни плакать, ни петь

потому что всё — и так всё

* * *

дождик яблоки сломал —

обе роты, колымагой

укатился так уж мал

…можешь мокрую бумагу

разорвать по ровной линии

и пройти по этой глине? я

говорю дождю в следы:

— ты под флагами воды

победитель только; есть ли

у тебя своя душа?

если есть, то только если

ты прошёл — и вот, дыша

чуть по-новому, деревья

тянут руки как зевая:

«мы счастливая деревня,

и твоя душа — живая!

мы твои подержим капли

как танцующие цапли

и у нас в ветвях как в гнёздах

над счастливыми ночами

будут просыпаться звёзды

полные ума, печали

и просветов в ней сквозных —

звёзд соседних, остальных»

***

кы-кё-кя-ке, как сказала галка —

только в том ли порядке, и так всегда

речи любого мгновенья жалко;

точками беглой мути стынет вода,

и отраженье ворон, и стволов, и веток

золотом невесомым обведено —

как не глядишь, а знаешь, кто против света

гордо сидит и снегу глядит в окно

* * *

я тебя люблю столько дней

эти дни как войско лежат

каждый новый ранен сильней

и они кричат и дрожат

их заносит снег — вот покой

сколько зим таких впереди?

солнце над замёрзшей рекой

золотое солнце в груди

* * *

на ветру лодки качаются на воде

на воров

на войну

дождик льёт в старину

вспыхивает водяным светом

мокрый картон

и по слабым

цветам

дождик — в будущем, там

а ты — узел на этой временной нитке

или тёмная капля

в углу глаза мира-пса

кто сотрёт тебя и обнимет его башку молча?

летят небеса

думал так не бывает а ветер рваный

обгоняющий самого себя свистит бьёт

недоклёпанной жестью по сварной раме

и — солнце бьёт в глаза,

как в нос и в глаза бьёт йод

поезду веришь?

голому зонту веришь?

перочинному ножу в следах синего грифеля

— чёрный грифель скажет: где гулял?

и сломается в глубине уже очень короткого

карандаша

стаям веришь?

Ван Гогу веришь?

фиолетово-розовый

закат, городские ёлки

на плохую твою жизнь смотрит

пустая лавка

долгое волокно

оплывающее спил сучка

шариковая ручка

перевернулась, течёт в кармане: «я море»

* * *

Кажется, что тёмная природа

Охладела к внутренней ночной

Белизне в древесном соке, к ровной

Сырости осенней земляной.

Перекрестьем и разбросом — лапы;

Маятник мелькающих стволов —

А погоня выдохлась, и слабым

Волком смотрит изо всех углов

* * *

я так был рад тем печальным дням

где трава летит где бежит земля

навстречу шли тёмные стога

и лесов дальняя пила

и я спросил встречу ли тебя

у зеркальных луж у еловых лап

там солнце в капле скопилось и

капля сделалась тяжела

одно мгновенье другому — как

младший брат или старшая сестра

и души этих мгновений — как

драка, слёзы и хоровод

я шёл и путь делался ясней

и я почти что пришёл к тебе

вон — ветер в ветках, как встречный взмах

зелёных

рукавов

* * *

приснились только что задворки

какого-то ларька в стене:

ночь, снег, и все едят похлёбку —

собаки, люди, и ко мне

собака тычется в карманы,

а корма нету, только чай.

я говорю ей без обмана,

как человеку: «видишь: чай»,

трясу у уха красной пачкой,

а рядом женщина молчит,

и ясно: никогда не плачет.

летает пар, и дым горчит

* * *

как мокрая пыль — не сырая земля,

так эта тоска твоя, интеллигент,—

не горе народное. а на полях

пометки — не неурожай

ты воешь, свернувшись в ночного ежа,

но ведь не от голода — так, от любви

невызревшей и головной,

от мертвенной ясности: да, ты дерьмо

— и все пишут: уезжай

представим отчизну как спирт со змеёй

в стеклянной коробке, но школьный звонок —

как взрыв, и волнами весна в окно

распахнутое плывёт

представим пустые поля под дождём:

оставим пустые поля под дождём;

представим незлых старух,

их валенки летом, лязг во дворе:

пёс дёрнул цепь, сумрачный кот прошёл,

синяк у снохи ещё не сошёл,

а сын три дня как в земле

и дальнего поезда стук сырой:

представим решимость, что ты герой:

граница, свобода, победа — вой

в коленки лбом, головой

Алкоголи

4. итак, вчера ты юн, а завтра стар,

но этот промежуток — как змея,

и ты с гранёной стопкою Nord Star

сидишь и думаешь: «я… я… я… я… я… я…» —

длинней, чем Ходасевич! и желтей

твоё лицо, и волосы серей,

и даже меньше денег и путей,

и, дай-то бог, помрёшь ещё быстрей,

но в льдистых этих гранях — летний свет

и тот всепроясняющий покой,

когда, как бы суммируя ответ,

мычишь и в полусне ведёшь рукой

как дева хрупкая внутри себя как сталь,

а голос нежный — серной кислоты

фонтанчики пускает, так и та

ДОРОГА ЗИМНЯЯ, какую выбрал ты.

так на заводы шли в сорок втором

подростки: встать на шаткий табурет,

точить снаряды, и пустым двором

идти домой и плакать во дворе.

* * *

лист от подошвы не отрывается

так прилип его острый клюв —

так вертится — не на языке, в общем ветре:

«люблю люблю»

первый мороз земли прихватит

ночью лужи: там пузыри

воздуха — длинные, как рыбьи души,

как до всех войн солдаты шли:

вели на верёвках

улицей дирижабль

— а потом первый снег перепутается с травой

до самых окраин мира гудят

событийные промежутки во временной

утешительной непрерывности;

в общей немоте

вертится: «будь со мной»

так движется узкий лист

в луже на ветру

или две утки в полынье

у горячей ржавой трубы:

«— не умру

— тогда и я не умру» —

клонят кивком молодые низкие лбы

поговорим о дыме — как

ветер делит его: как нити

дёргает под углом;

ветер не говорит: «извините,

как мне пройти к метро?» —

нет, он спрашивает: «зачем вообще всё?»

— ветка на земле, ругань над столом:

контуры стариков тасуют

плоский звон домино

вертится в голове — часовой

стрелкой — некое имя всуе

узкий след на снегу

водой налился темно

но всё-таки победа, что бы ей

мы ни считали, брезжит в каждом дне,

и зимняя дорога всё теплей,

как свет, уже ночной, в чужом окне

* * *

старые поэты

в старых куртках

пачка

сигарет в руке у бородача

и остальные — седые бородачи

мелкий предновогодний

дождик

асфальт в своём мудром

золоте

а перед этим

мы молодые выпивали

как я сказал, «за новое в новом году»

и говорили на ходу

в центре Москвы — олени из лампочек

длинный тоннель из переливающихся

гирлянд

песенка на английском — девичий голос

дразнил кого-то, кто не противен, не зол,

не слеп

а мы несли в плоских сумках, в руках,

в карманах

многостраничный лаваш,

переизданную книгу хлеба «хлеб»

* * *

и я прощения просил

что попусту люблю

на выброс жизнь на выброс жизнь

а в небе хорошо

паслись созвездия стрижей

и где-то поезд шёл

усталость занавесок на

вагонных окнах; их

обвисшей, складчатой тоской

и чай заболевал

паслись созвездия стрижей

над мелкою рекой

и головою тряс козёл

и чёрный бык кивал

в просветах лёгоньких берёз

лазурь стояла как

воздушный ельник; поезд шёл

и в чае сахар сник

река стряхнула солнце, а

созвездия стрижей

немного сдвинулись назад —

как бы сгорел дневник

жевал детёныш саранчи

зелёный лист, и пух

легчайший на листе тепло

светился как печаль

и время острым войском шло

и ход его молчал

* * *

или не так давно стал такой наплыв —

что это много, и это не навсегда:

именно родной кров, голубь на подоконнике,

крепкий горячий чай, окна в ряд

за окном, узел старой герани, и

всем можно позвонить

время — серая лодка, там

вместо меня

будет когда-то, не долго, сидеть

кокон пустоты

будут, чуть дольше, бледнея ходить

рыжие или чёрные облака чужой памяти

время — красная нитка: в каждом узле

обнаруживаешь себя, по рукам и ногам,

с лучшими, чем ты, и, конечно, тяжесть растёт

в сжатых таких челюстях молчания, где если и

зреют осмысленные слова —

то о растущем в это же время сердечном свете

в пункте приёма лома на автобазе

чистый и неутоптанный снег; в чёрном гараже

приёмщик в пёстром свитере отбивает

медную плату от впаянных проводов:

чёрные пальцы, а деньги даёт всегда

чистые, как зарплату из банкомата

можно подвыпить, всем можно позвонить

глядя на ёлку в сквере, на солнце, сквозь

прутья забора разлившееся по льду вдаль;

между серебряных, тёмных облачных сгустков —

бледный просвет, в нём прямые лучи чуть вкось

не изменяясь плывут влево, за завод

сдувшаяся, запутавшись в проводах,

связка воздушных шариков потемнела,

как вялый виноград, ещё не изюм

— это не наши души, не мы с друзьями!

или не так давно стал такой наплыв:

всем можно позвонить

* * *

как бы подёнки но зимой

мечутся тёмные снежинки

в жёлтом вечернем свете

холодно каждой

от себя самой

и механически весело:

ветер ветер

а запах вымытого пола

превращает отравленную тоской

комнату в парусник счастливый

старая доска с доской

разговаривают:

вот нас и

вспомнили, давай дышать общим носом

странное золото вспыхивает и играет —

электричество в комнатах,

фонари среди уличной

карей мглы

и молодые собаки

в снежном сквере бодают друг дружку как

горные козлы

* * *

дача июль

девяносто четвёртый год

ночь, ждём отца с работы

обогреватель жжёт пыль жжёт пыль

а сейчас вы впервые у —

знаете, что сказать

в совершенно больной комнате, в две тыщи

двадцать любом году:

«выпили; в мастерской — подвальные блохи

пропустил станцию, пешком звёзды глядел,

сто лет

не был таким ничьим»

* * *

стужа разговаривает с тучей

стая разговаривает с туей

здесь хуже рая

здесь

реже ходят

зверь осоку усами

гнутыми дуговую

не задевает

* * *

вот и огонь натыкается на

верхнее полено

и ветвится змеиным

языком

и луна

август короткий как перебежка

ежа под дождем

и случайно совсем бок о бок —

два яблока на ночной земле

* * *

свет приходит и делает камень из темноты

камень с искрами

из куска шумной немоты

реку с блёстками

из длины тихой чистоты

тебя: ты

свет приходит и строит: пакля, бревно

круг бревна, трещины, пазы

в трещинах — последняя темнота нОчи

точат-точат её жуки, и как молнии средь грозы

каждый их извилистый ход

дождь идёт

свет болит и поёт собой

там где рельсы-дуги

проникают одна в другую и гравий-скрип

или рыба ударит хвостом

круг растёт на круге

и летит во все стороны стая рыб

свет поёт о простом:

что я не умею

быть любить говорить думать но

ближе к вечеру он готов

обвести краЯ

меня: я

* * *

В ночной теплице огурцу

Вы снитесь как отец и мать:

Сиянье обода кудрей,

Рука с рукой

Встречаются проверить, как

Ему лежится на земле,

Перевернуть на левый бок —

А вас так Бог

Переворачивает за

Большую ночь раз пять и семь,

И дальняя его гроза —

Не вам совсем.

Откуда горечь в огурце?

Что ждёт в конце?

* * *

иногда

в серое и сырое обдумывание жизни искорка бьётся —

любишь ли? она

ночной черной дорогой в блестках наледи шутит

— слишком молода

из башки растут

сырых чёрных мыслей

гробы, короба

— старые дома, в еле тёплых окнах —

узел-тысячелетник, кактус до потолка

искорка

потерялась вдруг — любишь? или

— слишком, да.

сырой серый пар, лопнувшие трубы,

галки, провода

* * *

Дождевик —

Серый (бежевый) плащ,

Дедушкин (гриб) дымок.

И поэт из ин—

Теллигентной семьи

Идёт по лесу — ты б так смог?

Заблудившиеся клочки

Утреннего тумана, крутой овраг,

Рыжий от

Ёлочных иголок:

Ты бы смог снять очки

И вздохнуть как свой собственный враг,

Побеждённый тобою же?

Путь был долог.

Плачет дальнее дерево,

Веером бьют лучи.

Дымок дождевика вплывает в них, не молчи

***

за любую даже большую даже войну

люди тихо умели штопать — и что: в слепой

лампе дёргался огонёк, падал ком земли

что-то булькало спиртом даже если в грудине

а в какой-то непознаваемой середине

поворачивалась, как стая, тоска в плену —

к переходному, ещё внутреннему, побегу,

как любовь, насовсем окрепнув,— к простому сну

враг на танке сидел как птица и что ли птица

шевелясь замирала в умных ночных кустах

врач бежал и чего дорОга — опять проститься?

а потом чёрный дождь на скользких кривых мостах

и чего-то курить, а мы народимся будем

очень тихо смеяться, сниться, ходить, глядеть:

это счастье — ходить глядеть, и навстречу люди,

а мы — мимо: ходить и видеть — и вдруг глядеть

потому что тЕ — могли штопать и бросить штопать

и ослышавшись: нет шагов, есть свои следы,

посмотреть как скопилась копоть, коснуться: копоть,

замотаться платком, пойти, принести воды

***

во что верить?

в черты?

очи видеть и быть в плену

думать что в раю?

остальное мы всё читали —

цифры квадратны

фотографии вянут в муть —

вот читаем Аверинцева в узорных

пыльных свитерах

голову не моем

Бибихина прочитали

и очки не моем

Антония Сурожского читаем

и, счастливые, гоним Моррисона:

виски бар

переклинило, это, Фёдора Чистякова

и Георгий вот Чистяков сам в себе сгорел

надо как-то помыть очки

верить, верить, верить

***

что нас греет

то ли то

что нас видит

то ли то

что и не умея видеть

водит по земле пустой

долгим холодом дарИт

и карает и царит

как бы знанием и зреньем —

но смягчается любя

и меж солнечных кореньев

спит как воздух в миг себя

***

как дела,

вода?

иногда видно дальше

иногда что

иногда серебрясь мелькает

стайка под другой

отражённой

как дела,

вода?

иногда слышно

себя же

иногда даже

стайка чуть крупней в глубине

под другой, окрепшей

повторюсь, как дела,

вода?

повторюсь, отражённая

стая над другой,

выросшей, последний

раз летит куда-то туда

— как дела,

вода?

***

листок сухой ребрист борзой

и падает стуча

и вот глядеть на него час

и следующий час

а вся земля — из карих слёз

на зябнущем свету

и след витой от двух колёс

весь мимо на лету

а там для новых — дуговых —

черт ветра спят поля

сквозными нитями травы

дыша и шевеля

***

ночью гОлоса и соловушкой корабля

поёт дальняя кораблю земля

и луна и мачта

а на сетчатых лестниц ловушку

смотрит ёж

линий между светил в созвездьях,

и постепенно

так настраиваются глаза у нас и у них

что секстанту, хронометру

стыдно своих насечек,

бочкам ополовиненным — лёгкого плеска

волнам — мирного блеска, и бури вес

чуть шевелится с всех семи

сторон океана

— так края платка, из которого вяжешь куль,

складкой падают, если вдруг решишься остаться,

и предутренний этот холод перед дорОгой

вдруг прогрет до корней волОс и корней травы

***

«не нарадуюсь» —

да, в словах,

что ни произнесу, какой-то поёт

дурак, и зачем его слушать,

без него скажу — а слова он

украл, как мешок,

и подбрасывает: они за

облакА, в овраги летят

птицей и ручьём,

каждое — ничьё

***

видишь, они невидимы, они там

и не страшны, и ходят не приближаясь —

мусорных тЕни птиц по пустым кустам;

«жизнь,

где твоя жалость»

видишь, к разрыву туч повело крыло

серого зимовавшего целлофана

в ветках, и все дорОги лежат светло,

и

идти — рано

***

а эта книга называется

трамвайна улица коран

и всё что в ней в неё скрывается

похоже на взлетанье ран

с нас нынешних на нас теперешних

но в этом взлёте на ветру

всё как бы первозданно бережно —

стеклянной библией из рук

КОВЧЕГ

когдА сстрижём ресниц

ножницами — общих

общую ночь границ,

и — слезами вплавь? —

спрашивает на весь ковчег

лёгший шеей жираф

— нет, давай спать стрижом

будущего; когдА

будут новые суша

и города? —

отвечает жирафа:

шея на весь ковчег

...если рОжками боднуться,

улыбнётся человек

Ной — высокий и рыжий,

как Норштейн: не шутя

ждёт голубку, и в крышу

небо дует летя

***

подожди немного

чай похож на круг

полдень — на берлогу

день — на всё вокруг

в этих сходствах ясных

столько глубины

что и мы прекрасны

что и мы умны

чай похож на донце

полночь — на коня

и друзья как солнце

смотрят на меня

***

кто сочинил беседу лодок?

в одной из них — беседа птиц

а под другой собака-лодырь

не хочет никуда идти

и щебет слушает не видя

потягивается длиной

за горизонт — и сам Овидий

счастливей с каждою волной

***

сабля диких слёз

через лес

лес порой синеет

порой дымит

точками костров

под облётом:

вертолёт с бадьёй

в сторону пожара

жалко реками лицу земли зверей диких

и вот жалко перед зимой

глядеть утру в воздух

не выходит у него быть

безразличьем, покоем

струйкой из печной трубы;

жалко зверей диких

поезд через лес сабля диких слёз

***

теория времени как объема

в котором

идущий человек оставляет

гусеницу из бесконечных

фаз себя

а все события одновременны, и

в каждом ты

***

так вздрагивает снег на темя

и в темноте слоями теми —

теней, полутеней, теней —

ночь, и о ней

такое же ничьё молчанье

и жалоба и светлый куст,

как будто август, и ночами

бледны раскопки кирпичами

и вдруг — черна, черна, случайна —

эмаль искусств

***

посеяв гусениц в синицу

свернулся первородный грех

сытою кошкой, но ресницы

поднимешь — и на миг на всех

шарах листвы и пирамидах

тот острый свет довременнОй

где ни опоры, ни обиды

и всё — как чайный пар в окно

***

уныть уныть унытьуныть

унытьунытьуныть теряя

смысл — как бы вытянуться в нить

круги пустые повторяя

каракулями на столе

не оживая, оживая

а утром первый снег к земле

прибит дождём — и счастлив, слеп

на ветках, машущих трамваю

***

словА, умнейших вам соседств!

от отчих гнёзд пора к звездАм

в пустой застольный огнь беседств,

к счастливым зимним поездам

о! вся — в пробОи сЕрдца речь

дорожная: ту-тук-ту-ту:

как нить-стрела растить-беречь

летит — и спит на всём летУ

***

1

в таких стихотворениях

которых нет на свете

в четвертый день творения

у рыб родИлись дети

и вот они весёлою

сверкают чехардой

но если приглядеться

бывает и печаль

как дети новосёлами

в пустые стены: деться

куда куда куда

— а тут это вода

но дождик вдруг прокатывает

как велосипедом,

и Чистые пруды —

тут все — кто с самокатом

а кто с велосипедом —

сверкают и грустят

от капель молодых

чей шаг — веселие зеркалок

и, фиолетов, объектив

весь солнечный объём внезапный

внезапно ловит отпустив

— и щебет, шорох, шорох

пора и воробью

простого разговора

сказать: я перебью

2

ветка

заставшая войну

не обгорела и цела

и все семьдесят лет

росла и доросла

до полприкосновенья

в небесный лёгкий звон:

он веткам вместо зрения

а нам не слышен он

но во все стороны с неё —

как струны, и войска

крылатых чёрных муравьёв

взлетают кое-как

***

весело невесом

вертится колесом

перевёрнутого велосипеда

ум до обеда

бьёт по спицам травинка

и руль в траве

скатерть на траве

а потом через мостки

августа

мимо грибов сентября

чуть взглянув на строительные

лесА октября —

там руками машут —

пролетая тоннель-ноябрь:

в тоску — в тоске — из тоски —

к жизни зимней домашней:

до

самых теней капели и

пара от ап-