Поэт Василий Бородин: "...они все святые, а я зритель точек дождя"

Сергей Алиханов

Василий Бородин родился в 1982 году в Москве. Окончил Московский государственный металлургический институт.

Стихи публиковались в журналах: «Новый мир», «Знамя», «Воздух», «TextOnly», «Волга», «Урал», «Reflect», «РЕЦ», «Другое полушарие», «Лампа и дымоход»; в альманахе «Белый ворон»; на сайтах «Полутона», «Новая камера хранения», «Сетевая словесность», «Черновик» и других ресурсах Интернета.

Автор поэтических сборников: «Луч. Парус», «P.S. Москва — город-жираф», «Цирк «Ветер», «Дождь-письмо», «Лосиный остров», «Мы и глаза», «Пёс», «Машенька», «Клауд найн».

Творчество отмечено Премиями: Андрея Белого, «Московский счёт», «Белла».

Василий Бородин раздвинул границы поэтического языка и создал новую и необычайную фoнeтику, и cинтaкcиc. В стихах абсолютно отсутствует «ощутимость построения» (Виктор Шкловский), формальные же определения поэтики — от Аристотеля до ОПОЯЗа (Общество изучения поэтического языка) — для просодии Василия Бородина абсолютно не адекватны.

Музыкальность звуковой формы, созвучия, внутренняя реверберация строк, в сочетании с явственной и внутренне слышимой, свойственной поэту мелодикой, ощущаются на уровне «обертоновых рядов», и «внутреннего огня» — то есть за пределами обычного восприятия:

свет приходит и делает камень из темноты

камень с искрами

из куска шумной немоты

руку с блестками

из длины тихой чистоты

тебя: ты

свет приходит и строит: пакля, бревно

круг бревна, трещины, пазы

в трещинах — последняя темнота ночи

точат-точат ее жуки, и как молнии средь грозы

каждый их извилистый ход

дождь идет

свет болит и поет собой

там где рельсы-дуги

проникают одна в другую и гравий-скрип

или рыба ударит хвостом

круг растет на круге

и летит во все стороны стая рыб…

Переживаемая образность воссоздается в ткани стиха, и становится предметом читательского переживания, а порой и опыта. Полагаю, что творчество Василия Бородина заставит пересмотреть многие вроде бы устоявшиеся определения.

Языковые, услышанные или произнесенные словоупотребления становятся поэтической речью. Узнаваемая манера художественной обработки, присущая исключительно Василию Бородину, придает его текстам изысканный и утонченный стиль:

Кажется, что тёмная природа

Охладела к внутренней ночной

Белизне в древесном соке, к ровной

Сырости осенней земляной.

Перекрестьем и разбросом — лапы;

Маятник мелькающих стволов —

А погоня выдохлась, и слабым

Волком смотрит изо всех углов

Поэтический язык материализовался — погоня не выдохлась, поэт сам пошел навстречу погоне, и собственной трагической судьбе…

Василий Бородин проникновенно читает свои стихи в Доме-музее Марины Цветаевой — видео:

https://youtu.be/vE-ib2t-Ar4

О творчестве поэта написано множество статей:

Лев Оборин — поэт и наш автор, поделился: «Поэзия Василия Бородина — чудо, и вот это чудо остановилось. Он несколько занес нам песен райских. Птицей, птицей он был. Ищи ветра в поле.

...райских песен много, и они остались: вот они, в книгах и в сети, куда Бородин их выкладывал с огромной щедростью, всякий раз восхищая и вызывая внимание. Он вообще все делал с щедростью, и сейчас его друзья, плача, делятся его любимыми стихами, выкладывают его песни, его акварели и рисунки. Он их тоже раздаривал, иногда прямо целыми пачечками. Когда было совсем тяжело — продавал за какие-то смешные деньги…

Кажется, теперь ясно, что это за невидимая ниточка: это его собственный взгляд, которым он до стихов дотягивался. Тот же взгляд, которым он смотрел на «слова, вещи и людей», перемещая их в такой фокус, что на них вместе со светом направляется двойное участие: его собственное и того, кто его стихи читает.

За похвалы его собственным стихам он говорил «спасибо тебе большущее».

Вырастали ли они, в самом деле, из неустроенности, из несчастья? Когда читаешь их — или впервые слышишь, как их читает сам Бородин, в это трудно поверить. Я хорошо помню, как впервые услышал его чтение — подпрыгивающую, синкопированную песенку, обращенную куда-то внутрь себя, там отразившуюся и отправленную наружу. Это тогда очень удивило — но если приноровиться слушать, то «считываемое» с бумаги полнозвучие совпадало с голосом. Скажем так: какой бы путь этот голос ни проходил, слышавшим его он приносил счастье…

В стихах Бородина, очевидно, много его — страдающего. Но он умел это превратить в иную энергию, в энергию щедрости и эмпатии. Не было, кажется, вещи и существа, на которую он не мог посмотреть с любовью, облагодетельствовать...

Кажется, никто такого больше не умел — но хоть оставил нам, чтобы читали и осознавали. Спасибо тебе большущее...».

Сергей Сдобнов — поэт, критик, культуролог написал в «Colta»: «...поэта, главного сироту в мировой культуре, стараются пристроить в какое-то поколение, — Вася был главным поэтом среди тех, кто родился в 1980-х, но никогда так не говорил.

О себе Вася говорил со стыдом, которого уже и не встретишь, с пониманием своей малости в общем мире...

Вася часто извинялся. Как будто всегда есть в чем быть виноватым. Часто успокаивал, говорил «старик», но про себя молчал...

Поэт всегда видит/чувствует больше, чем способен выдержать тот самый «нормальный» человек. Я всегда смотрел на Васю как на горизонт чуда и представлял, на что/кого/куда смотрит он.

Васе удавалось не пропустить в свои тексты себя, принять ценность других миров».

Многие поэты присылали ему стихи, он отвечал, писал предисловия, помогал деньгами, хотя сам жил между бедностью и нищетой. Он мог попросить в долг не для себя, и это всегда было правдой. Вася устраивал камерные концерты, играл на гитаре у метро и для литераторов. По дороге домой мог упасть и уснуть. Но мир его берег...

Оказался настолько свободен, что было страшно за него...

У Васи получалось сделать то, что один поэт может сделать для другого… Вася понимал, что такое поддержка, особенно для поэтов, людей, потерянных по определению.

Вася жил своими стихами. Годы в последнее время считались по новым, собранным и опубликованным книгам... В суете смерти стало важным собрать все тексты Бородина и о нем — в одном месте. Поговорил с Ириной Дмитриевной Прохоровой. Будем с Львом Обориным собирать и выпускать собрание сочинений Васи в «Новом литературном обозрении». Вася, память только начинается».

Олег Юрьев — поэт, эссеист, драматург отмечал: «У Василия Бородина нет потребности и склонности посредством стихов раскрывать, дораскрывать и перераскрывать свою личность и свою жизненную историю.

Василий Бородин больше любит стихи, чем себя.

Он пытается освещать пространства, а не заселять собою уже освещенные.

Стихи Василия Бородина никогда не напоминают стихотворные переводы и «рок-поэзию» (ни ленинградского, ни сибирского розлива)… Потому что с моей точки зрения поэт есть интеграл по контуру стихов, а не стихотворение есть производная от поэта».

И вот поэт ушел, и остались его стихи:

***

хорошо внутри минут

головой кивать воде

она гордая в длину

и не бедная нигде

её селезень разбил

она тут же и срослась

её ветер полюбил

а она не зазналась

и она ни за кого

только по́ит холодна

только моет синевой

солнце и зовёт со дна

***

за неба краткие края

летит чужой души змея

пора и нам

пора и нем

пора и ум

пора и лодок седина

ум нем над ним страна луна

или длина её

вода —

да или да?

песок ладонями немел

лесок погонею темнел

пора и сон

пора и сор

пора и дом

там до́ма сор и кот и пел

и Каин Авеля терпел

вышел во двор

камни белы

звёзды, стволы

***

я гуляю полчаса

если бы я был бездомный

я гулял бы целый день

…час — огромный

день — огромный

чтобы как-то отупеть

надо б было как-то выпить

и на небо поглядеть

это способ

это выход

собеседники мои

старый уличный философ

и другой,

что говорит

о дарёном чуде дня

роются

в ночной помойке

это выход

это способ

но пока что без меня

почему мне это брезжит

столь

что я их обхожу

и иду работать

злее

врать —

хитрее

думать — реже?

кто б спросил

я не скажу

это доблесть или подлость?

как нарушить первый снег

страшными следами долга

и вины

нейдя на нет

***

коло́тится лодочка

о се́рый причал

ангельское воинство

в березняк сквозит

а другое воинство —

ельником сырым

…ночь качает колыбель

а там день кричит

что́ я буду буду ли

баю-баю где

и когда поднимут нас

для новой земли?

в одной чаше пепел сор

кость и яма лжи

а в другой горят водой

камни-голыши

и ча́ши качаются

баю-баю-бай

коло́тится лодочка

спит день

ночь не спит

***

промокший воздух внутрь земли

деревья белые текут

мы будем плакать как лицо

когда несётся пыль внутри

а глина рыжая лежит

собака грязная бежит

всё в мире — рыжий контур кос:

«кого ты спас?»

ничья из звёзд не вдруг в ночи́

и гул бежит в себя в печи:

кого ты спас, кого согрел —

сам себя съел?

кого-то сплыл бег облаков

кого-то — просто далеко

и некуда сбыть эту даль

всем в неё — врозь

***

тихо наплывает покой

потому что есть что любить

и кого беречь от себя

и куда смотреть целиком

глухо ночь салютом гремит

золотые лужи стоят

не о чем ни плакать, ни петь

потому что всё — и так всё

* * *

дождик яблоки сломал —

обе роты, колымагой

укатился так уж мал

…можешь мокрую бумагу

разорвать по ровной линии

и пройти по этой глине? я

говорю дождю в следы:

— ты под флагами воды

победитель только; есть ли

у тебя своя душа?

если есть, то только если

ты прошёл — и вот, дыша

чуть по-новому, деревья

тянут руки как зевая:

«мы счастливая деревня,

и твоя душа — живая!

мы твои подержим капли

как танцующие цапли

и у нас в ветвях как в гнёздах

над счастливыми ночами

будут просыпаться звёзды

полные ума, печали

и просветов в ней сквозных —

звёзд соседних, остальных»

***

кы-кё-кя-ке, как сказала галка —

только в том ли порядке, и так всегда

речи любого мгновенья жалко;

точками беглой мути стынет вода,

и отраженье ворон, и стволов, и веток

золотом невесомым обведено —

как не глядишь, а знаешь, кто против света

гордо сидит и снегу глядит в окно

* * *

я тебя люблю столько дней

эти дни как войско лежат

каждый новый ранен сильней

и они кричат и дрожат

их заносит снег — вот покой

сколько зим таких впереди?

солнце над замёрзшей рекой

золотое солнце в груди

* * *

на ветру лодки качаются на воде

на воров

на войну

дождик льёт в старину

вспыхивает водяным светом

мокрый картон

и по слабым

цветам

дождик — в будущем, там

а ты — узел на этой временной нитке

или тёмная капля

в углу глаза мира-пса

кто сотрёт тебя и обнимет его башку молча?

летят небеса

думал так не бывает а ветер рваный

обгоняющий самого себя свистит бьёт

недоклёпанной жестью по сварной раме

и — солнце бьёт в глаза,

как в нос и в глаза бьёт йод

поезду веришь?

голому зонту веришь?

перочинному ножу в следах синего грифеля

— чёрный грифель скажет: где гулял?

и сломается в глубине уже очень короткого

карандаша

стаям веришь?

Ван Гогу веришь?

фиолетово-розовый

закат, городские ёлки

на плохую твою жизнь смотрит

пустая лавка

долгое волокно

оплывающее спил сучка

шариковая ручка

перевернулась, течёт в кармане: «я море»

* * *

Кажется, что тёмная природа

Охладела к внутренней ночной

Белизне в древесном соке, к ровной

Сырости осенней земляной.

Перекрестьем и разбросом — лапы;

Маятник мелькающих стволов —

А погоня выдохлась, и слабым

Волком смотрит изо всех углов

* * *

я так был рад тем печальным дням

где трава летит где бежит земля

навстречу шли тёмные стога

и лесов дальняя пила

и я спросил встречу ли тебя

у зеркальных луж у еловых лап

там солнце в капле скопилось и

капля сделалась тяжела

одно мгновенье другому — как

младший брат или старшая сестра

и души этих мгновений — как

драка, слёзы и хоровод

я шёл и путь делался ясней

и я почти что пришёл к тебе

вон — ветер в ветках, как встречный взмах

зелёных

рукавов

* * *

приснились только что задворки

какого-то ларька в стене:

ночь, снег, и все едят похлёбку —

собаки, люди, и ко мне

собака тычется в карманы,

а корма нету, только чай.

я говорю ей без обмана,

как человеку: «видишь: чай»,

трясу у уха красной пачкой,

а рядом женщина молчит,

и ясно: никогда не плачет.

летает пар, и дым горчит

* * *

как мокрая пыль — не сырая земля,

так эта тоска твоя, интеллигент,—

не горе народное. а на полях

пометки — не неурожай

ты воешь, свернувшись в ночного ежа,

но ведь не от голода — так, от любви

невызревшей и головной,

от мертвенной ясности: да, ты дерьмо

— и все пишут: уезжай

представим отчизну как спирт со змеёй

в стеклянной коробке, но школьный звонок —

как взрыв, и волнами весна в окно

распахнутое плывёт

представим пустые поля под дождём:

оставим пустые поля под дождём;

представим незлых старух,

их валенки летом, лязг во дворе:

пёс дёрнул цепь, сумрачный кот прошёл,

синяк у снохи ещё не сошёл,

а сын три дня как в земле

и дальнего поезда стук сырой:

представим решимость, что ты герой:

граница, свобода, победа — вой

в коленки лбом, головой

Алкоголи

4. итак, вчера ты юн, а завтра стар,

но этот промежуток — как змея,

и ты с гранёной стопкою Nord Star

сидишь и думаешь: «я… я… я… я… я… я…» —

длинней, чем Ходасевич! и желтей

твоё лицо, и волосы серей,

и даже меньше денег и путей,

и, дай-то бог, помрёшь ещё быстрей,

но в льдистых этих гранях — летний свет

и тот всепроясняющий покой,

когда, как бы суммируя ответ,

мычишь и в полусне ведёшь рукой

как дева хрупкая внутри себя как сталь,

а голос нежный — серной кислоты

фонтанчики пускает, так и та

ДОРОГА ЗИМНЯЯ, какую выбрал ты.

так на заводы шли в сорок втором

подростки: встать на шаткий табурет,

точить снаряды, и пустым двором

идти домой и плакать во дворе.

* * *

лист от подошвы не отрывается

так прилип его острый клюв —

так вертится — не на языке, в общем ветре:

«люблю люблю»

первый мороз земли прихватит

ночью лужи: там пузыри

воздуха — длинные, как рыбьи души,

как до всех войн солдаты шли:

вели на верёвках

улицей дирижабль

— а потом первый снег перепутается с травой

до самых окраин мира гудят

событийные промежутки во временной

утешительной непрерывности;

в общей немоте

вертится: «будь со мной»

так движется узкий лист

в луже на ветру

или две утки в полынье

у горячей ржавой трубы:

«— не умру

— тогда и я не умру» —

клонят кивком молодые низкие лбы

поговорим о дыме — как

ветер делит его: как нити

дёргает под углом;

ветер не говорит: «извините,

как мне пройти к метро?» —

нет, он спрашивает: «зачем вообще всё?»

— ветка на земле, ругань над столом:

контуры стариков тасуют

плоский звон домино

вертится в голове — часовой

стрелкой — некое имя всуе

узкий след на снегу

водой налился темно

но всё-таки победа, что бы ей

мы ни считали, брезжит в каждом дне,

и зимняя дорога всё теплей,

как свет, уже ночной, в чужом окне

* * *

старые поэты

в старых куртках

пачка

сигарет в руке у бородача

и остальные — седые бородачи

мелкий предновогодний

дождик

асфальт в своём мудром

золоте

а перед этим

мы молодые выпивали

как я сказал, «за новое в новом году»

и говорили на ходу

в центре Москвы — олени из лампочек

длинный тоннель из переливающихся

гирлянд

песенка на английском — девичий голос

дразнил кого-то, кто не противен, не зол,

не слеп

а мы несли в плоских сумках, в руках,

в карманах

многостраничный лаваш,

переизданную книгу хлеба «хлеб»

* * *

и я прощения просил

что попусту люблю

на выброс жизнь на выброс жизнь

а в небе хорошо

паслись созвездия стрижей

и где-то поезд шёл

усталость занавесок на

вагонных окнах; их

обвисшей, складчатой тоской

и чай заболевал

паслись созвездия стрижей

над мелкою рекой

и головою тряс козёл

и чёрный бык кивал

в просветах лёгоньких берёз

лазурь стояла как

воздушный ельник; поезд шёл

и в чае сахар сник

река стряхнула солнце, а

созвездия стрижей

немного сдвинулись назад —

как бы сгорел дневник

жевал детёныш саранчи

зелёный лист, и пух

легчайший на листе тепло

светился как печаль

и время острым войском шло

и ход его молчал

* * *

или не так давно стал такой наплыв —

что это много, и это не навсегда:

именно родной кров, голубь на подоконнике,

крепкий горячий чай, окна в ряд

за окном, узел старой герани, и

всем можно позвонить

время — серая лодка, там

вместо меня

будет когда-то, не долго, сидеть

кокон пустоты

будут, чуть дольше, бледнея ходить

рыжие или чёрные облака чужой памяти

время — красная нитка: в каждом узле

обнаруживаешь себя, по рукам и ногам,

с лучшими, чем ты, и, конечно, тяжесть растёт

в сжатых таких челюстях молчания, где если и

зреют осмысленные слова —

то о растущем в это же время сердечном свете

в пункте приёма лома на автобазе

чистый и неутоптанный снег; в чёрном гараже

приёмщик в пёстром свитере отбивает

медную плату от впаянных проводов:

чёрные пальцы, а деньги даёт всегда

чистые, как зарплату из банкомата

можно подвыпить, всем можно позвонить

глядя на ёлку в сквере, на солнце, сквозь

прутья забора разлившееся по льду вдаль;

между серебряных, тёмных облачных сгустков —

бледный просвет, в нём прямые лучи чуть вкось

не изменяясь плывут влево, за завод

сдувшаяся, запутавшись в проводах,

связка воздушных шариков потемнела,

как вялый виноград, ещё не изюм

— это не наши души, не мы с друзьями!

или не так давно стал такой наплыв:

всем можно позвонить

* * *

как бы подёнки но зимой

мечутся тёмные снежинки

в жёлтом вечернем свете

холодно каждой

от себя самой

и механически весело:

ветер ветер

а запах вымытого пола

превращает отравленную тоской

комнату в парусник счастливый

старая доска с доской

разговаривают:

вот нас и

вспомнили, давай дышать общим носом

странное золото вспыхивает и играет —

электричество в комнатах,

фонари среди уличной

карей мглы

и молодые собаки

в снежном сквере бодают друг дружку как

горные козлы

* * *

дача июль

девяносто четвёртый год

ночь, ждём отца с работы

обогреватель жжёт пыль жжёт пыль

а сейчас вы впервые у —

знаете, что сказать

в совершенно больной комнате, в две тыщи

двадцать любом году:

«выпили; в мастерской — подвальные блохи

пропустил станцию, пешком звёзды глядел,

сто лет

не был таким ничьим»

* * *

стужа разговаривает с тучей

стая разговаривает с туей

здесь хуже рая

здесь

реже ходят

зверь осоку усами

гнутыми дуговую

не задевает

* * *

вот и огонь натыкается на

верхнее полено

и ветвится змеиным

языком

и луна

август короткий как перебежка

ежа под дождем

и случайно совсем бок о бок —

два яблока на ночной земле

* * *

свет приходит и делает камень из темноты

камень с искрами

из куска шумной немоты

реку с блёстками

из длины тихой чистоты

тебя: ты

свет приходит и строит: пакля, бревно

круг бревна, трещины, пазы

в трещинах — последняя темнота нОчи

точат-точат её жуки, и как молнии средь грозы

каждый их извилистый ход

дождь идёт

свет болит и поёт собой

там где рельсы-дуги

проникают одна в другую и гравий-скрип

или рыба ударит хвостом

круг растёт на круге

и летит во все стороны стая рыб

свет поёт о простом:

что я не умею

быть любить говорить думать но

ближе к вечеру он готов

обвести краЯ

меня: я

* * *

В ночной теплице огурцу

Вы снитесь как отец и мать:

Сиянье обода кудрей,

Рука с рукой

Встречаются проверить, как

Ему лежится на земле,

Перевернуть на левый бок —

А вас так Бог

Переворачивает за

Большую ночь раз пять и семь,

И дальняя его гроза —

Не вам совсем.

Откуда горечь в огурце?

Что ждёт в конце?

* * *

иногда

в серое и сырое обдумывание жизни искорка бьётся —

любишь ли? она

ночной черной дорогой в блестках наледи шутит

— слишком молода

из башки растут

сырых чёрных мыслей

гробы, короба

— старые дома, в еле тёплых окнах —

узел-тысячелетник, кактус до потолка

искорка

потерялась вдруг — любишь? или

— слишком, да.

сырой серый пар, лопнувшие трубы,

галки, провода

* * *

Дождевик —

Серый (бежевый) плащ,

Дедушкин (гриб) дымок.

И поэт из ин—

Теллигентной семьи

Идёт по лесу — ты б так смог?

Заблудившиеся клочки

Утреннего тумана, крутой овраг,

Рыжий от

Ёлочных иголок:

Ты бы смог снять очки

И вздохнуть как свой собственный враг,

Побеждённый тобою же?

Путь был долог.

Плачет дальнее дерево,

Веером бьют лучи.

Дымок дождевика вплывает в них, не молчи

***

за любую даже большую даже войну

люди тихо умели штопать — и что: в слепой

лампе дёргался огонёк, падал ком земли

что-то булькало спиртом даже если в грудине

а в какой-то непознаваемой середине

поворачивалась, как стая, тоска в плену —

к переходному, ещё внутреннему, побегу,

как любовь, насовсем окрепнув,— к простому сну

враг на танке сидел как птица и что ли птица

шевелясь замирала в умных ночных кустах

врач бежал и чего дорОга — опять проститься?

а потом чёрный дождь на скользких кривых мостах

и чего-то курить, а мы народимся будем

очень тихо смеяться, сниться, ходить, глядеть:

это счастье — ходить глядеть, и навстречу люди,

а мы — мимо: ходить и видеть — и вдруг глядеть

потому что тЕ — могли штопать и бросить штопать

и ослышавшись: нет шагов, есть свои следы,

посмотреть как скопилась копоть, коснуться: копоть,

замотаться платком, пойти, принести воды

***

во что верить?

в черты?

очи видеть и быть в плену

думать что в раю?

остальное мы всё читали —

цифры квадратны

фотографии вянут в муть —

вот читаем Аверинцева в узорных

пыльных свитерах

голову не моем

Бибихина прочитали

и очки не моем

Антония Сурожского читаем

и, счастливые, гоним Моррисона:

виски бар

переклинило, это, Фёдора Чистякова

и Георгий вот Чистяков сам в себе сгорел

надо как-то помыть очки

верить, верить, верить

***

что нас греет

то ли то

что нас видит

то ли то

что и не умея видеть

водит по земле пустой

долгим холодом дарИт

и карает и царит

как бы знанием и зреньем —

но смягчается любя

и меж солнечных кореньев

спит как воздух в миг себя

***

как дела,

вода?

иногда видно дальше

иногда что

иногда серебрясь мелькает

стайка под другой

отражённой

как дела,

вода?

иногда слышно

себя же

иногда даже

стайка чуть крупней в глубине

под другой, окрепшей

повторюсь, как дела,

вода?

повторюсь, отражённая

стая над другой,

выросшей, последний

раз летит куда-то туда

— как дела,

вода?

***

листок сухой ребрист борзой

и падает стуча

и вот глядеть на него час

и следующий час

а вся земля — из карих слёз

на зябнущем свету

и след витой от двух колёс

весь мимо на лету

а там для новых — дуговых —

черт ветра спят поля

сквозными нитями травы

дыша и шевеля

***

ночью гОлоса и соловушкой корабля

поёт дальняя кораблю земля

и луна и мачта

а на сетчатых лестниц ловушку

смотрит ёж

линий между светил в созвездьях,

и постепенно

так настраиваются глаза у нас и у них

что секстанту, хронометру

стыдно своих насечек,

бочкам ополовиненным — лёгкого плеска

волнам — мирного блеска, и бури вес

чуть шевелится с всех семи

сторон океана

— так края платка, из которого вяжешь куль,

складкой падают, если вдруг решишься остаться,

и предутренний этот холод перед дорОгой

вдруг прогрет до корней волОс и корней травы

***

«не нарадуюсь» —

да, в словах,

что ни произнесу, какой-то поёт

дурак, и зачем его слушать,

без него скажу — а слова он

украл, как мешок,

и подбрасывает: они за

облакА, в овраги летят

птицей и ручьём,

каждое — ничьё

***

видишь, они невидимы, они там

и не страшны, и ходят не приближаясь —

мусорных тЕни птиц по пустым кустам;

«жизнь,

где твоя жалость»

видишь, к разрыву туч повело крыло

серого зимовавшего целлофана

в ветках, и все дорОги лежат светло,

и

идти — рано

***

а эта книга называется

трамвайна улица коран

и всё что в ней в неё скрывается

похоже на взлетанье ран

с нас нынешних на нас теперешних

но в этом взлёте на ветру

всё как бы первозданно бережно —

стеклянной библией из рук

КОВЧЕГ

когдА сстрижём ресниц

ножницами — общих

общую ночь границ,

и — слезами вплавь? —

спрашивает на весь ковчег

лёгший шеей жираф

— нет, давай спать стрижом

будущего; когдА

будут новые суша

и города? —

отвечает жирафа:

шея на весь ковчег

...если рОжками боднуться,

улыбнётся человек

Ной — высокий и рыжий,

как Норштейн: не шутя

ждёт голубку, и в крышу

небо дует летя

***

подожди немного

чай похож на круг

полдень — на берлогу

день — на всё вокруг

в этих сходствах ясных

столько глубины

что и мы прекрасны

что и мы умны

чай похож на донце

полночь — на коня

и друзья как солнце

смотрят на меня

***

кто сочинил беседу лодок?

в одной из них — беседа птиц

а под другой собака-лодырь

не хочет никуда идти

и щебет слушает не видя

потягивается длиной

за горизонт — и сам Овидий

счастливей с каждою волной

***

сабля диких слёз

через лес

лес порой синеет

порой дымит

точками костров

под облётом:

вертолёт с бадьёй

в сторону пожара

жалко реками лицу земли зверей диких

и вот жалко перед зимой

глядеть утру в воздух

не выходит у него быть

безразличьем, покоем

струйкой из печной трубы;

жалко зверей диких

поезд через лес сабля диких слёз

***

теория времени как объема

в котором

идущий человек оставляет

гусеницу из бесконечных

фаз себя

а все события одновременны, и

в каждом ты

***

так вздрагивает снег на темя

и в темноте слоями теми —

теней, полутеней, теней —

ночь, и о ней

такое же ничьё молчанье

и жалоба и светлый куст,

как будто август, и ночами

бледны раскопки кирпичами

и вдруг — черна, черна, случайна —

эмаль искусств

***

посеяв гусениц в синицу

свернулся первородный грех

сытою кошкой, но ресницы

поднимешь — и на миг на всех

шарах листвы и пирамидах

тот острый свет довременнОй

где ни опоры, ни обиды

и всё — как чайный пар в окно

***

уныть уныть унытьуныть

унытьунытьуныть теряя

смысл — как бы вытянуться в нить

круги пустые повторяя

каракулями на столе

не оживая, оживая

а утром первый снег к земле

прибит дождём — и счастлив, слеп

на ветках, машущих трамваю

***

словА, умнейших вам соседств!

от отчих гнёзд пора к звездАм

в пустой застольный огнь беседств,

к счастливым зимним поездам

о! вся — в пробОи сЕрдца речь

дорожная: ту-тук-ту-ту:

как нить-стрела растить-беречь

летит — и спит на всём летУ

***

1

в таких стихотворениях

которых нет на свете

в четвертый день творения

у рыб родИлись дети

и вот они весёлою

сверкают чехардой

но если приглядеться

бывает и печаль

как дети новосёлами

в пустые стены: деться

куда куда куда

— а тут это вода

но дождик вдруг прокатывает

как велосипедом,

и Чистые пруды —

тут все — кто с самокатом

а кто с велосипедом —

сверкают и грустят

от капель молодых

чей шаг — веселие зеркалок

и, фиолетов, объектив

весь солнечный объём внезапный

внезапно ловит отпустив

— и щебет, шорох, шорох

пора и воробью

простого разговора

сказать: я перебью

2

ветка

заставшая войну

не обгорела и цела

и все семьдесят лет

росла и доросла

до полприкосновенья

в небесный лёгкий звон:

он веткам вместо зрения

а нам не слышен он

но во все стороны с неё —

как струны, и войска

крылатых чёрных муравьёв

взлетают кое-как

***

весело невесом

вертится колесом

перевёрнутого велосипеда

ум до обеда

бьёт по спицам травинка

и руль в траве

скатерть на траве

а потом через мостки

августа

мимо грибов сентября

чуть взглянув на строительные

лесА октября —

там руками машут —

пролетая тоннель-ноябрь:

в тоску — в тоске — из тоски —

к жизни зимней домашней:

до

самых теней капели и

пара от ап-

рельских луж

спит как рожь и уж

***

когда далёкий экскаватор

с пустым ковшом как император

заснул, и локоть — для ворон

взгляни на это с трёх сторон

с одной — идут солдаты краем

аллеи липовой — и раем

глядит на них осенний свод

с другой — озёра стынут ровно

а с третьей — встал когда завод

из снега навсегда пропала

та примесь дробной черноты

но и о ней грустят кусты

и спят / не спят в унынье лёгком

выздоровления, в шарах

литого снега — как бы в лёгких

весь кислород, весь взлёт, весь страх

***

так или тихая дорога

и рада холоду немного

и ветка падает в траву

а та ей: мы река и лодка

и ночь на дождевом плаву

или простор предснА — как лоб; кАк

щурится комната на том

краю беспроводном, поводит

луною сна, и солнце в дом

идёт ужЕ и переходит

с материка на материк

с такой чертёжною свободой

как книга падает: «живи» —

как предбытийный черновик

исчез, как снегом сел на воду

***

«было время великое

стало плоское»

— потанцуем на досках

они без заноз

они просто крест-накрест наискось

поверх луж на вдруг перепившей

земле — и там,

за заборами далеко

киснет молоко

виснет сыро, долго

табачный ком

в комнате; над домом

тычутся в закат

запятые печные

— было время, лягушка-река

кидала язык

солнце исчезало

и вдруг возы

все цыганские двигались —

а сейчас?

чуть за час

гаснет радио на начале

новостей

и дрожит, шагнув, стрелка

— но при мытье тарелки вдруг —

планетарной

дуговою орбитой капля бежит

и отражает лампу —

как свет нетварный

взял и обвёл дыханием

шаг и жизнь

***

как кони в яблоках живут?

овёс овёс навес

и в яблоках ещё белы

и слЕпы семена

веди веди рукой траву

весь шар холма в траве

и крыш далёкие углы

бледны как имена

забытых еле-встречных, вдруг

как бы глядящих сквозь

вагонный грохот, а когда

всё видно — их и нет

но воздух тут — как «всё вокруг»,

«всё вместе», «всё сбылось»

и ободом горит вода

сребрясь на глубине

***

среди книг

или собственных книг —

держать вместо книг

небольшие пустые корОбки

в каждой — надпись-событие, как

цвет глаз

и вес слов — или просто дрожь,

утренняя суть дерева

в ничем не повортный день

***

в нашей (новой) поэзии промелькнул как возможность

некий аристократизм смысловых ежей

но нас ужалила самодостаточность их, прозрачность

и мы открыли столовую для слов-бомжей:

пир на ветру! пар на ветру! и поэт говорит «умру»

пляшет в двадцатиградусный мороз

бьёт по колену стянутой чёрной шапкой —

просто чтобы отвлечь стихии от где-то — где?

затаившихся, вновь-первозданных слов,

чтобы эти словА как зёрна цветов

мирно и вовремя летом взошли — цветами

ирисами прекрасными и кустами

чуткого к лёгкому ветру шиповника, а, дай бог,

новых поэтов мужественное молчание

издали берегло и дыханье их, и звучание

...эти сложнЫ интуиции, и понятно,

что, бросившись — каждый в свой час — всею речевой

не железной органикой на амбразуру

преображаемого языка,

ктО из нас сейчас не головешка вместо фигуры

собственной, шлак, посмешище дурака?

а в довершенье — встречай ослепительного сиротства

эпигонов: они в восторге от благородства

смысловых ежей —

и не могут их удержать,

умываются — и к словам-бомжам, а те — ржать

но вот к рукам-то юным, к робости их печальной

тянутся вдруг словА-цветы —

всей своей краткостью красоты,

и дорогой дальной,

брат мой, ко всем чертям идём я и ты

***

есть человек -- нет стен

есть пустые карманы

и пустые глаза

но тем,

в ком вдруг —

обида птицы

на вид с полёта —

тем приземлиться хочется, положить

голову на свои руки

на столе

в этом нет мУки,

но по земле

ходят такие люди

как ртуть на блюде:

быстро меняя контур,

разговор сероват,

скруглён: вечер;

белых туч и их ваты нет:

нечем

солнце укутать;

оно ушло, поджигает

линии и перо

на полнеба: рост

у людей чуть-чуть разный,

они похожи

не на сумму, на разность:

именно ртуть

внутренней тяжести мечется вечерами

лёгким пьяным огнём:

«живи одним днём"

— он — и огромный,

и столько раз повторится,

что корневища величия пустит вглубь

сохнущей-мокнущей почвы,

и каждый кустик

чувства и зрения будет чуть жив и глуп

радость — от мытых окон

к открытым окнам

с воздухом плавким двинется в сон дневной:

перистый шар вокруг

как сплошное око —

солнце ли, Бог ли, ум,

сердце, нерв глазной

***

...старики

смотрят ящериц и собак

сидят у реки

и табачной трухой летят годы

их молчания и свободы

— кто бы бывших поэтов

собрал в одну

золотую деревню

и протянул

между ёлок верёвку:

когда мокрЫ,

пахнут счастьем прищепки;

трещат костры

и поленницы звонче звонниц

раз в неделю —

хлебный фургон

взгляд в туман

как сквозь самогон

дятел сЕрдца живёт внутри

в кору тЕла стучит душой —

куда рвёшься-то? посмотри

подосиновик есть большой

и корзина полным-полна

и такая вдруг тишина

что запрет на рифмовку, лист,

запертый, как стеклянный шприц,

просто сами совсем ушли

а костёр с котелком — горит

***

на чае синий день темней,

и гуще пьёшь его: горяч,

он состоит из прежних дней

и ими же тяжёл и зряч,

как внутренний любой огонь,

качнувшийся не опалить,

а греть ночным костром ладонь

и о лице молчать и длить

***

так тихо надо всем

как кутают стекло

в дорогу по шоссе

и только рассвело

а серых — как надкол

фарфора на косых

столбах — небес легко

качаются весы

озёрною водой

напротив дождевой

сквозь лес уже худой —

и больше ничего

***

у льда внутри

глаз-воздух вблизь и вдаль —

как бы им и посмотри:

круглые кроны качнулись — стук в стук,

точь-в-точь

***

чтО растопка печная — трещины бересты

...в дождевых доспехах вернуться — а спички где?

керосиновой лампы колпак орёт

и ни слов ни глаз

а печного огня нос бычий тАк дует дому:

«я твой сквозь-время-паровоз

я твой час»

***

забор — сетка ржавая, и у про-

боин сжалась тесно, и где прямой

проволокой её латали,

там путь мой

в сетке лист застрял

над слежавшимися под снег;

уши так горят

в тишине:

ты кому таким дураком

с головой и рук

собственных шлепком

пО лбу вдруг

и чуть дальше зрячего кипятка —

шум: трубу кладут;

фонарь вертится в облака,

псы идут

***

что поделаешь

в небе ещё не тишь

ещё не летишь

ещё не вываливаются из карманов

и не катятся далеко

хлопья жёлтых туманов

споры дождевиков

а сидишь себе и главенствуют

над тобою забор и лес

синий как деревенская

безучастность, любовь небес

***

тропы на спинах

ветра в холмах

хворост на спинах;

спины в домах

в комнаты смотрят;

лИца — в окно

смотрят и смотрят

очень давно

ночью седеют

дым и трава

речь оскудеет

станет права:

— я тебя дольше

— ростом с «домой»

— мимо, как дождик

— свет мой немой

***

бесстрашному безоблачному ряду

древесных снов дневных под рождество

ни клочьев речевых о нём не надо

ни солнца в них, и вертит головой

средина дня, как бы последней скукой

вдруг впрыгивая в просто-тишины

и взвесившую всё большую руку

и мы её и видим и видны

***

Галя Рымбу

спрашивает вконтакте:

под какую музыку хочется умереть

но ведь это хочется молча

«некуда смотреть»

«не в себя же опять смотреть»

Витя Иванив

слушал так вконтакте

Цоя по ночам

мы молчали с ним, я молчал

но вот музыку открываешь в пять часов ночи

а там Витя, вообще один

цел, молчим

а вот с Бобыревым сидим

говорю: десять лет назад презирал

Моргунова и Пимочкина, их дебюты машин, женитьб

но и знал — тогда же, не погодя:

они все святые

а я зритель точек дождя

...у Айги в деревенском доме —

полка, гордая, его собственных книг

на всех языках

и одно зябкое одеяло

а потом он выходит: ватник

валенки снег забор

и закуривает на ходу

вот и друг мой Андрей решил:

в поэты пойду

вот и друг мой Гриша решил:

в поэты пойду

вот и — ктО раньше всех пошёл?

мальки зимних московских звёзд

почему дрожат

половина их — самолёты

кулак разжат

из него катятся и звенят

по просоленной тротуарной

плитке — дни

катится и звенит

солнце

завтрашнего дня

***

в тёмную ты мне дорогу

собери окнА —

просто лампу и немного

ветхого вина

долга перед, просто долга,

дыма за домА,

просто воздуха и волка

в воздухе ума

он пойдёт и будет будто

тающий овраг

и совсем уйдёт под утро

как спасённый враг

через некую границу

там вниз головой

ходят ангелы и птицы

и поют: живой

***

плывём переплывём

не видно ничего

всё очень хорошо

не видно ничего

мелькает только снег

он лёг на берега

вот только их и нет

всё очень хорошо

с любого на любой

плывём переплывём

всё очень хорошо

не видно ничего

любая льдина дом

прибиться и обжить

а утром пополам

плывём переплывём

на старом берегу

собака и вино

любимые дома

любимая гроза

на новом берегу

собака и дома

любимые дожди

деревья и вино

плывём переплывём

***

в родном крыле — перо к перу

моя орлица над Перу

и наши лица как гроза

когда мы падаем: коза

а вообще я воробей

и на снегу пшено

и ты меняешься в себе

когда глядишь в окно

***

странный каменный том

стихов на потом

***

а пузырю, который по луже плывёт,

все говорят: «вперёд»

***

ЛаУра видишь

день висит

на хОлмы прячущиеся

летит косящий дождь — косИт

как бы глазами луг кося

дом — это туча на домА

как войско двинувшаяся

сводя — как счёты, как с ума,

суму с водой ведя неся

Лаура пламени не дым

мои слова а сливы в дождь

попавшие рядком седым —

тук-тук в траву, и не найдёшь

***

Саути был поэт

на полу стоя

он говорил слоИ

слов

и в каком-то слое

ангел случайный проснулся

...и к чашке чайной

друг мой далёкий прикоснись

обо мне улыбнись

***

человек уловил:

годы медленно брали дом

и осколок сухой земли падал с вил

а дождь шёл с трудом

не заглядываясь на вес

синих слив

— хорошо пойти под навес —

и в дом:

ливень

***

«думали, нищие...»

о чём думали нищие

нищие улыбались

в магазин хотели зайти

там, в магазине, тихо, когда никто не играет

можно купить любую

одну струну

***

жилА

и шмелА

и пчель

всёл

— вёл село в печаль шмель а пчела

жила огибая

пчаль как шаль и далёкие

огоньки: «бе», «рег», «ЛА»

***

глобус лицА

Африку отрицал —

Африку ясной радости —

но прокручивал

и Якутию холодности прекрасной

— чем же он к нам повёрнут?

Океанией дробных чувств!

***

морось и ветка

ветка вино в пакете

в пакете булка

булка упала в лужу

в лужу и —

морось

***

в старике, итак, сосуществуют —

кора, горенье,

волокнистые вОлны вокруг сучков —

это ужЕ взгляд

***

надо ли целиться

ночью изобрели

новую ноту — цЕлую

пошли мне (пришли)

список способных

взять её птиц — но снег

лёг ужЕ: как удобно:

все улетели, ни одной нет

***

из горошин есть старшая

в каждом стручке

она смотрит на ту,

что дрррр дольше всех прыгает

когда все упали

и осмысленно так молчит

а та долго катится

и останавливается там

где только небо в колодце крон

***

тык

ток

ты

кто

я

вор

а

мы с тобой — разговор

можно я украду едУ и уйду?

или тут посидим поедим?

вот сидим едим хорошо

дождь пошёл

можно я пережду?

ждём

курим

***

1

хоботы

тобой тебя

прославляют

рыжая вода

— как тебя себе

представляет взгляд?

вот учебник с главой

там кувшин несут головой

— и обводят

белой гуашью

красную точку на лбу

и вот хобот:

бу!

2

макака

пьёт молоко

запустив в него большой

палец (чашка —

без ручки)

***

дорогами черепах

шли шутки о черепах

и Хлебников не с тобой

беседует а в любой

его круглой букве есть —

угадай

чьей пробуждение ду-

ши,

каким бы ты ни был

***

я замечаю облако

оно проходит как ни в ком

не находя отрады

и отзыва

мы рады:

оно — наше сверх-я

и мы совсем друзья

***

а я ясные дни

а я яблоки ела

***

ты я знаю

ты я

***

бег после 30 лет

бег по воде

***

сам собака, сам гроза

сам ресницы и глаза —

день ото дня отбивался

пока тот не убежал,

а который день остался,

в том и я — и это «жаль»

***

на журнал асемического письмА

«оса и овца»

падают — тень цветка,

тень повёрнутых в профиль друг к другу лиц:

справа — царь

загрустивший Саул, слева — царь-

псалмопевец Давид:

молчат

и кудрявы, как облакА

ночь легка

и листва легка

***

в ночной ватин

кривя дымком

вплывает август босиком

на нём

на яблоках в пыли

в сетях рыболовецких —

невидимые корабли,

пятнадцати советских

республик флаги словом «я»

и жизнь ничья, ничья

***

читатель недоумевая

касается себя-трамвая

и смотрит на пакет с вином

который он везёт вверх дном

и светлый параллелепипед

пакета говорит: «я — дом,

и дом твой — дом: всё это — ты!"\» — и

читатель вышел, встав с трудом

и относительная влажность

и медленный полёт одной

вороны обретают важность

граничащую с тишиной

***

нам бы как нА ухо

кто шепнул:

«на войне оно, небо-то

а ты его шёл и пнул"