Счастье vs свобода. О морализаторстве на фоне новых 1930-х

Намедни Дмитрий Быков сказал буквально следующее:

«После нынешней России будет что-то. И вот что это будет — это не будет хорошо. Это может быть смута, это могут быть новые 90-е с криминалитетом и с переделом, это может быть разруха. Воздух свободы не гарантирует счастья».

Ну во-первых, кроме 1990-х в России ничегошеньки-то и не было. К тому же криминалитет и затянувшийся передел обрел системный статус в виде нынешней российской государственности. Во-вторых, свобода — понятие куда более широкое, чем счастье. Свобода — это шанс, потенциальная возможность осуществить свою волю.

А счастье — всего лишь иллюзия, надиктованный полуморалистский, полугедонистический эрзац. К тому же, счастье — это настолько персонализированное состояние, превращающееся по мере обретения социального масштаба, фактически в авторитарный фантом — да так, что любая попытка его выдачи за безусловное общественное благо рискует обернуться всеобщей трагедией. Ибо что хорошо одному, другому — смерть.

Проще говоря — свобода нужна всем, а счастье — только некоторым. Я, безусловно, предпочту ресурс и свободу счастью.

В своем фейсбуке я провела мини-опрос. Что же все-таки предпочтут люди — счастье или свободу? Антон Мырзин, мой помощник и секретарь, к слову, вынужденный уже много лет назад эмигрировать в Украину по причине его преследования за участие в киевской художественной выставке, высказался так:

«Счастье, к сожалению, стало разменной монетой всевозможных «социализмов». К тому же, это понятие, будучи подкреплённым моралистскими сентенциями, превратилось в неизменный атрибут «всякого приличного человека». Но как же так, если счастье, фактически, навязывается вместо свободы? Прежде всего — вместо свободы воли. То каким образом оно вообще определяет себя как благо? Для меня, счастье, как и сказала Алина — это настолько личное, что в принципе не нуждается в вынесении на какой бы то ни было общественный суд. И потому любые формы массового счастья я воспринимаю исключительно как массовое безумие, прикрывающее трагедию всякого бессубъектного существа.»

Поэтесса Алена Максакова заявила:

«Счастье - это внутренний ресурс. Государство и не может его дать.

Я за свободу, конечно!»

Писатель Нуне Барсегян однозначно поддержала мою мысль:

«Конечно, свобода. Не представляю счастья без свободы.

Да и никто счастья не обещал».

Питерский поэт Лев Колбачев также выступил за свободу:

«Без ресурса и свободы никакого счастья быть не может, так что не вижу тут элемента выбора».

Кстати, это тоже наследие социализма и бедности — уделять состояниям чрезмерно большое значение. В СССР, особенно в среде интеллигенции, пресловутый внутренний мир фактически заменял внешний. Точней, невозможность внешнего. Здесь духовность стоит понимать как антагонизм комфорта, цивилизации, ресурса и успешности.

В принципе, если у меня ничего не болит и нет глубочайшей депрессии (при которой человек встать не может), то какая мне разница как я себя чувствую? Какой интерес копаться в нюансах своего самоощущения? Есть в этом что-то нездоровое. Так мы с вами приближаемся к опровержению фроммовского «Иметь и не быть», которое в данном контексте можно начать разоблачать как латентный социалистический лозунг. Земля так и не досталась крестьянам, а мир — народам. А современному человеку и вовсе предлагали отказаться от права на ресурс во имя состояний.

К сожалению, отечественная интеллигенция до сих пор ориентирована на эти самые состояния (суть — рефлексии) и на внешний морализм, заменяющий им и логику, и подлинную мораль.

Так Александр Подрабинек недавно резко отреагировал на то, что я написала статью, где говорю о том, что он осуждает Романа Протасевича. Причем, заметьте, сама я Подрабинека за это не осуждаю. Как журналист, писатель и философ я лишь отмечаю общественные тенденции. Более того, я считаю, что по каждому вопросу должен быть представлен весь спектр мнений, ибо это и есть демократия.

Александр Подрабинек возражает мне:

«Никакого осуждения Протасевича не было и быть не могло».

Но сама констатация предательства — и есть осуждение. О чем пишут самому Александру его читатели, и с чем я полностью согласна. Ежели исходить из того, что осуждением считается фраза «Я осуждаю», мы с вами быстро превратимся в чиновников-формалистов.

Из поста Подрабинека однозначно следует, что Протасевич повел себя нехорошо. Приведу известный пример о солдатах израильской армии, которым дают прямое указание под пытками выдавать все что возможно. За это время армия придумает новые секреты. Так что никакой технической проблемы в такого рода «предательстве» нет. А что же остается? Моралистская истерика — любимая отечественная забава.

Признаться, в свое время я сама предъявляла подобные претензии людям, которые при мне в тюрьме оговаривали себя и других. Я ставила им в пример себя. Но мне кажется, я имела на это право. Хотя бы по той причине, что ни меня, ни их никто не пытал. Мне угрожали, были попытки применения насилия, провокации с сокамерниками, но не пытки.

Тем временем, пока мы обсуждаем нюансы поведения жертв террора, что, признаться, само по себе, уже за гранью добра и зла, из брежневских 1970-х мы быстро переместились в сталинские 1930-е.

В новых 1930-х вместо ощущения катастрофы, разлитого в воздухе, идет трансляция непрерывного счастья, невиданного блаженства. Никогда я еще не видела столь довольных москвичей. Всякая катастрофа, апокалипсис, предел, таят внутри себя транквилизирующие компоненты, чтобы жертвы, бредущие на заклание, не сопротивлялись грядущему.