Роман-карнавал от Рои Хена вышел на русском языке

АННА БЕРСЕНЕВА, писатель

Сменяют друг друга герои, страны, века, объединенные вечно привлекательной загадкой реинкарнации. А учитывая, что перевоплощение душ сплетено в романе с еврейской историей и мистикой, можно представить, насколько волнующим оказывается этот карнавал для читателя.

Литовское местечко в XVII веке, Венеция в XVIII, Марокко в XIX, Дахау в XX… В современности же буйства жизни мало, да и мрак смерти скрыт за невыразительной повседневностью. «Гец был мальчиком с ангельской внешностью, Гедалья — видным юношей, Джимуль — женщиной, возбуждавшей страстные чувства, Голиаф выглядел как все твари его вида — блоха, она и есть блоха, однако я, души, в этом воплощении... еврейский Квазимодо», - говорит о себе сорокалетний главный герой Гриша, родившийся в Москве и живущий в бедном районе Тель-Авива с матерью, единственным человеком, которому он нужен и которого он при этом ненавидит. Непосредственное чувство жизни он испытал лишь в первом своем воплощении, трагически завершившемся в детстве, впоследствии же, во всех своих головокружительных перерождениях, только ищет утраченную тогда родственную душу.

И натянутое, как струна, страдание этого поиска оказывается самой сильной составляющей романа, затмевая даже его очевидную карнавальность.

«Я не жил. Не проживал эту жизнь. Я просто присутствовал в ней. А другие жизни? В них я жил? Дар ли жизнь или наказание? Есть люди, которые получают что-нибудь в подарок и тут же просаживают его. Используют напропалую, и он скоро истрепывается и блекнет. Есть же такие, которые хранят подарок, не распаковывая, из скупости, или из страха, или в ожидании подходящего момента. И никогда не разворачивают. Но есть и мудрые — те умеют наслаждаться им в меру, каждый раз понемногу. У них-то он и хранится дольше всего, долгие-долгие годы. Если, конечно, жизнь — это дар, а не наказание».

До карнавала ли человеку, задающему себе такой вопрос посреди такого своего существования, которое вызывает у окружающих либо неприязнь, либо в лучшем случае брезгливое сострадание? Да и автор, создавший в романе настоящую феерию мест, времен и образов, основанную на очевидном знании всего, о чем он пишет, - не позволяет этой феерии затмить главного: растерянного и отчаянного человеческого вопроса «зачем все это?». Если для того, чтобы искупить случайное преступление, совершенное ребёнком в первом воплощении, то не слишком ли это сложно? Если для того, чтобы обрести утраченное душевное родство, то не слишком ли бесплодно?

Гриша, душа которого обошла так много веков и стран, не видит очевидной, до навязчивости ясной подсказки, которую дает ему обыденность. И к чему в таком случае было его странствие? И не справедливо ли, что в каждом новом воплощении героя ожидала хоть и новая, но неизменно печальная участь - с тех пор, как «семнадцатилетний юноша со всей мощью ощутил присутствие Бога, уже не того “Готеню”, который судил детские игры с шишкой, как в предыдущем его души воплощении, но — мрачного судии, Бога отмщения»?

В этом романе, ярком, многообразном, нет ни прописной морали, ни идиллии - даже в первом воплощении героя, в том чудесном мире, в котором сиял «возвышенный свет семнадцатого столетия, не потускневший с того мгновенья, когда Творец сказал: “Да будет”. Когда он сияет, все люди суетятся, как муравьи, когда гаснет — замирают, как камни. Свет этот владычествовал над работой в полях, торговлей на рынках, над молитвами в синагогах и церквах. Свет, еще не познавший ужаса электричества, не опаленный газовыми фонарями, не соперничающий с лампами накаливания, не ослепленный неоновыми вывесками. Свет, смеявшийся над факелами, что пытались обратить ночь в день. Божественный свет, равно расположенный ко всем, к христианам и евреям, к богатым и бедным. Добрый свет, красивый свет, свет, какого нет больше»».

Зато в этом романе есть мудрость, которой Рои Хен позволяет быть мимолетной («Видел одного человека — видел всех») и чудесный юмор: «Единственным евреем, боявшимся пришествия Мессии, был Перец. Только этого ему не хватало, чтоб мертвые воскресли и стали обозревать надгробия, которые он им поставил. Нет сомнения, что жалобы не заставят себя ждать: “Это не то, о чем мы договаривались”, “Буквы не той формы”, “Вензеля не такие”, “Стих из Писания не на том месте”. Конец света станет настоящим концом для мастера по надгробиям».

Мистика, история, феерические приключения ярких героев, беззаветная любовь, юмор, печаль и отчаяние повседневности - с какой талантливой естественностью все это соединяется в романе Рои Хена! Ничего не остается на белом свете такого, что казалось бы невероятным в его метафорическом мире.