Наталья Мамлина: "Засвети в моей левой свечу — я со дна на свободу хочу"

Сергей Алиханов

Наталья Мамлина родилась в Москве. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького (семинар С.С. Арутюнова).Автор стихотворных сборников: «Себе наперерез», «Горлица». Работает редактором Издательства Московской Патриархии.

Становление таланта Натальи Мамлиной пришлось на период, когда социалистический проект идеального общества окончательно перестал быть реальностью, а этические категории «добра» и «зла» неожиданно размылись.

«Переродившихся славян» (Кондратий Рылеев) — точнее, застигнутых врасплох социальными метаморфозами, Наталья Мамлина своим творчестве призывает вернуться к духовным ценностям. Словно «отшельник в темной келье» (Александр Пушкин), но не с летописной пименовской беспристрастностью, а с вдохновенно-сокрушенной горечью, Наталья Мамлина помогает своим читателям преодолеть затянувшийся упадок, и вернуться к себе.

И это вовсе не саморефлексия жанра канувшей социальной утопии, а творческое подвижничество:

На заре на зарю посмотри.

На закате почувствуй закат.

Все случайное, слышишь, сотри,

Или Блок тебе больше не брат?

Знай, никто у тебя не отнял

Ни просторов твоих, ни степей,

Где довольно не жизни, а дня,

Чтобы всё научиться стерпеть…

Сокровенная тайна чудодейственности строк подвластна просодии Натальи Мамлиной. Простые символы вдруг становятся многозначными, и даже благотворными. В темных временах возникают дальние просветы. У придавленного потребителя безрадостных теленовостей, при чтении стихов Мамлиной вдруг появляется вера в позитивное воплощение лирического преобразовательного проекта. У неё все получится! Сработает! Ведь это не просто литература, а сама жизнь. Надеешься, веришь — воздействуя напрямую на струны души, поэзии посильно многое.

Время — это расстояние движения, говорили древние. А поэзия Натальи Мамлиной — это движение времени, сокращающее расстояние между людьми:

Нам сил не хватало для каждого страшного шага,

Когда по дороге, ведущей к другим берегам,

Мы шли и не смели смотреть на внезапно отставших,

Всех наших, внезапно отставших, стремившихся к нам.

Мы шли по земле. И в нее уходя постепенно,

Все меньше и меньше хотелось нам спорить навзрыд…

У нашей земли мы давно уже числились в пленных,

У нашей земли, у которой весь дух перерыт.

Как мир нас пугал! Становился холодным и серым,

Мечи обнажала несчастий чугунная рать.

…А доброе солнце вставало, сияло и грело.

Сияло и грело. И совестно было роптать...

О творчестве Натальи Мамлиной вышло много статей.

Поэт и преподаватель ЛитИнститута, наш автор Сергей Арутюнов, написал о своей ученице:

«Смиряя гордыню, которой у нее меньше, чем у кого бы то ни было, Наталья Мамлина «избегает говорить о себе, публиковаться, мелькать в собраниях».

Стихи Натальи Мамлиной никогда не хотели блистать, эстетически наследуя пастельным стихам безвременья, но если воинствуют, то за понимание сути происходящего, изуродованного информационными потоками до полной неузнаваемости. Лирика эта надиктована автору внешне простой, но сплетенной из сплошных противоречий жизнью. Сознавая себя одним из бесчисленных зерен творения, автор начинает спасать себя неузнаванием соблазна… лишь за пределами города, в координатах неба и поля.

Мамлиной свойственно говорить от имени птицы, поселившейся в дачном саду на пару сезонов, или дерева, посаженного старым хозяином перед кончиной. Как бы ни менялся тон стиха, это всегда голос поначалу негромкий, но несомненно живой и сомневающийся, спотыкающийся о внутренний разлад. Голос посмевшего жить, мужественный уже в том, как мучительно пытается осознать себя как одиночку и как поколение одиночек.

В этих стихах если что-то и происходит, то созерцание. Долгими видами они сочленимы с катастрофическим космизмом Арсения Тарковского, но через него — с православной традицией любви к исчезающему и возрождающемуся на глазах.

Отрезанность от мировых пожаров будоражит: что за горизонтом… кто нуждается в твоей помощи безотлагательно, а ты все сидишь и ждешь внятного сигнала? Узнаете? В точности так молодая Ростова смотрела на московское зарево в первую ночь бегства из города…

...сон — над бездной, разверзшейся если еще не при начале мира и его грехопадении, то не так давно... Трещит и плавится гораздо глубже: будто бы прошел слух об отмене грядущего братства, словно бы зачеркнутой оказалась прежняя участь человека строить, рожать и петь. В светской жизни не стало слов, обращенных к человеку, его душе.

Мамлина не зовет… к действенному покаянию перед обступающим со всех сторон злом. Именно его непроглядность буквально выдавливает из Натальи пейзаж безотрадный, набравший высокий градус неотторжимости от каждого из нас...

Надо было расстараться, чтобы ни один из мыслящих, прекрасных, совестливых молодых людей снова не чуял под собой страны, чтобы молчание разлилось по всей земле из края в край…

...говорение не говоря останется за Натальей как одна из покоренных вершин понимания произошедшего и продолжающего происходить.

Поэт испытывается молчанием лет, проходящих уже после институтской выучки, пусть и блестящей… Язык Мамлиной повествуют о приходе в мир нового слова... во всей протяженности искренности: страхов, сомнений и надежд…».

Ольга Ефимова — прозаик, поэт, литературный критик, поделилась:

«Для лирической героини заступничество свыше – такая же неопровержимая часть мироустройства, как смена дня и ночи, столь же естественная, как окружающий пейзаж..

Создавая неповторимый лирический мир, Наталья Мамлина делает это скромно. Высокая духовность ее стихотворений не нуждается в восклицательных знаках... Спокойная, внятная лирика Натальи Мамлиной полушепотом задает вечные вопросы и не торопится отвечать, поскольку все ответы – внутри нас..

Наталья Мамлина ведет речь об извечном противостоянии поэта с толпой, метафорически напоминая: социум — дело трагическое...

…Поэт вынужден существовать в предлагаемых обстоятельствах. Описывать то, что видишь каждый день, к чему привык и самое страшное – почти перестал замечать...

Горькая ирония заключается в том, что ради куска хлеба пускающийся во все тяжкие, якобы знающий жизнь, на самом-то деле ничего не знает…

Наталья Мамлина говорит нам: перетерпите самый мрачный предрассветный час; будьте терпеливы и честны...».

Поэт Константин Кравцов убежден: «...обаяние – в органичной для автора прозрачности и изящности рисунка, свежести, искренности и глубине... Наталье чужда нарочитость и претенциозность...

Не думаю также (по стихам этого нигде не видно), что она претендует вообще на какое-то место в «литературном процессе»… Все это сегодня «неформат» – «актуальной поэзией» такие стихи не назовёшь, но что актуально сегодня, сегодня же к вечеру будет за полной ненадобностью и забыто, а эти неактуальные и не претендующие на таковые, но таковыми являющиеся стихи запомнятся…».

Поздравляем наших читателей со Всемирным «Днем поэзии», который отмечается 21 марта! А чтение стихов — всегда праздник:

* * *

Перестань. Образуется. Выживем.

Поднесём к пересохшим губам

Алфавит, где последняя «ижица»

И навеки потеряна «я».

Солнце встанет, лучами вощёными

Обогреет листву и стволы.

И не будет уже пересчёта и

Разделенья: свои — не свои.

И мучительность непонимания,

И виновность во всём — отойдут.

И тогда, проиграв мирозданию,

Можно будет покинуть редут.

ПЕСНОПЕВЦЫ

Песнопевцы они да цари —

Не алмазы, а ртутные руды.

Каждый стих будет лёгким. А трудным

Будет путь от зари до зари.

Возопившие камни земли

Окровавлены собственным эхом.

Это больно — уметь говорить,

Не умея забыться при этом.

Осиянная светом иным

Тем дороже им будет победа,

Этим жаждущим правды поэтам,

Выходящим под небо за ны.

* * *

Помоги мне в моём намерении:

Никогда не зайти в тупик,

Сторонящийся лицемерия,

Несговорчивый мой язык.

Ты и родина, ты и нация,

И тебе ли не знать, тебе,

Кем небесная интонация

Умерщвляется в суете.

Честный с честными, ясный с ясными,

Без лукавства и без подмен,

Помоги мне своими язвами,

Изболевшимися по всем.

* * *

Прекрасное соседствует с трухой,

И жизнь идёт, и боль не отпускает.

Вселенная засветится строкой

И вновь погаснет, веки опуская.

На каждую строку есть свой погром

И свой погромщик во главе артели.

Но так ведётся веку испокон,

Что каждый жив и каждый на пределе —

Готовится начать иную жизнь,

Покинув землю и артель покинув.

На небесах, строка моя, сложись,

Здесь, на земле, измучившись и сгинув.

* * *

Пойми уже, мечты своей заложник,

Что никому давно не по зубам

Остаться тонким человеком там,

Где вовсе оставаться невозможно.

Печалями измеренные вирши.

Кому ты нужен со своей тоской?

Переиначь себя, раз ты такой,

Что ровня никому и с ними иже.

И прекрати судить, рядить, а боле

Навязывать словесные круги —

Хватило бы протянутой руки,

Твоей руки всем страждущим от боли.

ПОЭТ

Шумный город представился полем,

И затих, и совсем замолчал

В час, когда, удивления полон,

Ты по-новому жизнь замечал.

И тебе открывалась дорога,

По которой нельзя не пойти.

Вдоль дороги цвела недотрога,

И сияла звезда впереди.

И в рабы тебя высь избирала

И тебе поручала сберечь

Ясный свет, чтобы тьму попирала

Стихотворная тихая речь.

* * *

Не плутать никогда бы во мгле.

Столько плакать, чтоб ясность во мне

Разгорелась, сверкая строкой.

Понимаю, что делать с тоской

Неизбывной — избыть до конца,

Призывая на помощь Творца.

И без если, без но и без прочих,

Ярых бед никому не пророча,

Выходить на вселенский рассвет

И искать не вопрос, а ответ,

И молиться, и плакать подолгу,

Чтоб душа навсегда не прогоркла.

* * *

Неизвестный солдат словаря,

Оживающей речи родной,

За других говорил говоря,

И кивали ему головой.

Он любил этот мир не взаймы,

А судьбой заплатив за него.

Не хотелось солдату войны —

В перемириях пелось легко.

Словаря неизвестный солдат

Всё мечтал, уходя налегке,

Что никто не захочет солгать

На его золотом языке.

* * *

Направляется под уклон

Этот поезд быстрее прочих,

Завещая тебе поклон,

Почерневшая наша почва.

Знаю, станет совсем не так,

Как бывало когда-то раньше,

Но да сбудется добрый знак

После сбывшихся знаков вражьих.

Снова птица гнездо совьёт,

Зарубцуются полустишья.

Жизнь, конечно, возьмёт своё,

Но значительно тише. Тише.

* * *

На заре на зарю посмотри.

На закате почувствуй закат.

Всё случайное, слышишь, сотри,

Или Блок тебе больше не брат?

Знай, никто у тебя не отнял

Ни просторов твоих, ни степей,

Где довольно не жизни, а дня,

Чтобы всё научиться стерпеть.

И звезда не погасла — горит,

Твой рифмованный путь серебря

Через все расстоянья земли,

На которой не бросит тебя.

* * *

…И поэтому, знаю, со мной ничего не случится!

В. Агатов. Тёмная ночь

Каждый двор в нашем каменном граде

(Где бывает и страшно, и горько)

Образуют качели и горка.

И пейзаж этот сумраком скраден.

Здесь не видно детей. До рассвета

Жизнь идёт параллельно добру.

Но согласно святому завету

Верю в свет, и уже наяву

Солнце в небе как сердце стучится,

И лучи достигают камней.

И с тобой ничего не случится

Милосердием Божьим ко мне.

* * *

Покуда мы живём на берегу

Босфора, уходящего в закаты,

Все мысли наши переплетены.

Я царственное имя берегу

Твоё. Сбывается покой, загадан.

И мысли наши переплетены.

В такую пору каждый гость не прошен.

Душа твоя охватывает душу

Мою. Уходит караван тревог.

Никто ещё не предан и не брошен,

И наш Константинополь не разрушен,

И дивно нам под сводами его.

* * *

Какой-то опасный мыс.

Там твой человек бредёт.

То жизнь потеряет смысл,

то заново обретёт.

То всё прогорит стократ,

то вдруг устремится вспять.

Здесь каждый чуть-чуть Сократ

в каких-нибудь двадцать пять.

Становится смерть лютей.

Ужели нельзя сберечь

хоть чьих-то родных людей,

по ком просвистит картечь?

* * *

По своим же словам опознан

(Говорил — бормотал — зачах),

Ну какой из тебя апостол? —

Только слабость в твоих речах.

Мне б уйти, отряхнувши прах,

Не теперь, а на тех порах,

Когда всё ещё было просто.

Но, любительница прироста

Боли внутренней, затяжной

(Кто страдает — ещё живой),

Я очнулась на самом крае,

Под ногами овражный гравий —

Россыпь камушков перед бездной.

…Не пытаясь сойти на нет,

В нашей общей ночи беззвездной

Воет жуткий протяжный ветр.

* * *

— Как там дом твой? — Мой дом не построен.

— Как там сын твой? — Мой сын не зачат.

В наше время волков — не зайчат —

Поколенье живёт на постое,

И, растратив себя на пустое,

Здесь любимых, и тех, не щадят.

— Как там враг твой? — Мой враг не повержен.

— Как там друг твой? — Мой друг позабыт.

Наши души годятся на сбыт —

Не на вечную радость, поверь же.

И ответ этот нами затвержен

У разбитых китайских корыт.

— Как же так? — (Пожимаю плечами.)

— Как так вышло? — (Молчу за двоих,

Не на шутку уста затворив.)

…Но, покуда земля нас качает,

Даже мы ещё плачем ночами

О сомнительных душах своих.

* * *

Зашумело шоссе и омыло свои берега,

Поманив одинокого путника лёгкой развязкой.

Береги свою душу, как мама тебя берегла,

Покрывая горячечный лоб охлаждённой повязкой.

Береги себя, путник. Пусть город закатан в бетон,

Да над городом небо, с которого каждого видно.

Даже если дорога твоя обернётся бедой,

То утешишься тем, что твоя голова неповинна.

* * *

Всё-то мир в крови.

Зашумела Сетунь.

Лишь себя кори —

На других не сетуй.

Лишь себя вини,

А других — не надо.

У реки сверни

И пройди вдоль сада.

Личная война.

Правда и неправда.

Личная вина.

Личная Непрядва.

В мире все вольны

Плакать до надсады.

А итог войны —

За оградкой сада.

* * *

На свете смерти нет.

Бессмертны все.

А. Тарковский. Жизнь, жизнь

Помнишь, я тебя нерядовым

навсегда в свою жизнь приняла?

По могилам своим родовым

лишь тебя одного провела.

Так могли мы себя превозмочь:

мы с тобой поднимались вдвоём

над лесами, полями и проч.,

оставался внизу водоём,

оставались все люди внизу.

Потому не грусти, не грусти.

Будет встреча, когда принесу

тебе новую радость в горсти.

Ты со смертью моей полужив,

но мужайся, мужайся, майор,

полевые цветы положив

на притихшее сердце моё.

* * *

Под натиском ветра листва облетела.

Деревья трясло.

И дух мой метался по бренному телу,

Почувствовав зло.

Сменяла большое, большое несчастье

Тугая усталость.

И сердце моё разрывалось на части

И снова срасталось.

* * *

Это время твоё потеряно,

Это ты в опустелом тереме

(Под окном ни цветка, ни деревца),

Одинокая красна девица.

Не хватило ума ли, сердца ли…

На себя полюбуйся в зеркальце —

Никому не жена, не милая.

Жизнь твоя не живая — мнимая.

Тишина над тобой — дамокловым.

Всё ты ходишь вокруг да около,

Материнство зовёшь, супружество…

Нет, не мужа тебе, а мужества

Не хватает, ничья далёкая,

Чтоб судьбу свою счесть за лёгкую,

Чтоб смириться во светлой горнице

И однажды воскреснуть горлицей.

* * *

Ты понимаешь вдруг, что время куце.

Ты жив ещё, ты падаешь ничком.

Из всех твоих вопросов остаются:

«Кому повем?» и «Колокол по ком?»

И, дрожь земли уже не отрицая,

Ты страждешь в мире, страстью повреждён.

Срывается куда-то птичья стая,

И небо обрушается дождём.

А ты один под этим грозным небом.

И страшно так, как в детстве в темноте.

Ты ждёшь рассвета. А потом с рассветом

Ты долго нем. И кроток в немоте.

* * *

Любить наш город, где мои могилы

На русской и еврейской сторонах,

И не уехать, что бы ни манило,

И кто б ни звал, навязывая страх

Остаться здесь. А где ещё остаться?

А где ещё спасаться от невзгод

За годом год? От чужеземных станций

Уносишься всем сердцем, и восход

Сияет дома. Сталкерская Зона —

Мой Третий Рим, храни меня от злых,

Влеки меня своим старинным звоном

Со всех углов — со всех кругов — земных.

* * *

Вновь колючкой земля увита

И охвачена ветром ярым,

На котором Звезда Давида

Полыхала над Бабьим Яром.

Серебристым ягнёнком пепел

Поднимался над тем оврагом,

И не пел на восходе петел,

Ни один не вещал оракул.

Это было вчера. А завтра…

Что там завтра — спроси и сведай,

Кто, звериным горя азартом,

Оглоушит мои рассветы?

* * *

— Дай сахар! Дай сахар! Дай сахар! —

Но мать онемела от страха,

Ни спичек, ни сахара нет,

Ей мнится, что тысячу лет.

Корабль не идёт по реке.

Рука не теплеет в руке.

Вода, утекает вода.

Проходят и эти года.

* * *

Всё мирское, что раньше влекло,

Опротивело вдруг, надоело

И уже не влечёт. И легко.

И совсем нелегко… но не дело

Отлагать переделку души

До грядущих, до страшных громов.

День сегодняшний месяца марта.

Скорбный странник в долине гробов

Сознаёт себя жаждущим правды,

Забывает о воле своей.

1990-Е ГГ.

Мы — бражники, блудницы, наркоманы —

Вошли в полуразрушенные храмы

И различили запад и восток.

В нас чувства, пробудившись, стали резки.

Нас окружили выцветшие фрески —

На уцелевших полыхали раны.

И было ясно, где добро, где зло.

В те дни мы восставали против тлена,

Мы приносили к стенам Вифлеема

Свои окаменелые сердца.

Мы даже не мечтали о прощенье,

Но (притчу испытавши до прочтенья)

Почувствовали, выходцы из плена,

Навстречу нам спешившего Отца.

СМЕРТЬ СОЛДАТА

Ты очнёшься под небом,

И природа предстанет как встарь.

Над собою, нелепым,

Ты услышишь благое: «Восстань!»

Обернувшийся ситцем

Обернёшься не фрицев проклясть,

А разорванным сердцем

К разорённому дому припасть.

И к избе твоей полем

Приведёт тебя Ангел, солдат,

И до третьего полдня

Будешь возле калитки стоять.

* * *

Сорок лет эта буря во мне завывала,

Так что сделался я и безмолвен, и сед.

Кто сберёг меня в бездне девятого вала,

Тот воистину был милосерд.

Стал я нищим скитальцем, идущим по суше.

Это, новое, бремя мне было легко.

Раб Господень себе не послушен — послушен

Побеждающей воле Его.

Предстояло мне каяться, в двери стучаться,

Сеять сердце своё сквозь Его решето,

Приближаясь к последнему страшному часу,

Когда будет о мне решено.

* * *

Мой Господь, меня не бросай,

И начав смирять немотой,

Если нужно — то продолжай.

Ничего не страшно с Тобой.

Отними мой слух, оборви,

Если нужно, песню мою.

Я смирюсь, Равви, мой Равви —

Золотые слёзы пролью.

* * *

Афганское солнце в твоей голове заалеет,

И ты меня больше не видишь.

Вы были мальчишки.

В каком-нибудь ямбе каким-нибудь жгучим спондеем

Когда-нибудь после я выражу то, как молчишь ты.

Сегодня я руку кладу на горячий твой лоб.

Не важно, не страшно, что я постарела, поблекла.

Душа моя, хватит ли милости нам с тобой, чтоб

Пригодными быть для дороги, ведущей из пекла?

* * *

Тогда февраль вступал в свои права.

Мне было очень холодно — настолько,

Что не согрела б ни одна настойка.

И в сердце у меня чернел провал.

Тогда я перестала ждать тепла.

И чуда ждать я тоже перестала.

Меня чурались люди, кем я стала.

И вот тогда, поверишь ли, тогда

Животные с картонок Пиросмани

Пришли и зализали боль мою.

«Спаси Нико!» — Тебя, Господь, молю

О дивном уроженце Мирзаани.

СПАСИТЕЛЮ

I

От крутости до кротости

свершая узкий путь,

отречься бы мне гордости —

хоть воздуха глотнуть!

От безнадёги к чаянью

(уже нет сил зане!),

отречься бы отчаянья,

во чтоб ни встало мне.

От ненависти к совести,

от зла идя к добру,

отречься бы мне зависти.

А я всё не могу.

II

Сойди в мой ад и вытащи меня.

Как ждёт солдатка мужа с поля брани,

я жду Тебя.

Никто не отменял

ни веры, ни терпения, ни рая.

* * *

Давнишние страхи вернулись — твои конвоиры, —

Несут нам раздоры, разлуки, безумством звеня.

В пруду отражаются ветки заплаканной ивы,

И пепел с твоей сигареты летит на меня.

В тот год, когда я родилась, рыжеватый манул

Афганской степи распознал в тебе дикого брата.

…Зачем мы знакомы, ведь я никогда не смогу

Унять твою боль, послужив тебе верой и правдой?

* * *

Ты не премудрый, но и не пескарь,

А жизнь — она умнее всех, и точка.

Под золотом афганского песка

Погребена была твоя отсрочка.

И понял ты, вернувшись, старый сын,

Что будет очень трудно выжить снова,

Что лучшее лекарство — это сон,

И что заснуть никак без омнопона.

…Но той, кто любит — матери — позволь

С тобою говорить о высшем знанье —

Когда умрёт, Кому поведать боль,

За рамки выходящую сознанья.

* * *

Верни мне мужество былое,

Бесстрашие моё верни —

Быть строгой перед аналоем

И снисходительной к другим.

Верни мне то, что я попрала,

Сама себе и враг, и тать, —

Мой голос, данный не по праву,

А даром, словно благодать.

Прости мне, Господи. Я плачу,

Раба греха, его холуй.

Что без Тебя переиначу? —

Намерение поцелуй.

* * *

Был каждый шаг в раю оправдан,

и все слова — себя нежней,

пока не правота, а правда

была мне воздуха нужней.

Сиянье звёзд и шелест кущей —

горели радостью сердца.

…Адам, прости меня.

Где лучше,

чем в поле зрения Творца?

* * *

Весь август мы будем ходить по коврам

Из трав полевых да знакомою просекой

От крова на самом краю Покрова

До Шитки и дальше до Чёрного озера,

В ночи возвращаться, стоять и смотреть

На небо и видеть Большую Медведицу.

Так всякому дню предстоит догореть,

Во что на рассвете не очень-то верится.

Нам будет легко на краю городка

Узреть, что природа склоняется к осени,

Что жизнь так прекрасна и так коротка,

Как наша дорога до Чёрного озера.

ВЕЛИКОПОСТНОЕ

До того разболелась душа,

мелким прихотям века служа

и извечным страстям потакая,

(мы тебя с ветерком покатаем!),

что выдерживать стало невмочь.

Только Церковь и может помочь.

Ты, Кто блудного миловал Сам,

приведи меня вечером в храм,

умири мои мысли каноном,

научи моё тело поклонам,

засвети в моей левой свечу —

я со дна на свободу хочу.

Удержи меня ринуться вспять,

Ты, Кому предстоит пострадать

за горячку мою и за стужу —

за мою одичалую душу.

Вслед прошу за разбойником тем:

помяни меня в Царстве Твоем.

ПАСХА 2020 ГОДА

И они сказали друг другу:

не горело ли в нас сердце наше?..

Лк. 24, 32

Не по красным свечам прихожан,

не по крестному ходу,

не по звону, что нас поражал

ликованием с ходу,

не по золоту милых нам слов

Твоего Златоуста

не по Чаше Пречистых Даров —

по единому чувству

мы поймём, наш Господь и Равви,

что воскрес Ты от гроба, —

по горящему сердцу в груди,

как Лука и Клеопа.

* * *

Минуй меня тот день, когда

ты скажешь мне, что я любима,

и зарифмуешь этот ад

цветами дикого люпина,

и нежная твоя рука

коснётся моего предплечья,

и я тебе отвечу «да»

на самом древнем из наречий.

Минуй меня тот день, когда,

от горя чёрного качаясь,

твоя законная жена

придёт в собор, где вы венчались,

под сень Голгофского Креста

и будет плакать у подножья,

а я — впервые узнавать,

как жить без благодати Божьей.

* * *

В сиянии солнечном красном

Мы плачем и плачем о разном,

Как сталинский правнук и бутовский.

В бессонную ночь уходя,

И Млечным Путём не укутаться,

И ветер не греет… Хотя…

В сиянии солнечном белом,

Где звёзды мешаются с пеплом

Едва отгоревшего ужаса,

Там тот до спасения рван,

Чей дух возлетает и кружится

Над пропастью русского рва.

* * *

Кто захочет свой дом проливать через край —

Уходить навсегда, постояв на ступенях?

Затуманная даль, обещание дай,

Что отныне не будет нужды в наступленьях,

И в моей стороне, где цветы по весне,

Проржавеют винтовки, стоящие в козлах.

Я уставший ребёнок, как впрочем, и все,

Кто себя почитают за храбрых и взрослых

И живут эту жизнь за зигзагом зигзаг,

Запасаясь терпением, будто бы снедью.

…Ветер воет, молчат и чернеют снега,

До цветущей весны остаются столетья.

* * *

Помоги мне в моём намерении:

Никогда не зайти в тупик,

Сторонящийся лицемерия,

Несговорчивый мой язык.

Ты и родина, ты и нация,

И тебе ли не знать, тебе,

Кем небесная интонация

Умерщвляется в суете.

Честный с честными, ясный с ясными,

Без лукавства и без подмен,

Помоги мне своими язвами,

Изболевшимися по всем.

* * *

Напоминайте мне почаще

О самом важном и простом.

О неземной воде журчащей

И наполняющей простор.

О том, что клена лист промокший,

Прощаясь с деревом своим,

Спешит к земле, к ногам прохожих,

Печалью неостановим.

О том, что даже в небе синем

Идет свой счет и лет, и зим,

Что человек почти всесилен

И тем всецело уязвим.

* * *

Нам сил не хватало для каждого страшного шага,

Когда по дороге, ведущей к другим берегам,

Мы шли и не смели смотреть на внезапно отставших,

Всех наших, внезапно отставших, стремившихся к нам.

Мы шли по земле. И в нее уходя постепенно,

Все меньше и меньше хотелось нам спорить навзрыд…

У нашей земли мы давно уже числились в пленных,

У нашей земли, у которой весь дух перерыт.

Как мир нас пугал! Становился холодным и серым,

Мечи обнажала несчастий чугунная рать.

…А доброе солнце вставало, сияло и грело.

Сияло и грело. И совестно было роптать.

* * *

Меня лечил зеленый подорожник

На каждой из игрушечных дорог,

Где лошадь мне была – единорог,

Где радость мне была – всего дороже.

Где каждый день не пережит, а прожит –

Исполнен смысла, праздничен и строг.

И никаких не надо мудрых строк,

Чтобы понять, что жить на свете можно.

Мне не хотелось думать о плохом,

Хотя под черным шерстяным платком

Оно ко мне спешило и, спеша,

Рассчитывая только на победу,

Смеялось в голос на мои обеты –

Благодарить за все, что Ты мне дашь.

* * *

Ну чего ты кричишь? Не кричи.

Еще будет немало причин,

Да никто отзываться не будет.

Будет мир неприветлив и смутен,

Словно полдень ноябрьский, коричневый,

Завывающий старыми притчами.

И найдется немало причин,

Чтоб кричать. А пока не кричи.

* * *

Вот этот палисадник – на дрова.

Вот этот дом – смотри – совсем невзрачный,

В нем жил старик – он пережил войну…

Он пережил войну, жену и сына.

И внука пережил. И вот ослеп…

Ну, побежали! Что же ты стоишь? –

Напрасно все. И под ногами та же

Вторая русская беда. Бегу.

Я добегу до поля, где коса

Уже давно травы не покосила…

И если б не простор и небеса,

То родина – совсем невыносима.

Себе наперерез

1

Мне не было прощенья потому…

А впрочем, этот факт не так уж важен

На свете, где вели буренья скважин,

Где пароход «Титаник» потонул,

Где враг врага преследовал и вел

До самого порога земляного,

Где сотни лет уже ничто не ново:

И доллар рос, и папоротник цвел,

Где мысли всех слетались в шумный вой

И было все (в итоге и по сумме),

Где каждый был по-своему безумен

В согласии с природой мировой,

Где очень часто воздух холодил

И часто жег; где толку ни на йоту,

Где все делились (по большому счету),

Но каждый третий нищим выходил.

2

Давай итожить наш с тобой улов

Под сводами разрушенного зала:

Стихи, произнесенные без слов

И беды, о которых я не знала.

Когда навстречу нам сгущался лес,

От ветра закрывающий полесье,

Самим себе мы шли наперерез

И знать не знали, что кому полезней.

* * *

Где только на русском зовут или кличут,

Простая прогулка – и та не отлична

От сотни других одичалых прогулок.

Мне день показался и ясен, и гулок,

И будто совсем не помят и не скомкан,

А был он туманен – под стать незнакомкам.

И черным крылом размахнулась тревога,

И свет прокисал как творог или творог,

И травы шептались (о чем – неизвестно),

Но было не время, но было не место,

И все вперемешку катилось с отвеса,

И сквозь вековую больную завесу

Сияла комета над миром безвольным,

И за душу брали звериные вопли.

* * *

Краснел закат на западном боку

Во всю свою багрянистую силу.

Спокойно лес раскинулся в миру,

И стало мирно вопреки всему,

Что происходит и происходило.

И можно было – сразу не поняв –

Не разглядеть, что лес обезоружен,

Что он стоит на выжженных холмах,

Вокруг которых прорастает страх

Сухой колючкой, как сплетеньем кружев.

* * *

Засыпаю под шум разноцветного клена.

И не вспомнить, в каком превосходном году

Снится мне в перьях белых с хвостом закругленным –

Попугай. Попугай какаду.

Улетающий в небо Австралии яркой,

Оставляющий землю на совесть коал.

Снится мне какаду – одинокий и старый.

Королевский, как видно, капрал.

Улетающий – как и положено – вдруг,

Будто в жизни об этом полете не думал.

Какаду в белых перьях – не враг и не друг

Океана глубокому дулу.

Улетающий – как и положено – вдаль,

Как бы крылья от взмахов тугих не сводило.

Засмеется над ним озорная вода,

И до слез захохочет будильник.

* * *

Как хорошо: не надо снова рушить

Весь этот мир, разрушенный давно.

В пакете хлеб и солнечная груша –

Вполне себе еда для одного.

Как видишь, брат, возможно и без братства

Прожить тогда, когда стопталась прыть.

До сна, как до спасения, добраться

И одеялом голову накрыть.

* * *

Двадцатый век ушел. Теперь

Купи себе хоть дом, хоть ранчо.

Живи как хочешь!.. Верь не верь,

Мне так же муторно, как раньше.

И, знаешь, беспощадней сны.

И ни один не скажет гаджет,

Как, может, лучшие сыны

Становятся глупей и гаже.

И нет ни золоченых риз,

Ни жемчуга речного бусин.

Уверенно шагая вниз,

Давай хоть головы опустим.

* * *

Ни кола ни двора. Ни двора, ни кола.

Только лес-земляника да клюква-болото.

Непроглядная, вечная, страшная мгла

Аккуратно выходит из-за поворота,

Нам навстречу сгущается белым пятном

И пугает своим нерушимым покоем.

Сколько можно все время твердить об одном?

Сколько можно ходить по чернеющим комьям?

И смотреть на чернеющих птиц в вышине?

И не ведать других маяков, кроме черных?

…Продолжается жизнь на воде и пшене,

Каждый год, чередой из нечетных и четных.

ДАКТИЛЬНАЯ АЗБУКА

Молчи! В руках все буквы алфавита,

Которым доверяю с букваря.

Вращается Земля, вьюнком увита

И люди говорят, не говоря

Ни слова вслух, а все шепча губами

И жестами доказывая жизнь

Сквозь тишину, которой не убавить,

Каких чудесных мыслей не скажи.

* * *

Увидеть жизнь, которая случись

Однажды не ошибкой-тупиком,

А солнцем, от которого лучи

Бегут к земле на каждый холм и ком,

На всех людей – уставших, тихих, смертных –

Кто бит судьбой, и с толку сбит, и рван.

Увидеть свет, струящийся трехмерно

На этот нелюдимый караван.