Сергей Алиханов
Ольга Иванова родилась в Москве. Окончила Литературный институт имени М. Горького.
Вышли поэтические сборники: «Когда никого», «Офелия-Гамлету», «Постскриптум», «Ода Улице», «Вымани Ангела» (вместе с Еленой Лапшиной — нашим автором).
Член Союза писателей Москвы.
При всей семантической насыщенности, поэзия Ольги Ивановой вовсе не отвлеченная. Стихи основаны на событиях жизни, а главное на всепобедной энергетике собственного духовного опыта. Как лед, через воду, обращается в пар, так и язык ее поэзии обретает в стихах новое агрегатное состояние — воздушно разговорное, пронизанное солнечным светом, шумом дождей, ветром улиц. Просодия Ольги Ивановой генерируется событиями 90-х годов, произошедших и осуществившихся в первую очередь из-за революции языка.
Ольга Иванова преемница подспудных общественных процессов. В те долгие десятилетия, когда статус любого слова или даже смысла имел только два, так сказать, регистра: функциональность и пафосность, поэзия исподволь становилась инструментом преодоления ментальной скованности, скудности, порожденной повседневной теле-бытовухой.
«Просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов» — записал Александр Сергеевич Пушкин, и добавим — продолжает требовать.
Дополняя традиционную образность, расширяя значения, используя в строчках актуальную лексику. поэтесса создает небывалые контексты. Порой кажется, что стихи её— настолько они в тренде! — оказывают на читателя прямое, внеэстетическое воздействие:
тупо поздняк аватару метаться
по символической этой земле...
проще окститься, да так и остаться
в этом её ледяном феврале,
с этим его «ожидайте ответа»
[всё ж аватар аватару - не зверь],
ибо [цитируя тютчева-фета]
сердца инова пудовую дверь —
не отворить ни бытью, ни загробью,
сколь заводнó перед ней ни хораль...
ибо любовь не рифмуется с кровью,
с нею рифмуется - только февраль.
Поэтесса поразительным образом владеет и творчески воспроизводит разновидности речи, устного общении различных возрастов и социальных групп. Модернистская парадигма Ольги Ивановой вовсе не самопальна, а базируется на глубинных традициях мировой культуры. Просторечия, художественно выразительные жаргонизмы, переход от классики к модерну и, посредством улавливаемой итертекстуальности — опять возвращение к классике, очень часто происходит на «носовом платке» строфы.
Читателю же глубинный смысл является постепенно, когда в результате виртуозного связывания поэтессой различных семантических векторов — через восприятие всплывает в его сознании. И лирика проникает в самое сердце:
улеглось... — и лицé — озарилось,
и в груди — ликованье, не жалость —
чтобы жизнь обрела обозримость,
и продо́лжилась, и продолжáлась —
как одна высоченная нота
на излёте лихого куплета,
воскрешая забытое что-то,
вроде детского лепета лета…
Вышло много статей, посвященный творчеству Ольги Ивановой.
Татьяна Бек, выдающаяся поэтесса, писала:
«...важнейшие черты ярко талантливой, оригинальной поэтики Ольги Ивановой: интеллектуальная просторечность (этакий стилистический стеб); принципиальная безглагольность (фетовская, но на новом витке); вечная выдернутость фразы, идеи, эмоции из контекста — догадывайтесь, дескать, сами), что за чем кроется и что из чего вытекает…
Она жалует инверсию... как средство остранения затерто-нейтральных слов и понятий через ломку их привычной иерархии, порядка, реестра.
…обращу внимание на плотность стиховой ткани, соседствующей с зияньями, дырами и проемами лирической речи, в которых гуляет и свищет ветер зазеркалья, внесловесного поля, подсознанья. А что за рифмы — свежие, игровые, естественно виртуозные!
В стихах Ольги Ивановой — такая степень жизненной переполненности, что за автора едва ли не страшно — как в душе все это умещается и не переливается через край?
...особенно выразительные в своем парадоксальном союзе с высоколобыми реминисценциями — от Сафо, Офелии и Иван Андреича Крылова — с латинизмами и архаизмами, создают поэтику интеллектуального лубка…
Я не припомню в нынешней поэзии такой откровенности, такой язвительной самоиронии и способности (даже — сладострастной склонности) к автошаржу…
Лишь очень сильный человек (тем более если он женщина) способен к такому острому и нелицеприятному самоанализу на людях — без боязни быть смешной... и — при всей декларируемой нелепости изгоя — очень самодостаточный, уверенный в своей внутренней правоте… гордости (или гордыни?) у Ольги Ивановой — с лихвой… первичность страсти, воплощенная музыкально.
Ольге Ивановой доступен в поэзии и мистический бред, и четкость афоризма, крылатой строки…
Она любит начать стихотворение как бы с середины (например, со словечка «ибо») — и в этом сквозит, помимо интонационного мостика к Бродскому, доверие к предполагаемому собеседнику: ты, мол, помнишь, на чем я прервалась, что было раньше и из чего вытекает нижеследующее… Она любит гремучую смесь деревенского фольклора, городской фени, филологизма и просто полудетского всхлипа. Она — и это главное — абсолютно настоящая, достоверная и доподлинная...».
Ирина Роднянская литературовед, много лет руководившая отделом критики журнала «Новый мир», поделилась:
«Ольга Иванова пишет любовную по преимуществу лирику в духе «поэтической истерии», — поэт очень искренний и неопровержимо одаренный; если струны ее души звучат сегодня врозь, значит, иначе она просто не может... из Ивановой можно было бы вытянуть гирлянды псевдо- и просто архаизмов, перемешанных со сленгом, головокружительных инверсий и прочего копимого названной исследовательницей добра, а заодно — целый словарь свежих диссонансных рифм.
В небрежных стихах, адресованных своей цеховой тусовке, в «письмах с понтом» — этом новом приблатненном потомстве старого жанра «послания», в усталых шутках-прибаутках живут и взывающий к сочувствию непритворный скепсис, и вызывающий уважение стоицизм, и завидно здоровое «несмотря ни на что»... уличный шарж-портрет, «душа и маска»…».
Владимир Губайловский поэт, критик и эссеист, в журнале «Дружба Народов» определил:
«Поэзия Ольги Ивановой — это поэзия интонационного потока, непрерывного затягивающего круговорота… лексика: от жаргона до старославянизмов, низкие темы переплетаются с высоким штилем и прорастают друг в друга.
Стих выпевается безо всякого видимого усилия… льется так же свободно, как льется река, но подчиняется изысканной организации и укладывается в строфу так же естественно, как русло реки...
Версификационная свобода используется, чтобы поднимать, захватывать и размывать никем не тронутые словесные и смысловые пласты... Отсутствие преград само становится преградой. И целью становится не развертывание стихового потока, а его торможение. И это делается мастерски…
Возникает музыка возвращения... интонация накрепко связана со словом. Тогда скорость речи заставит слово сдвинуться с места, выбьет его из семантического гнезда… сама интонация не скользит по поверхности чисто звуковых соответствий, а цепляет и тянет за собой сущности. Внутристиховые связи устанавливаются в динамике, и главную роль играет не словарное — устойчивое — значение, а сиюсекундное — интонационное.
Чтобы строфа звучала естественно, а не была просто красной тряпкой, призванной немного подразнить традиционный вкус традиционного читателя, нужно очень много уметь. Нужно подчинить слово себе, и заставить его до некоторой степени забыть о самостоятельной словесной природе и жить по тем законам, которые ему продиктованы интонацией стиха...
… ни «высокая», ни «низкая» лексика не несут пометы штиля. Они сращены в строке, они — равноправны… Есть надежда, есть выход... можно надеяться на то, что стезя будет пологой. Это все, чего может ждать «человече»...».
И снова только стихи дают надежду на счастливый исход:
* * *
— ещё поживи, невзирая
на то, что живёшь — умирая,
в глухом одиночестве гулком
нездешним одним переулком
ещё поброди, дорогая,
ещё погляди, не мигая,
на жало в крови двуединой
последней любви лебединой,
со лба убери вуалетку,
грудную студёную клетку
её отвори преизбытку,
продли эту тонкую пытку! —
вопит исчезающий город
рубахи распахнутый ворот
щеки полыхающий бархат
[и Dichtung, мой ангел, и Wahrheit]
автопортрет
вот тебе и баня
вот тебе и вот
Нина Искренко
ну, вот и вот... — как ранена в живот...
и в таковой вплывая хоровод,
переодета в белое до пят —
прикрыть дыру, пока не утопЯт,
и хороводя — боль перетерпеть,
и песней песнь сама себе попеть
[инвариант однако — зашибись,
ага, попросим спеть её на-бис]...
прикид из тины — позже и не факт...
пока — кастальский ключ и первый акт
в одно лицо [водицы — не испить],
неся, как знамя, бытьилинебыть
и всютуфту [2 b или не 2]
до намбер ту, где кру́гом — голова,
и степь да степь — как водится — кругóм...
_________________
...а в неком непроявленном-другом —
подростки неуклюжие, река...
речной песок и замок из песка...
где тупо, без балды, наверняка
любой из них — п о р в ё т — за двойника.
* * *
...а какого [оно же — доколе]
и с какой, извините, шизы —
как в начальной ушлёпошной школе,
бытия прописные азы
на каком-то сакральном санскрите
в оба-два, как умею, учу...
такова-селяви, говорите? —
сомневаться не смею.
молчу.
продолжая по ходу пиесы
месяцами не есть и не пить
вьюццатучи/штудируя/бесы
[хорошо бы собаку купить]
____________________
*где и знаками [что́ там — словами,
пусть и каждому вчуже внемлю́]
в этой тьме перемолвиться с Вами —
не судьба... обнимаю.
скорблю.
* * *
трепыхание — невечно и проходит
[ибо длительна оказия-поездка],
и нехай уже ничто не происходит —
до конца не предсказуема повестка...
и нехай уже не дышится от смога
[как бы ни был он и сладок и приятен],
сотаинника геройская подмога —
вроде дара, что едва ли вероятен...
отворяя воротá иного мира,
чтобы было сироте — куда податься,
да не сдрейфит ни офелия, ни лира —
за бесценное убиться принцедатство,
за простое недвусмысленное чудо,
за безбашенное стрёмное решенье,
низводящее откуда-то оттудо
торжествующее
головокрушенье
любовь
улеглось... — и лицé — озарилось,
и в груди — ликованье, не жалость —
чтобы жизнь обрела обозримость,
и продо́лжилась, и продолжáлась —
как одна высоченная нота
на излёте лихого куплета,
воскрешая забытое что-то,
вроде детского лепета лета,
где от данности — некуда деться,
и сады позастыли в поклоне —
проводить уходящее детство
первозданной природы на лоне,
и — какой-то бесспорной опекой,
в занебесном каком-то сюжете —
в некой байковой, клетчатой некой,
красно-синей какой-то манжете —
та рука, и река на закате,
и суровость — какой не сыскати,
пряча нежность и кротость коровью
под упорной нахмуренной бровью…
февраль
не выжить — как иллюзию ни дли —
большой любви
на маленькой земли́
автоэпиграф
тупо поздняк аватару метаться
по символической этой земле...
проще окститься, да так и остаться
в этом её ледяном феврале,
с этим его «ожидайте ответа»
[всё ж аватар аватару — не зверь],
ибо [цитируя тютчева-фета]
сердца инова пудовую дверь —
не отворить ни бытью, ни загробью,
сколь заводнó перед ней ни хораль...
ибо любовь не рифмуется с кровью,
с нею рифмуется — только февраль.
колыбельная
баю-баюшки-баю
мейби ай, а мейби ю
вроде реплики апарт
из-за двух соседних парт
занимающийся март
разбитной его стрит-арт
[может, фарс, а может, фарт
может, финиш, может, старт]
да походу там и тут
всюду лилии цветут
и во аде — как в раю
баю-баюшки-баю
* * *
шлейка славы шелковиста,
да петля ее — тугая,
боли дудочку живую
элегантно облегая.
плюс повсюду — как объятье
белоглазого колосса —
простирается пространство,
изначально безголосо.
и уже без опасений —
козлоного, многоруко —
шарит время по карманам,
как отъявленный ворюга.
и — чуток бодрящей соли,
освежающего перца —
над открытостью твоею
усмехнувшееся сердце…
* * *
нудно и немо — в аду, в духоте,
в спину герою,
явно не в тему, прибита к тахте
этой жарою,
в плане канвы не догнав ни черта,
суть выявляю:
не разевая зашитого рта,
«благословляю»
[с виду — не двигаясь, втуне — мечась]…
выгода квеста:
неуязвимое здесь и сейчас.
выхода вместо.
ЖИЗНЬ
Не говори со мной! Что я тебе отвечу?
Осип Мандельштам
…ты и его, что к выходу тесним
как некий неучтенный аноним,
и это тело [что-мне-делать-с-ним],
как куклу надоевшую, уронишь,
и эту душу выпустишь вот-вот
[воздушный шар, трепещущий живот] —
в отчаянья бездушный небосвод,
уничтоженья каторжный воронеж…
затем и я, дрянной его лубок
[разматывая подлости клубок],
чей кубок пуст, и морок неглубок,
и ноша — не тяжеле, доложу те, —
сижу, реву, цитирую, строчу
и разума, и Музы не хочу,
читателю, советчику, врачу
усердствуя не выдать этой жути…
и позабив на эту дребедень
[хоть ты на вертел жизнь мою надень],
скажу: какой обыкновенный день!
и жалобой строфы — не изувечу,
как тот, угасший в неродных ее руках
[над волчьей ямой, в мокрых ползунках]
и этим самым засветившийся в веках…
__________________
не говори со мной!
что я тебе отвечу?
ПОЭТАМ
а наутро — отмытые заново
от безоблачных снов и воздушности
все минуты тропинкою заданной
поплывут, побегут — по окружности
Антон Очиров
вопреки благозвучью заглавия
[с позолотою у изголовия] —
после бала, облавы, бесславия,
в пересыльной тюрьме послесловия,
обживая просторную клеть ея,
обреченной рукою заранее
отмахни долготе долголетия,
зацени широту умирания
колеси, километры наматывай
ну а хлынет — усерднее сглатывай
______________
[по стопам несравненной Ахматовой
утекая дорогой агатовой].
* * *
за ангелов, ютящихся походу
на острие иглы/карандаша,
за ско́лы и углы, моя душа,
и сволочную здешнюю погоду,
под эту пастораль *а не пора ль*
бурея, как убитый алкоголик,
вангу́ю: это присказка, соколик —
без палева борзеющий февраль
и этой вьюги вражеский визит
в окно, туда распахнутое настежь
[нехай расчертыхаешься и застишь —
со всех щелей, как надо, засквозит]...
и пестуя разбитых у корыт
треклятую предательскую слякоть,
д̶о̶с̶т̶а̶в̶ ̶ч̶е̶р̶н̶и̶л̶ учусь
о б н я т ь и п л а к а т ь,
а не рыдать, как буйная, навзрыд.
ХОРЕЙ
идёт бычок, качается...
АЛБ
вроде, вот она и про́га
и коннэ́кт — а вот и нэту
и заказана дорога
и канцоне и сонэту
да и реплике на тему —
в патентованное завтра
[разве в ту роман-поэму
*не без некого азарта,
но ни разу не игриво
голося чегожеболе* —
через скошенное криво
семантическое поле]
_________________
как задворками ни прыгай
ни плутай его дворами —
быть поэме дохлой рыбой
в инстаграме-телеграме
разве выкружится в неком
подсадном инварианте
[на потеху человекам]
спич о барышне и ба́нте
да с подвыподвертом опус
о б̶ы̶ч̶к̶е̶ божке, в начале марта
как-то вяло, без азарта
похищающем европу-с
ВИДЕОКЛИП -1
Планиды ледяная белизна.
Настойчивая статика движенья.
Над головою — полная луна,
как перезрелый плод воображенья.
Цитеры безнадзорные ветра
да кумпола небьющееся блюдо.
Чужой свободы чёрная дыра,
тылы оберегающая люто.
И, распахнув пустое пальтецо,
перед её отсутствующей дверью —
твоё подслеповатое лицо,
твоё недальновидное доверье.
***
Нишкни кривою путеводной,
хана доканывать коней!
Стакан воды водопроводной —
нужней.
Покинь отравленные реки
и подсадные берега.
Гляди, обуглены навеки
снега.
Крови о крошево дороги,
ища оставшуюся треть —
сквозь дыры смертныя дерюги
узреть
в культе безрукия Венеры
её бикфордовы дары;
как перемрут её химеры,
миры.
В садке божественной путаны —
визг олимпийской мелюзги...
И обессилены титаны…
Беги.
credo
В связи с отпадною погодкой,
под чумовою синевой —
пройтись парадною походкой,
шурша опавшею листвой,
смакуя мглу сомнамбулии
сквозь ностальгический лорнет,
вдоль элегической аллеи,
которой не было и нет;
стезёй бродячего сюжета
влача беспутный сапожок,
вчерне очерчивая сжато
душе любой её шажок —
испить из фавнова копытца,
чего б ни вычерпнула пясть,
чтоб относительно забыться
и окончательно запасть;
и, в ходе длительных баталий
приумножая самиздат,
не афишируя деталей
и не указывая дат,
благословляя после бала
[не без уклона в криминал]
создателя-концептуала
за восхитительный финал,
где отлилась — эпиталамкой
верша кармический мухлёж —
неописуемою ломкой
неподражаемая ложь,
без комментария, i`m sorry,
как эта жуть пережита,
не возражая режиссуре,
покорно пить из решета;
и быть [oфелии слабо ли!] —
в опале, в мыле, на мели,
и после пули, после боли,
сменившей плюшевое «пли!»,
в оправе траурныя рамы
водить отточенным пером,
в помин её подробной драмы
строча надгробный палиндром;
осваивая ноосферу,
где исключается гешефт,
СУДЬБЫ ПРОВАЛЬНУЮ АФЕРУ
шифруя клавишею Shift,
в ажуре свежести не первой
доканывая наяву
уже продуманною стервой
её последнюю главу;
и некой собственною тёзкой
вовсю блюсти la politesse,
попыхивая пахитоской,
как водится у поэтесс,
из эксклюзивной стеклотары
цедя целительный нектар...
_______________________
*И где-то в сфере субкультуры
легко сойти за суперстар.
***
Полноте жить во лжи,
ползати вдоль межи...
Не оставляй щели.
Комьями завали.
С верою в два перста
в перстью набитом рту.
С кротостию крота
пестуя слепоту.
Нишу беря горбом.
Мордой буравя грунт.
Ощупью, наобум.
Осознавая: бунт.
[Выучившись сперва
навыку — выживать,
мужеству естества —
не сосуществовать
с худшею из подстав —
жалостью холостой].
С пеною на устах.
С песнею под пятой.
Царствуя вне игры,
околевая тут, —
не покидай норы.
Если нужна — найдут.
***
В одиночку ли, со-борно
[ведь не дуло же — к виску ж], но
там, где вам — заводно, бурно, —
мне, родные мои, — скушно.
Хоть в три слоя перо выкрась —
всё не скрыть белизны с исподу.
Только с виду душа свыклась.
Только с виду — концы в воду.
Ведь не вечно ж в поту бечь ей,
приручая тоску птичью,
от бескрылости человечьей
задыхающеюся дичью!
Отмотала своё пташка.
Хоть и держит её то, что
расставаться — ещё тяжко, —
оставаться — уже тошно.
Может, небо и милосердно,
и не спросит оно с нас, но
там, где вам — ничего, сносно,
мне, родные мои, — смертно.
***
В минувшее бессмысленно соваться,
где жизнь — одно сплошное дежа-вю...
И неуместно интересоваться —
как я живу. — Как видите, живу.
Вожу авто. Выгуливаю псицу.
Варю глинтвейн. Играю на фо-но.
Ращу дитя. Настурцию. Косицу.
Смотрю в заиндевелое окно.
Где вижу, сквозь иезуитство вьюги,
всецелый и ликующий июль.
И маленькое облако на юге,
похожее на душу — не мою ль? —
первоначально — млечное, однако
померкшее по мере бытия.
И внятнее не выведено знака —
как одиноко бедствую и я.
***
Памяти Геннадия Айги
люди приходят к людям в скорлупках тел,
в облаке облика, прячущем существо, —
сквозь парадные двери идей и дел…
души приходят к душам — поверх всего.
души приходят к душам поверх голов,
изгородей, событий, судеб, времен —
льдистой водою в легких ладонях слов…
пленной форелью в тонких сетях имен…
робкой мольбою — сквозь роговой покров
несовпаденья, земные минуя сны…
души приходят к душам поверх миров.
вечно.
помимо воли.
войны. вины.
* * *
я говорю от имени контекста,
который видят десять человек…
Илья Кукулин
и я скажу (от имени контекста,
не чуждая астрального пиратства):
еще не вечер, нет, еще не вечер,
образчики вселенского сиротства,
искавшие небесного знаменья,
но меченные метою незнанья —
затворники Великого Затменья
и узники Великого Изгнанья,
смятением объятые и спесью,
как стенами тюремными, за ними,
давясь, как пеной, собственною песнью —
отчаянными, зимними, земными
и гулкими, как музыка, ночами —
оставшиеся, видимо, ни с чем, но
от муки одичавшими очами
то видящие, что — неизреченно.
ДОЖДЬ
сквозь несметные струи небесной воды,
сквозь бессмертные слезы всеобщей беды,
улыбаясь, идти под намокшим зонтом,
в сонме женщин, осенних ее хризантем,
с увядающим стеблем и детским лицом —
безрассудство цветения
(перед концом)
* * *
а женщина — просто печальный дурак,
который хоронится в каждом…
Сергей Шабалов
в идеале — любовь, а на деле — ликбез —
как, лишась идеала, обходятся без,
и все та же над нею овчинка небес,
а по обе — нейтральная зона.
потому что Россия — огромный барак,
где всегда первомай и всегда полумрак
(внемже дремлет и внешний и внутренний враг
под нетленные блюзы Кобзона).
плюс на стрелке у трех перспективных дорог —
средь мятущихся рук и толпящихся дрог —
характерный триктрак да глухой матерок
пугачевщины и временщины…
а мужчина в России — ни грек, ни варяг:
бормота (бочкарев) плюс лапша (доширак).
ну а женщина — просто печальный дурак,
потерявший ключи от мужчины.
* * *
Пока хотенья фанатели,
она вовсю уже мела,
метафизической метели
неутомимая метла
(как некий хлам с исподней полки —
ошметки памяти земной,
иллюзий мелкие осколки,
обмылки мысли основной),
сводя почти до примитива
судьбы немое синема.
Чья муть — уже необратима.
И нескончаема * * * зима.
* * *
Ире Перуновой
что королю — сор
то холую — клад
кто на «распни» скор —
тем и в раю — ад
в тренде не кровь — брют
в кадре не дух — прах
над лабудой блюд
а между строк — страх
как ни камлай — мрут
горних не вскрыть — врат
и́ну и брат — брут
и́ну и брут — брат
К душе
Кате Горбовской
под нажимом неслабого бремени
лицедействия, места и времени
телепаясь опальной харитой
вдоль периметра крепенькой крытой
саркофага, тебе перепавшего
мимо шага его черепашьего
да ярма вековечного вета —
в темпе вальса ли, ветра ли, света —
мимо палева и залипалова
мимомимо, кшесинскаяпавлова!
в уцелевшей пуанте атласной
[у носка — недвусмысленно красной]
* * *
говорите, реинкарнация… —
похорОны да коронация
[все одна поелику роль —
типа, на, порули, король]
сколько раз ни врубайте ролик
на экране — все тот же троллинг
те же лицы, но только в профиль
[сиречь, фауст и мефистофель]
без балды говорю, на местности
телепаться в тылу телесности
сколь ни выделено годин,
судный день — отродясь один
* * *
чуя свору притравленну волчью
приговору, приправленну желчью
возражая, да не возглаголешь
в правоте, умножающей горечь
шизанутою некой трубою
не труби, говорю, пред собою —
стань отныне самой немотою
с крупной рыбкой на дне золотою
седину ненаглядную гладя
в синеву неоглядную глядя
не мигая, не изнемогая —
и откроется правда другая
* * *
пускай истаяли черты,
обледенело ложе, —
сквозь своды вечной мерзлоты —
бывало же, цвело же…
приподымали же с одра
как ангелы, глаголы…
и за руку, как школяра,
сугубо мимо школы,
как лепшие учителя,
сквозь годы волокли же…
________________
все ближе бренная земля.
но с ней и небо — ближе.
голгофа
химера мира
его вершина
внизу — все та же
возня мышина
в норе репризы
все то же деют
все те же ризы
все те же делют
устами шкодят
сего не мают:
с креста не сходят —
с него снимают
* * *
Гляди, как нежится в недрах сот
иллюзий медок блажной!
Но где же, книжица, адресат,
достойный хотя б одной!
О ком не совестно, вопия
ко Господу, рук воздеть.
В сиротской люльке небытия
лежащего — углядеть.
Как перл из раковины изъять.
Водою живой облить.
Во тьме беспамятства — отстоять.
Именем наделить.
У здешней немочи, немоты
оспорив его курсив.
В созвездье Взгляда, в созвучье «Ты» —
свои же собственные черты,
как в зеркале, воскресив.
* * *
…А я живу — ослепшею улиткой
судьбы, ее заблудшею подлодкой
(и там уже немерено — воды)…
А ты живешь — как редкостная рыба,
плывущая по линии отрыва
в глубины Леты, лексики во льды.
А я живу — как реквием играю.
Красноречиво шествую по краю.
Но все еще не падаю — стою, —
взята за горло собственною песней.
Она — сильней. Но я ее — телесней.
И ей меня — не сбыть небытию.
* * *
До ста считаешь, свечой чадишь.
С тоски словеса плодишь.
А то и радуешься — сидишь —
незнамо чему. Глядишь —
а поступь у жизни — уже строга.
А в склянице взгляда — лед.
А то — сшибавшее берега,
питавшее столько лет,
как прорву, стойкий ее порок
и крови сорочий крик
словесное млеко — уже творог.
А сверстник — уже старик.
И нароешь номер, и видишь: стерт.
И лопаешь люминал.
И шепчешь: это еще фальстарт.
А это — уже финал.
* * *
Неуловимо.
Неощутимо.
Неизреченно.
Неотвратимо.
Непостижимо.
Неизмеримо.
Недостоверно.
Неоспоримо.
Несокрушимо.
Неодолимо.
Ненасытимо.
Неутолимо.
Неукротимо.
Неугасимо.
Немилосердно.
Невыносимо.
Недолговечно.
Неудержимо.
Невозвратимо.
Недостижимо.
Неизгладимо.
Невосполнимо.
И что это было —
необъяснимо.