Ольга Иванова: "...И маленькое облако на юге, похожее на душу — не мою ль?"

Сергей Алиханов

Ольга Иванова родилась в Москве. Окончила Литературный институт имени М. Горького.

Вышли поэтические сборники: «Когда никого», «Офелия-Гамлету», «Постскриптум», «Ода Улице», «Вымани Ангела» (вместе с Еленой Лапшиной — нашим автором).

Член Союза писателей Москвы.

При всей семантической насыщенности, поэзия Ольги Ивановой вовсе не отвлеченная. Стихи основаны на событиях жизни, а главное на всепобедной энергетике собственного духовного опыта. Как лед, через воду, обращается в пар, так и язык ее поэзии обретает в стихах новое агрегатное состояние — воздушно разговорное, пронизанное солнечным светом, шумом дождей, ветром улиц. Просодия Ольги Ивановой генерируется событиями 90-х годов, произошедших и осуществившихся в первую очередь из-за революции языка.

Ольга Иванова преемница подспудных общественных процессов. В те долгие десятилетия, когда статус любого слова или даже смысла имел только два, так сказать, регистра: функциональность и пафосность, поэзия исподволь становилась инструментом преодоления ментальной скованности, скудности, порожденной повседневной теле-бытовухой.

«Просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов» — записал Александр Сергеевич Пушкин, и добавим — продолжает требовать.

Дополняя традиционную образность, расширяя значения, используя в строчках актуальную лексику. поэтесса создает небывалые контексты. Порой кажется, что стихи её— настолько они в тренде! — оказывают на читателя прямое, внеэстетическое воздействие:

тупо поздняк аватару метаться

по символической этой земле...

проще окститься, да так и остаться

в этом её ледяном феврале,

с этим его «ожидайте ответа»

[всё ж аватар аватару - не зверь],

ибо [цитируя тютчева-фета]

сердца инова пудовую дверь —

не отворить ни бытью, ни загробью,

сколь заводнó перед ней ни хораль...

ибо любовь не рифмуется с кровью,

с нею рифмуется - только февраль.

Поэтесса поразительным образом владеет и творчески воспроизводит разновидности речи, устного общении различных возрастов и социальных групп. Модернистская парадигма Ольги Ивановой вовсе не самопальна, а базируется на глубинных традициях мировой культуры. Просторечия, художественно выразительные жаргонизмы, переход от классики к модерну и, посредством улавливаемой итертекстуальности — опять возвращение к классике, очень часто происходит на «носовом платке» строфы.

Читателю же глубинный смысл является постепенно, когда в результате виртуозного связывания поэтессой различных семантических векторов — через восприятие всплывает в его сознании. И лирика проникает в самое сердце:

улеглось... — и лицé — озарилось,

и в груди — ликованье, не жалость —

чтобы жизнь обрела обозримость,

и продо́лжилась, и продолжáлась —

как одна высоченная нота

на излёте лихого куплета,

воскрешая забытое что-то,

вроде детского лепета лета…

Вышло много статей, посвященный творчеству Ольги Ивановой.

Татьяна Бек, выдающаяся поэтесса, писала:

«...важнейшие черты ярко талантливой, оригинальной поэтики Ольги Ивановой: интеллектуальная просторечность (этакий стилистический стеб); принципиальная безглагольность (фетовская, но на новом витке); вечная выдернутость фразы, идеи, эмоции из контекста — догадывайтесь, дескать, сами), что за чем кроется и что из чего вытекает…

Она жалует инверсию... как средство остранения затерто-нейтральных слов и понятий через ломку их привычной иерархии, порядка, реестра.

…обращу внимание на плотность стиховой ткани, соседствующей с зияньями, дырами и проемами лирической речи, в которых гуляет и свищет ветер зазеркалья, внесловесного поля, подсознанья. А что за рифмы — свежие, игровые, естественно виртуозные!

В стихах Ольги Ивановой — такая степень жизненной переполненности, что за автора едва ли не страшно — как в душе все это умещается и не переливается через край?

...особенно выразительные в своем парадоксальном союзе с высоколобыми реминисценциями — от Сафо, Офелии и Иван Андреича Крылова — с латинизмами и архаизмами, создают поэтику интеллектуального лубка…

Я не припомню в нынешней поэзии такой откровенности, такой язвительной самоиронии и способности (даже — сладострастной склонности) к автошаржу…

Лишь очень сильный человек (тем более если он женщина) способен к такому острому и нелицеприятному самоанализу на людях — без боязни быть смешной... и — при всей декларируемой нелепости изгоя — очень самодостаточный, уверенный в своей внутренней правоте… гордости (или гордыни?) у Ольги Ивановой — с лихвой… первичность страсти, воплощенная музыкально.

Ольге Ивановой доступен в поэзии и мистический бред, и четкость афоризма, крылатой строки…

Она любит начать стихотворение как бы с середины (например, со словечка «ибо») — и в этом сквозит, помимо интонационного мостика к Бродскому, доверие к предполагаемому собеседнику: ты, мол, помнишь, на чем я прервалась, что было раньше и из чего вытекает нижеследующее… Она любит гремучую смесь деревенского фольклора, городской фени, филологизма и просто полудетского всхлипа. Она — и это главное — абсолютно настоящая, достоверная и доподлинная...».

Ирина Роднянская литературовед, много лет руководившая отделом критики журнала «Новый мир», поделилась:

«Ольга Иванова пишет любовную по преимуществу лирику в духе «поэтической истерии», — поэт очень искренний и неопровержимо одаренный; если струны ее души звучат сегодня врозь, значит, иначе она просто не может... из Ивановой можно было бы вытянуть гирлянды псевдо- и просто архаизмов, перемешанных со сленгом, головокружительных инверсий и прочего копимого названной исследовательницей добра, а заодно — целый словарь свежих диссонансных рифм.

В небрежных стихах, адресованных своей цеховой тусовке, в «письмах с понтом» — этом новом приблатненном потомстве старого жанра «послания», в усталых шутках-прибаутках живут и взывающий к сочувствию непритворный скепсис, и вызывающий уважение стоицизм, и завидно здоровое «несмотря ни на что»... уличный шарж-портрет, «душа и маска»…».

Владимир Губайловский поэт, критик и эссеист, в журнале «Дружба Народов» определил:

«Поэзия Ольги Ивановой — это поэзия интонационного потока, непрерывного затягивающего круговорота… лексика: от жаргона до старославянизмов, низкие темы переплетаются с высоким штилем и прорастают друг в друга.

Стих выпевается безо всякого видимого усилия… льется так же свободно, как льется река, но подчиняется изысканной организации и укладывается в строфу так же естественно, как русло реки...

Версификационная свобода используется, чтобы поднимать, захватывать и размывать никем не тронутые словесные и смысловые пласты... Отсутствие преград само становится преградой. И целью становится не развертывание стихового потока, а его торможение. И это делается мастерски…

Возникает музыка возвращения... интонация накрепко связана со словом. Тогда скорость речи заставит слово сдвинуться с места, выбьет его из семантического гнезда… сама интонация не скользит по поверхности чисто звуковых соответствий, а цепляет и тянет за собой сущности. Внутристиховые связи устанавливаются в динамике, и главную роль играет не словарное — устойчивое — значение, а сиюсекундное — интонационное.

Чтобы строфа звучала естественно, а не была просто красной тряпкой, призванной немного подразнить традиционный вкус традиционного читателя, нужно очень много уметь. Нужно подчинить слово себе, и заставить его до некоторой степени забыть о самостоятельной словесной природе и жить по тем законам, которые ему продиктованы интонацией стиха...

… ни «высокая», ни «низкая» лексика не несут пометы штиля. Они сращены в строке, они — равноправны… Есть надежда, есть выход... можно надеяться на то, что стезя будет пологой. Это все, чего может ждать «человече»...».

И снова только стихи дают надежду на счастливый исход:

* * *

— ещё поживи, невзирая

на то, что живёшь — умирая,

в глухом одиночестве гулком

нездешним одним переулком

ещё поброди, дорогая,

ещё погляди, не мигая,

на жало в крови двуединой

последней любви лебединой,

со лба убери вуалетку,

грудную студёную клетку

её отвори преизбытку,

продли эту тонкую пытку! —

вопит исчезающий город

рубахи распахнутый ворот

щеки полыхающий бархат

[и Dichtung, мой ангел, и Wahrheit]

автопортрет

вот тебе и баня

вот тебе и вот

Нина Искренко

ну, вот и вот... — как ранена в живот...

и в таковой вплывая хоровод,

переодета в белое до пят —

прикрыть дыру, пока не утопЯт,

и хороводя — боль перетерпеть,

и песней песнь сама себе попеть

[инвариант однако — зашибись,

ага, попросим спеть её на-бис]...

прикид из тины — позже и не факт...

пока — кастальский ключ и первый акт

в одно лицо [водицы — не испить],

неся, как знамя, бытьилинебыть

и всютуфту [2 b или не 2]

до намбер ту, где кру́гом — голова,

и степь да степь — как водится — кругóм...

_________________

...а в неком непроявленном-другом —

подростки неуклюжие, река...

речной песок и замок из песка...

где тупо, без балды, наверняка

любой из них — п о р в ё т — за двойника.

* * *

...а какого [оно же — доколе]

и с какой, извините, шизы —

как в начальной ушлёпошной школе,

бытия прописные азы

на каком-то сакральном санскрите

в оба-два, как умею, учу...

такова-селяви, говорите? —

сомневаться не смею.

молчу.

продолжая по ходу пиесы

месяцами не есть и не пить

вьюццатучи/штудируя/бесы

[хорошо бы собаку купить]

____________________

*где и знаками [что́ там — словами,

пусть и каждому вчуже внемлю́]

в этой тьме перемолвиться с Вами —

не судьба... обнимаю.

скорблю.

* * *

трепыхание — невечно и проходит

[ибо длительна оказия-поездка],

и нехай уже ничто не происходит —

до конца не предсказуема повестка...

и нехай уже не дышится от смога

[как бы ни был он и сладок и приятен],

сотаинника геройская подмога —

вроде дара, что едва ли вероятен...

отворяя воротá иного мира,

чтобы было сироте — куда податься,

да не сдрейфит ни офелия, ни лира —

за бесценное убиться принцедатство,

за простое недвусмысленное чудо,

за безбашенное стрёмное решенье,

низводящее откуда-то оттудо

торжествующее

головокрушенье

любовь

улеглось... — и лицé — озарилось,

и в груди — ликованье, не жалость —

чтобы жизнь обрела обозримость,

и продо́лжилась, и продолжáлась —

как одна высоченная нота

на излёте лихого куплета,

воскрешая забытое что-то,

вроде детского лепета лета,

где от данности — некуда деться,

и сады позастыли в поклоне —

проводить уходящее детство

первозданной природы на лоне,

и — какой-то бесспорной опекой,

в занебесном каком-то сюжете —

в некой байковой, клетчатой некой,

красно-синей какой-то манжете —

та рука, и река на закате,

и суровость — какой не сыскати,

пряча нежность и кротость коровью

под упорной нахмуренной бровью…

февраль

не выжить — как иллюзию ни дли —

большой любви

на маленькой земли́

автоэпиграф

тупо поздняк аватару метаться

по символической этой земле...

проще окститься, да так и остаться

в этом её ледяном феврале,

с этим его «ожидайте ответа»

[всё ж аватар аватару — не зверь],

ибо [цитируя тютчева-фета]

сердца инова пудовую дверь —

не отворить ни бытью, ни загробью,

сколь заводнó перед ней ни хораль...

ибо любовь не рифмуется с кровью,

с нею рифмуется — только февраль.

колыбельная

баю-баюшки-баю

мейби ай, а мейби ю

вроде реплики апарт

из-за двух соседних парт

занимающийся март

разбитной его стрит-арт

[может, фарс, а может, фарт

может, финиш, может, старт]

да походу там и тут

всюду лилии цветут

и во аде — как в раю

баю-баюшки-баю

* * *

шлейка славы шелковиста,

да петля ее — тугая,

боли дудочку живую

элегантно облегая.

плюс повсюду — как объятье

белоглазого колосса —

простирается пространство,

изначально безголосо.

и уже без опасений —

козлоного, многоруко —

шарит время по карманам,

как отъявленный ворюга.

и — чуток бодрящей соли,

освежающего перца —

над открытостью твоею

усмехнувшееся сердце…

* * *

нудно и немо — в аду, в духоте,

в спину герою,

явно не в тему, прибита к тахте

этой жарою,

в плане канвы не догнав ни черта,

суть выявляю:

не разевая зашитого рта,

«благословляю»

[с виду — не двигаясь, втуне — мечась]…

выгода квеста:

неуязвимое здесь и сейчас.

выхода вместо.

ЖИЗНЬ

Не говори со мной! Что я тебе отвечу?

Осип Мандельштам

…ты и его, что к выходу тесним

как некий неучтенный аноним,

и это тело [что-мне-делать-с-ним],

как куклу надоевшую, уронишь,

и эту душу выпустишь вот-вот

[воздушный шар, трепещущий живот] —

в отчаянья бездушный небосвод,

уничтоженья каторжный воронеж…

затем и я, дрянной его лубок

[разматывая подлости клубок],

чей кубок пуст, и морок неглубок,

и ноша — не тяжеле, доложу те, —

сижу, реву, цитирую, строчу

и разума, и Музы не хочу,

читателю, советчику, врачу

усердствуя не выдать этой жути…

и позабив на эту дребедень

[хоть ты на вертел жизнь мою надень],

скажу: какой обыкновенный день!

и жалобой строфы — не изувечу,

как тот, угасший в неродных ее руках

[над волчьей ямой, в мокрых ползунках]

и этим самым засветившийся в веках…

__________________

не говори со мной!

что я тебе отвечу?

ПОЭТАМ

а наутро — отмытые заново

от безоблачных снов и воздушности

все минуты тропинкою заданной

поплывут, побегут — по окружности

Антон Очиров

вопреки благозвучью заглавия

[с позолотою у изголовия] —

после бала, облавы, бесславия,

в пересыльной тюрьме послесловия,

обживая просторную клеть ея,

обреченной рукою заранее

отмахни долготе долголетия,

зацени широту умирания

колеси, километры наматывай

ну а хлынет — усерднее сглатывай

______________

[по стопам несравненной Ахматовой

утекая дорогой агатовой].

* * *

за ангелов, ютящихся походу

на острие иглы/карандаша,

за ско́лы и углы, моя душа,

и сволочную здешнюю погоду,

под эту пастораль *а не пора ль*

бурея, как убитый алкоголик,

вангу́ю: это присказка, соколик —

без палева борзеющий февраль

и этой вьюги вражеский визит

в окно, туда распахнутое настежь

[нехай расчертыхаешься и застишь —

со всех щелей, как надо, засквозит]...

и пестуя разбитых у корыт

треклятую предательскую слякоть,

д̶о̶с̶т̶а̶в̶ ̶ч̶е̶р̶н̶и̶л̶ учусь

о б н я т ь и п л а к а т ь,

а не рыдать, как буйная, навзрыд.

ХОРЕЙ

идёт бычок, качается...

АЛБ

вроде, вот она и про́га

и коннэ́кт — а вот и нэту

и заказана дорога

и канцоне и сонэту

да и реплике на тему —

в патентованное завтра

[разве в ту роман-поэму

*не без некого азарта,

но ни разу не игриво

голося чегожеболе* —

через скошенное криво

семантическое поле]

_________________

как задворками ни прыгай

ни плутай его дворами —

быть поэме дохлой рыбой

в инстаграме-телеграме

разве выкружится в неком

подсадном инварианте

[на потеху человекам]

спич о барышне и ба́нте

да с подвыподвертом опус

о б̶ы̶ч̶к̶е̶ божке, в начале марта

как-то вяло, без азарта

похищающем европу-с

ВИДЕОКЛИП -1

Планиды ледяная белизна.

Настойчивая статика движенья.

Над головою — полная луна,

как перезрелый плод воображенья.

Цитеры безнадзорные ветра

да кумпола небьющееся блюдо.

Чужой свободы чёрная дыра,

тылы оберегающая люто.

И, распахнув пустое пальтецо,

перед её отсутствующей дверью —

твоё подслеповатое лицо,

твоё недальновидное доверье.

***

Нишкни кривою путеводной,

хана доканывать коней!

Стакан воды водопроводной —

нужней.

Покинь отравленные реки

и подсадные берега.

Гляди, обуглены навеки

снега.

Крови о крошево дороги,

ища оставшуюся треть —

сквозь дыры смертныя дерюги

узреть

в культе безрукия Венеры

её бикфордовы дары;

как перемрут её химеры,

миры.

В садке божественной путаны —

визг олимпийской мелюзги...

И обессилены титаны…

Беги.

credo

В связи с отпадною погодкой,

под чумовою синевой —

пройтись парадною походкой,

шурша опавшею листвой,

смакуя мглу сомнамбулии

сквозь ностальгический лорнет,

вдоль элегической аллеи,

которой не было и нет;

стезёй бродячего сюжета

влача беспутный сапожок,

вчерне очерчивая сжато

душе любой её шажок —

испить из фавнова копытца,

чего б ни вычерпнула пясть,

чтоб относительно забыться

и окончательно запасть;

и, в ходе длительных баталий

приумножая самиздат,

не афишируя деталей

и не указывая дат,

благословляя после бала

[не без уклона в криминал]

создателя-концептуала

за восхитительный финал,

где отлилась — эпиталамкой

верша кармический мухлёж —

неописуемою ломкой

неподражаемая ложь,

без комментария, i`m sorry,

как эта жуть пережита,

не возражая режиссуре,

покорно пить из решета;

и быть [oфелии слабо ли!] —

в опале, в мыле, на мели,

и после пули, после боли,

сменившей плюшевое «пли!»,

в оправе траурныя рамы

водить отточенным пером,

в помин её подробной драмы

строча надгробный палиндром;

осваивая ноосферу,

где исключается гешефт,

СУДЬБЫ ПРОВАЛЬНУЮ АФЕРУ

шифруя клавишею Shift,

в ажуре свежести не первой

доканывая наяву

уже продуманною стервой

её последнюю главу;

и некой собственною тёзкой

вовсю блюсти la politesse,

попыхивая пахитоской,

как водится у поэтесс,

из эксклюзивной стеклотары

цедя целительный нектар...

_______________________

*И где-то в сфере субкультуры

легко сойти за суперстар.

***

Полноте жить во лжи,

ползати вдоль межи...

Не оставляй щели.

Комьями завали.

С верою в два перста

в перстью набитом рту.

С кротостию крота

пестуя слепоту.

Нишу беря горбом.

Мордой буравя грунт.

Ощупью, наобум.

Осознавая: бунт.

[Выучившись сперва

навыку — выживать,

мужеству естества —

не сосуществовать

с худшею из подстав —

жалостью холостой].

С пеною на устах.

С песнею под пятой.

Царствуя вне игры,

околевая тут, —

не покидай норы.

Если нужна — найдут.

***

В одиночку ли, со-борно

[ведь не дуло же — к виску ж], но

там, где вам — заводно, бурно, —

мне, родные мои, — скушно.

Хоть в три слоя перо выкрась —

всё не скрыть белизны с исподу.

Только с виду душа свыклась.

Только с виду — концы в воду.

Ведь не вечно ж в поту бечь ей,

приручая тоску птичью,

от бескрылости человечьей

задыхающеюся дичью!

Отмотала своё пташка.

Хоть и держит её то, что

расставаться — ещё тяжко, —

оставаться — уже тошно.

Может, небо и милосердно,

и не спросит оно с нас, но

там, где вам — ничего, сносно,

мне, родные мои, — смертно.

***

В минувшее бессмысленно соваться,

где жизнь — одно сплошное дежа-вю...

И неуместно интересоваться —

как я живу. — Как видите, живу.

Вожу авто. Выгуливаю псицу.

Варю глинтвейн. Играю на фо-но.

Ращу дитя. Настурцию. Косицу.

Смотрю в заиндевелое окно.

Где вижу, сквозь иезуитство вьюги,

всецелый и ликующий июль.

И маленькое облако на юге,

похожее на душу — не мою ль? —

первоначально — млечное, однако

померкшее по мере бытия.

И внятнее не выведено знака —

как одиноко бедствую и я.

***

Памяти Геннадия Айги

люди приходят к людям в скорлупках тел,

в облаке облика, прячущем существо, —

сквозь парадные двери идей и дел…

души приходят к душам — поверх всего.

души приходят к душам поверх голов,

изгородей, событий, судеб, времен —

льдистой водою в легких ладонях слов…

пленной форелью в тонких сетях имен…

робкой мольбою — сквозь роговой покров

несовпаденья, земные минуя сны…

души приходят к душам поверх миров.

вечно.

помимо воли.

войны. вины.

* * *

я говорю от имени контекста,

который видят десять человек…

Илья Кукулин

и я скажу (от имени контекста,

не чуждая астрального пиратства):

еще не вечер, нет, еще не вечер,

образчики вселенского сиротства,

искавшие небесного знаменья,

но меченные метою незнанья —

затворники Великого Затменья

и узники Великого Изгнанья,

смятением объятые и спесью,

как стенами тюремными, за ними,

давясь, как пеной, собственною песнью —

отчаянными, зимними, земными

и гулкими, как музыка, ночами —

оставшиеся, видимо, ни с чем, но

от муки одичавшими очами

то видящие, что — неизреченно.

ДОЖДЬ

сквозь несметные струи небесной воды,

сквозь бессмертные слезы всеобщей беды,

улыбаясь, идти под намокшим зонтом,

в сонме женщин, осенних ее хризантем,

с увядающим стеблем и детским лицом —

безрассудство цветения

(перед концом)

* * *

а женщина — просто печальный дурак,

который хоронится в каждом…

Сергей Шабалов

в идеале — любовь, а на деле — ликбез —

как, лишась идеала, обходятся без,

и все та же над нею овчинка небес,

а по обе — нейтральная зона.

потому что Россия — огромный барак,

где всегда первомай и всегда полумрак

(внемже дремлет и внешний и внутренний враг

под нетленные блюзы Кобзона).

плюс на стрелке у трех перспективных дорог —

средь мятущихся рук и толпящихся дрог —

характерный триктрак да глухой матерок

пугачевщины и временщины…

а мужчина в России — ни грек, ни варяг:

бормота (бочкарев) плюс лапша (доширак).

ну а женщина — просто печальный дурак,

потерявший ключи от мужчины.

* * *

Пока хотенья фанатели,

она вовсю уже мела,

метафизической метели

неутомимая метла

(как некий хлам с исподней полки —

ошметки памяти земной,

иллюзий мелкие осколки,

обмылки мысли основной),

сводя почти до примитива

судьбы немое синема.

Чья муть — уже необратима.

И нескончаема * * * зима.

* * *

Ире Перуновой

что королю — сор

то холую — клад

кто на «распни» скор —

тем и в раю — ад

в тренде не кровь — брют

в кадре не дух — прах

над лабудой блюд

а между строк — страх

как ни камлай — мрут

горних не вскрыть — врат

и́ну и брат — брут

и́ну и брут — брат

К душе

Кате Горбовской

под нажимом неслабого бремени

лицедействия, места и времени

телепаясь опальной харитой

вдоль периметра крепенькой крытой

саркофага, тебе перепавшего

мимо шага его черепашьего

да ярма вековечного вета —

в темпе вальса ли, ветра ли, света —

мимо палева и залипалова

мимомимо, кшесинскаяпавлова!

в уцелевшей пуанте атласной

[у носка — недвусмысленно красной]

* * *

говорите, реинкарнация… —

похорОны да коронация

[все одна поелику роль —

типа, на, порули, король]

сколько раз ни врубайте ролик

на экране — все тот же троллинг

те же лицы, но только в профиль

[сиречь, фауст и мефистофель]

без балды говорю, на местности

телепаться в тылу телесности

сколь ни выделено годин,

судный день — отродясь один

* * *

чуя свору притравленну волчью

приговору, приправленну желчью

возражая, да не возглаголешь

в правоте, умножающей горечь

шизанутою некой трубою

не труби, говорю, пред собою —

стань отныне самой немотою

с крупной рыбкой на дне золотою

седину ненаглядную гладя

в синеву неоглядную глядя

не мигая, не изнемогая —

и откроется правда другая

* * *

пускай истаяли черты,

обледенело ложе, —

сквозь своды вечной мерзлоты —

бывало же, цвело же…

приподымали же с одра

как ангелы, глаголы…

и за руку, как школяра,

сугубо мимо школы,

как лепшие учителя,

сквозь годы волокли же…

________________

все ближе бренная земля.

но с ней и небо — ближе.

голгофа

химера мира

его вершина

внизу — все та же

возня мышина

в норе репризы

все то же деют

все те же ризы

все те же делют

устами шкодят

сего не мают:

с креста не сходят —

с него снимают

* * *

Гляди, как нежится в недрах сот

иллюзий медок блажной!

Но где же, книжица, адресат,

достойный хотя б одной!

О ком не совестно, вопия

ко Господу, рук воздеть.

В сиротской люльке небытия

лежащего — углядеть.

Как перл из раковины изъять.

Водою живой облить.

Во тьме беспамятства — отстоять.

Именем наделить.

У здешней немочи, немоты

оспорив его курсив.

В созвездье Взгляда, в созвучье «Ты» —

свои же собственные черты,

как в зеркале, воскресив.

* * *

…А я живу — ослепшею улиткой

судьбы, ее заблудшею подлодкой

(и там уже немерено — воды)…

А ты живешь — как редкостная рыба,

плывущая по линии отрыва

в глубины Леты, лексики во льды.

А я живу — как реквием играю.

Красноречиво шествую по краю.

Но все еще не падаю — стою, —

взята за горло собственною песней.

Она — сильней. Но я ее — телесней.

И ей меня — не сбыть небытию.

* * *

До ста считаешь, свечой чадишь.

С тоски словеса плодишь.

А то и радуешься — сидишь —

незнамо чему. Глядишь —

а поступь у жизни — уже строга.

А в склянице взгляда — лед.

А то — сшибавшее берега,

питавшее столько лет,

как прорву, стойкий ее порок

и крови сорочий крик

словесное млеко — уже творог.

А сверстник — уже старик.

И нароешь номер, и видишь: стерт.

И лопаешь люминал.

И шепчешь: это еще фальстарт.

А это — уже финал.

* * *

Неуловимо.

Неощутимо.

Неизреченно.

Неотвратимо.

Непостижимо.

Неизмеримо.

Недостоверно.

Неоспоримо.

Несокрушимо.

Неодолимо.

Ненасытимо.

Неутолимо.

Неукротимо.

Неугасимо.

Немилосердно.

Невыносимо.

Недолговечно.

Неудержимо.

Невозвратимо.

Недостижимо.

Неизгладимо.

Невосполнимо.

И что это было —

необъяснимо.