Судьба честного слова сегодня и раньше: вышла книга Надежды Ажгихиной о журналистике

Сергей Баймухаметов

Вышла в свет книга Надежды Ажгихиной «Честное слово. Мастера журналистики о границах правды и свободы», М., 2020

Можно сказать, что это энциклопедия русской журналистики на переломе эпох и после него. А журналистика – отражение жизни. В том числе и тогда, когда сами журналисты говорят вроде бы только о своей работе, о ее деталях и сюжетах. На самом же деле получается более яркое, более объемное отражение действительности в картинах, нарисованных такими мастерами пера и эфира, как Светлана Алексиевич, Леонид Жуховицкий, Лидия Графова, Юрий Рост, Ева Меркачева, Борис Минаев, Оксана Пушкина, Владимир Мукусев, Юлия Калинина, Павел Гусев и другие.

Книга Надежды Ажгихиной «Честное слово» интересна всем. Но вот всем ли до конца понятна? Безусловно, понятна старшему поколению, вне зависимости от рода занятий, и молодым сотрудникам редакций, потом что они работают бок о бок с ветеранами, знают от них, что и как было. А вот их сверстниками из других сфер будет сложней, поскольку они выросли в другой стране. Поэтому специально для них расскажу пару баек, воссоздающих парадоксальные реальности того бытия.

В 1975 году, приехав на жительство в старинный русский городок Тарусу и став там сотрудником районной газеты «Октябрь», я напечатал фельетон «Курам на смех». И был изумлен общественным эффектом, подобным взрыву бомбы. Оказывается, в обозримые последние 15 лет в этой газете фельетонов про местное начальство не существовало вообще. (Наверно, здесь нужна справка, что такое фельетон. По определению советской литературной энциклопедии: «Публицистическая форма, характерная для периодической печати и отличающаяся злободневностью тематики, сатирической заостренностью или юмором».)

По сложившимся стереотипам о тех временах следует, что редактору тут же устроили такую выволочку, что он и слово такое забыл – «фельетон». Но здесь сюжет сложней. Редактор Владимир Сергеевич Петров (наедине, чтобы никто другой не услышал!) передал мне устное послание первого секретаря райкома партии Алексея Сергеевича Веникова: «Давай! Только мы вдвоем здесь приезжие, все остальные за тыщу лет переплелись-перероднились, никто никого не тронет и слова не скажет. Ничего не бойся, я с тобой!»

Редактор как представитель старой журналистской школы просил, чтобы я использовал - для хлесткости и красочности - античные, древнегреческие и древнеримские мотивы. И я использовал. Фельетон «Карфаген должен быть разрушен» начинался так: «О, великий Катон, восстань из небытия и посмотри на директора горкомхоза Николая Степановича Демченко!». Когда я шел по улице, люди останавливались и смотрели. Незнакомые работяги - пролетариям нечего терять! - подбегали, жали руку, хлопали по плечу, хохотали. Большей славы быть не могло.

В такой горячей, обжигающей славе жили тогда (и ныне живут!) многие наши товарищи из маленьких районных и городских газет. Но они в большинстве, прежде всего редакторы, рисковали должностями и благополучием, а я обличал направо и налево в полной безопасности – я, длинноволосый фрондерствующий индивид, находился на «тайной службе» первого секретаря райкома партии! Вот какой был сюжет.

Другой пример парадоксальности той жизни – из высших, всесоюзных сфер и, соответственно, всесоюзного масштаба. Анатолий Аграновский – «советский журналист № 1», облеченный самым высоким доверием власти: он писал мемуарную книгу Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева «Возрождение». За четыре года до того Аграновский опубликовал в «Известиях» очерк «Обтекатели».

Была такая форма мобилизации трудящихся на производстве – «социалистическое соревнование». Это когда коллективы и отдельные труженики брали «социалистические обязательства» – перевыполнить план на столько-то процентов. (Другое дело, зачем его перевыполнять, если все выпускается по плану?) Вот одному из рабочих на авиазаводе, как и всем, подсунули на подпись бумагу с заготовленными словами и цифрами. А он заартачился: «Я классный токарь, я могу больше, чем здесь написано». Ему: «Не выпендривайся, делай, как все». А тот, принципиальный коммунист - ни в какую. Конфликт покатился от инстанции к инстанции, обрастая, как снежный ком. Дошло до горкома партии, и закончилось тем, что принципиального токаря (рабочий класс!) – исключили из партии! С легкой руки «Известий» газеты начали печатать материалы под рубрикой «Против формализма в соревновании», но вскоре последовал приказ прекратить. Потому как ясно становилось, что соревнования нет, и смысла в нем нет, а есть только формализм и глупость.

В 2012 году Валерий Выжутович, один из героев книги «Честное слово», писал к 90-летию Анатолия Аграновского: «Диссидентом не был, с властью не конфликтовал, но каждым своим очерком подрывал основы, показывая абсурдность советской действительности».

О том же, только по-другому, сказал еще один герой книги Надежды Ажгихиной – ответственный секретарь легендарного «Огонька» перестроечных лет Александр Щербаков: «Мы были не диссиденты, но антисоветчики».

Здесь опять же надо пояснить молодым смысловые парадоксы и перевертыши. Мы не были и «антисоветчиками»! Так нас заклеймила коммунистическая власть. Мы-то как раз были за демократически избираемые Советы депутатов трудящихся – против диктатуры КПСС. Что и проявилось в годы перестройки и гласности, когда вновь возник лозунг «Вся власть – Советам!», выдвинутый, кстати, коммунистом, Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым.

Также надо добавить, что некоторые авторы в некоторых современных СМИ иногда клеймят кого-нибудь: «Да он же был «коммунякой»! Тут надо разбираться. Я, никогда не состоявший не то что в партии, а даже и в комсомоле, обязан напомнить: гласность, свобода слова начались в недрах аппарата ЦК КПСС во главе с генсеком Горбачевым. Очень многие ведущие журналисты той эпохи состояли в КПСС. Разумеется, главные редакторы самых что ни на есть «антисоветских» газет и журналов, которыми зачитывалась страна – Александр Чаковский, Егор Яковлев, Виталий Коротич, Михаил Полторанин, Павел Гусев… Чаковский так и вовсе – кандидат в члены ЦК. Его статус был щитом не только для «ЛГ» в целом, но и для авторов газеты, сотрудников, особенно для собкоров, на которых постоянно точила зубы местная власть.

Сейчас трудно представить, в каких условиях приходилось работать. Свирепая цензура, идеологическое давление, представление о журналистах как о «подручных партии», боязнь редакторов, что любое критическое выступление по частному (только по частному!) поводу воспримут как «обобщение», покушение на «советский общественный строй». Атмосфера была привычной с детства, иное и не мыслилось, но, тем не менее, старались быть, как говорит еще один герой книги «Честное слово» Борис Минаев, «свободными людьми в несвободной стране». Сейчас в любом случае – все иначе. Однако главный редактор популярнейшего «Московского комсомольца» Павел Гусев и на современность смотрит более чем скептически:

«Мы живем в перевернутом мире… Мы не должны унижать профессию, называя журналистом каждого, кто за деньги перепечатывает всякие гадости на разных интернет-платформах. Мы сами уничтожаем свою профессию, когда пытаемся угнаться за теми, кто стремится в Сети набрать как можно больше лайков. Не задумываемся о том, что через пять-десять лет ничего от журналистики не останется... Журналистика - это призвание, главное в нашем деле - чувство долга перед словом, перед читателем, зрителем, слушателем... Самое главное, государство должно понять, что оно уничтожает само себя существующим отношением к СМИ. То, что сегодня больше 80 процентов СМИ у нас — государственные или так или иначе аффилированные с государством, — это по сути уничтожение СМИ и журналистики».

Павлу Гусеву вторят другие, в их числе автор книги Надежда Ажгихина:

«Никогда в истории прессы журналисты не подвергались такому системному давлению, как сегодня... Они не нужны коррумпированным политикам. Они помеха творящим произвол полицейским… Магнаты и чиновники, включая самых высокопоставленных, убеждают сограждан, что время журналистики как общественной миссии безвозвратно ушло».

Я думаю, суть сетований, что свободы слова в России нет, связана скорей не столько с понятием свободы слова как таковым, а с тем, что прежде называлось «действенность печати», в реакции общества и государства. Свобода слова в России есть! Есть независимое интернет-телевидение, есть газеты, которые печатают такое, что волосы дыбом… Только на нашу свободу слова у власти есть «свобода слуха». По принципу: а мы вообще не слышим, что вы там кричите - пишите, что хотите, нам на это начхать…

Кстати, я (и не только я) давно использую, как свое, выражение «свобода слуха». А первой его ввела в оборот Лидия Графова, героиня книги Надежды Ажгихиной «Честное слово», еще во второй половине 80-х годов:

«На свободу слова нам ответили «свободой слуха»… Я была избалована действенностью, и сколько было ярких побед!.. Самое трагическое, что и низы перестали читать. В нормальной стране журналистика опирается на людей, а у нас…»

Остановимся на последних словах Графовой. Сила журналистики - в реакции общества, населения. А у нас она близка к нулю. Нет осознания, что власть надо требовать к ответу. Нет такой традиции, которая даже сильнее закона.

Приведу пример не частного драматического, трагического случая, обнародованного прессой, а всеобщего, материально задевающего всех и каждого. Так называемые залоговые аукционы в конце 1995 года проходили по сценарию, который целиком и полностью подпадал под Уголовный кодекс. Мошенническим путем, задарма, в частные руки приближенных к власти лиц были отданы крупнейшие предприятия страны. Счетная палата (высший орган государственного контроля в РФ) в 1996 и в 2004 годах обращалась в Генпрокуратуру и Госдуму. Конечно, газеты тотчас написали о том, что страну нагло разграбили на глазах у всех. Власть не ответила. Народ промолчал. Может быть, не понял?

Если народ на это не отреагировал, что уж говорить о его равнодушии к свободе слова вообще, тем более – к журналистам.

Вспоминая прошлое, Надежда Ажгихина пишет:

«Доверие к журналистам было невероятным… Тиражи - нереальными по сегодняшним меркам. «Комсомолка» печатала 17 миллионов экземпляров… Журналистов знали по именам, писали личные письма — сотни конвертов получали ежедневно. А если журналист ехал по письму в командировку, то наверняка что-то потом происходило - публикация могла и из тюрьмы освободить неправедно осужденного…»

Она говорит по опыту работы во всесоюзной, невероятно популярной газете. А я – из глубинки, из «районки». Никогда не забуду, как в новогоднюю ночь с 1975-го на 1976-й, на пятачке между районным рестораном и гаражами, тарусский шофер Володя Шавокшин вскрыл бутылку шампанского, разлил по граненым стаканам и провозгласил: «За журналистов! Хрен где найдешь у нас таких людей, как журналисты!»

Сейчас Ажгихина в интервью «Новым Известиям» с горечью констатирует: «Менее 40% россиян считают лично для себя важной проблему гражданских свобод, в том числе и свободу слова. Наверное, ситуация изменится всерьез только тогда, когда люди начнут считать свободу слова – и безопасность журналистов - своей личной насущной темой».

Свобода слова – все же нечто общее. А вот «безопасность журналистов» - конкретное, человеческое. Но… «Когда погибла Политковская, на митинг собралось не более 50 человек, нас охраняли примерно столько же милиционеров, - продолжает Ажгихина. - А на митинге ее памяти в Италии через год собралось 30 тысяч! Многие ее, я уверена, не читали, но сам факт убийства журналистки их возмутил».

А россиян, выходит, нет. Особо и не заметили. Несмотря на то, что Анна Политковская – громкое имя, о ее убийстве писали все газеты. О других, менее известных, и вовсе не знают.

Павел Гутионтов на съезде журналистов России в 2016 году говорил:

«Национальным позором можно считать тот факт, что за последние четверть века в России погибло почти 350 журналистов, и при этом ни одно знаковое, резонансное дело до конца не расследовано, ни разу не названы заказчики этих преступлений».

Допустим, государство, закрывая глаза и уши, преследует некие свои цели. Но народ почему безмолвствует? В советские времена даже за то малое, что удавалось сделать, работников редакций в народе считали заступниками. Сейчас журналистов-расследователей убивают за слово правды - а народ не замечает. Не до них, своих забот и тревог полно?

Возможно, на нашем отношении к свободе слова сказывается не только общее неблагополучие жизни, вызывающее равнодушие и непонимание, а еще и страх. Страх активного участия в общественно-политической жизни, участия в протестных акциях. Это и частичное объяснение, и частичное оправдание. Бояться – нормально, это инстинкт самосохранения, хочется жить, не хочется неприятностей. В каких условиях люди живут – так и реагируют.

Наверно, мой отклик на книгу Надежды Ажгихиной «Честное слово» получился чрезвычайно пространным, Но, думаю, любой коллега на моем месте написал бы примерно то же самое. Потому что книга такая – наводит на многие и многие размышления и воспоминания. Уже названием – «Честное слово. Мастера журналистики о границах правды и свободы».

Журналистика – слово о жизни.

Вот фотография, которую я сделал на берегах Яузы, в московском районе Отрадное. Это – трубопровод через реку. И на нем начертано…

Конечно, это написали не взрослые отцы семейств (они граффити не занимаются), а молодые люди, подростки. Что они хотели сказать? Что передать миру? Какие мысли и чувства? Магическое, загадочное начало Евангелия от Иоанна - «В начале было Слово…» Слово о том, что увидено, о явлении мира и о мире? Слово – это мир, отраженный в восприятии, материализация мысли. Человек мыслит – значит существует. И – наоборот.

Лев Толстой магические, загадочные первые слова Евангелия от Иоанна объяснял так: «Началом всего стало разумение жизни». Слово – разумение жизни.

Справка «НИ»:

Надежда Ажгихина - выпускница факультета журналистики МГУ, кандидат филологических наук, работала в «Комсомольской правде», «Огоньке», «Независимой газете», исполнительный директор российской неправительственной правозащитной организации ПЭН-Москва, объединяющей литераторов, журналистов, переводчиков, редакторов, издателей, профессиональных блогеров, пишущих на русском языке, российский член Международного ПЕН-клуба.