«Мама, роди меня обратно!» и «Зачем вы меня завели?» — одни из самых частых восклицаний и вопросов, звучавших из уст советских детей к своим родителям. А наиболее частыми ответами были такие, например, как «Жалко, что я не сделала аборт!». Или «Лучше бы ты умерла!» — это ровно то, что я лично слышала от собственного отца.
Меньше всего мне хотелось бы уходить в область личных травм и рефлексий и проецировать свою ситуацию на других. Поэтому, начиная писать о советском детстве, я по уже сложившейся традиции решила устроить опрос в своем фейсбуке. И его результат меня ошеломил.
Вот, собственно, сам опрос. Советское детство и советские родители. Очень интересная тема, особенно в контексте возвращения постсоветского пространства обратно в семидесятые. Детство у большинства ассоциируется с чувством защищенности, причем часто это чувство ложное, подобное инстинкту. В эту лагуну ложной защищенности бросилась сейчас значительная часть общества. Цитирование советских фильмов, книг, обсуждение советской живописи. Лично у меня все это вызывает тоску, переходящую в категорическое неприятие.
Потому что семидесятые ассоциируются у меня с безвременьем, унынием, лицемерием. К родителям остается масса вопросов. Это было в большинстве своем инфантильное, безвольное поколение, не взявшее ответственность за свою жизнь и фактически подставившее своих детей. Каждый раз когда кто-то примерно моего возраста (плюс-минус 10 лет) честно рассказывает мне о своем детстве, я слышу бесконечную историю ужаса, травм, лжи и насилия.
— Каким было ваше детство?
— Есть ли что-то, что вы не можете простить своим родителям?
— Расскажите истории из своего детства, которые укладываются в описанный мной контекст или, напротив, нет.
А вот ответы, которые говорят сами за себя. Поэт Алеша Демидов рассказывает:
«Мое детство было омрачено пионерскими лагерями, в последнем из которых я пережил унизительный буллинг, и пьяными дебошами моего дядьки, дерущимся со своей женой и жившего с нами в одной квартире (в 15 лет я впервые его побил). Или детский сад, где воспитательница, старая мегера, вцепилась мне однажды в волосы и начала трепать из стороны в сторону за то, что я на занятиях по рисованию забыл нарисовать хохолок павлину, а рисовали мы его по памяти. Или школа, которая до сих пор мне иногда снится и я вздрагивая просыпаюсь от ужаса. Никакого желания вернуть все это у меня нет, даже если бы предложили вернуть все это вместе с молодостью.»
Ему вторит художник Евгения Гой:
«Мое детство прошло в Советском союзе. Никакого чувства защищенности я не помню. Полное ощущение враждебности мира. Школа — полный ад: все эти линейки, пионерия, смотр строя и песни, словом трэш еще тот. Идеология сверху до низу. (Смотрите Северная Корея). Все эти бредни про счастливое детство в СССР слушать не могу. Школа у меня четко ассоциировалась с тюрьмой.»
Далее все страшней и страшней:
«Завучиха в школе измеряла линейкой высоту подолов платья. Училка в классе орала так, что дети писались. Детство по пионерлагерям, включая зимние, а дома — за книгами, на телевизор долгое время не было денег. Раз в месяц курица, а в основном — макароны... Помню как плакала, думая «неужели так и проживу?» — пишет один подписчик.
И другой комментарий:
«Детство мое было тяжелым и морально и физически. Жили мы в сельской местности. Было много физической работы. Не возрасту тяжелой. Причем было ощущение, что меня просто используют, что от меня должна быть отдача. И это чувство, которое я ощущала от отца мне было мерзко. Меня били ремнем. Это было редко, но это сломало меня. И было психологическое насилие. Внушалось, что я ни на что не способна. Для этого все переворачивалось с ног на голову.
И потом я путалась, что хорошо, что плохо. В голове каша. Потому, что у меня по началу была такая установка, что мои родители всегда правы, что они лучшие. А логически я понимала, что они не правы, но принять это не могла. И только в 40 лет поняла, что в том своем состоянии я обречена на нищету.
Столько времени ушло, чтобы реанимировать свой внутренний мир. И то это еще не все. Совсем недавно у меня было ощущение, что отец сожрал 40 лет моей жизни.»
«Мое детство было кошмаром, несмотря на финансовое благополучие семьи. Отец был мажором, сын чиновников, мать девица, на 20 лет его моложе, польстившаяся на сталинку, в центре и на колбасы-балыки, в эпоху тотального дефицита. Меня рожали в обмен на дефицитные харчи.» — пишет художник Маруся Морковкина.
Отдельной проблемой «безоблачного» советского детства являлось сексуальное насилие над детьми, особенно над девочками. Но в комментариях об этом даже не осмелились писать. Все, что я знаю об этом, я знаю из приватных рассказов. Девочки, возвращавшиеся из школы или с уроков музыки, особенно по вечерам, подвергались ежедневному сексуальному террору со стороны одноклассников и не только. Если дело не доходило до изнасилования, это уже было удачей. Родители, казалось, были слепы и глухи. Дети, в свою очередь, были не столько запуганы, сколько просто не понимали сути происходящего и стыдливо боялись рассказывать об этом взрослым.
Между прочим, все эта сексуальная дикость имеет продолжение и поныне. Некоторая часть постсоветской интеллигенции по-прежнему смакует сальные подробности своего детства и юности и ровно также «без комплексов» комментирует обвинения в харассменте. Все это давно выглядит как жалкая архаика, животная дикость.
Школа как один из базовых советских общественных институтов принудительной социализации существовал на принципах, сформулированных и запущенных в жизнь еще идеологом первых детских концлагерей Антоном Макаренко. Советская педагогика в принципе не рассматривала ребенка как свободную индивидуальную личность, но лишь как болванку, заготовку для будущего винтика в огромной, инерциальной социалистической стране-зоне. Одним из основополагающих столпов которой была круговая порука. Этакий эрзац местного самоуправления, где царила полутюремная атмосфера, вакханалия, ограниченная лишь безраздельной властью учителей-надсмотрщиков. Современной проблемы школьного буллинга, о которой сейчас пишут все кому ни лень, тогда не просто не существовало, она была составной частью механизма подавления личности, осуществляемой без прямого вмешательства школьного начальства. Лишь самые вопиющие случаи издевательств одних детей над другими становились поводом для скупых внутренних расследований, при этом насилие, осуществлявшееся учителями над учениками вообще было в порядке вещей, нормой воспитательной «морали».
Я настаиваю на том, что ребенок, особенно в авторитарной стране является самым бесправным и уязвимым существом. Проработка детских травм кажется мне декоративной завесой, косметической, психологической ширмой. Советы «простить и отпустить» — циничными и безнравственными. Психического выхода данная проблема просто не имеет. От этого страшного опыта можно только отгородиться комфортом, социальным успехом, просто, наконец, откупиться. Когда у меня будет такая политическая возможность, я буду выплачивать компенсацию гражданам свободной России за искореженное советское детство в виде того же БОДа.
С каждым годом я все более утверждаюсь в мысли, что политическая инертность и инфантильность постсоветских граждан густо замешана на доверху удовлетворенном, вплоть до садизма, желании власти, осуществленном посредством насилия над своими же детьми. Политическая воля, сублимированная в область низших инстинктов, отбросила наше общество как минимум на несколько столетий назад.
Проговаривание подобных полутабуированных проблем жизненно необходимо. Ибо в современном логократическом ГУЛАГе каждое запретное слово по-прежнему приравнено к штыку. И никогда не забывайте о том, что из слезинки ребенка можно приготовить все. От маленькой пули до атомной бомбы.