Известный российский политик Григорий Явлинский опубликовал на своем сайте статью «Информационная охлократия. Революция в информационной среде и будущее политики», в которой изложил свой взгляд на процессы, происходящие в мировом информационном пространстве:
«На наших глазах происходит серьезная трансформация информационно-коммуникационной среды, которая уже привела к заметным политическим и социальным изменениям и может иметь еще более значимые последствия в средне- и долгосрочной перспективе.
На примере средств массовой информации можно проследить, насколько серьезные изменения случились за последние полвека.
Во-первых, основу информационного потока стали составлять не события, а мнения и производные от них (реакция одних людей на мнения других: «отверг», «осудил», «высмеял» и т. п.).
Во-вторых, СМИ отказались от обязательной в прошлом (для серьезной прессы) функции систематизации и иерархизации сообщений. Сообщения и мнения теперь идут сплошным потоком, их не пытаются ранжировать по степени значимости, обоснованности.
В-третьих, нормой стала «вирусность», когда одно сообщение тянет за собой шлейф из десятка или даже сотни других: сообщения о сообщениях, сообщения о реакции на сообщения, сообщения о реакции на реакцию на сообщения (отсюда и процветание так называемых агрегаторов новостей).
В-четвертых, пристрастность сегодня рассматривается как желаемая норма. Сообщения о фактах без их интерпретации не продаются, а продается именно интерпретация реальности.
В результате возникает бессистемный поток информации, который существует параллельно и почти независимо от действительности. Несколько потоков — несколько параллельных реальностей, каждая из которых в буквальном смысле слова создается распространителями информации. А реальная жизнь и самые главные ее аспекты (например, распределение ресурсов и их использование) становятся непубличными и уходят (или выводятся) из фокуса общественного внимания.
Это открывает колоссальные возможности для манипулирования информационной повесткой, а через нее и политикой с целью масштабного перераспределения экономической, а в перспективе и политической власти. Собственно, это происходит уже сейчас: такие «изобретения», как социальные сети, криптовалюты, «зеленый» бизнес и т. п., перераспределяют между конкретными людьми сотни миллиардов долларов.
Степень концентрации собственности в новой экономике (см. «Об экономике новой эпохи») уже в силу технологических особенностей экономики выше, чем в традиционной индустриальной, а контроль над информационной сферой позволяет эту концентрацию повышать и далее.
Ближайшее следствие заключается в том, что традиционные политические конкурентные модели в новых условиях будут переживать глубокий кризис. Дело в том, что, несмотря на существенное значение «больших денег», они все-таки базировались на открытой и рациональной повестке и предполагали ответственность политиков перед элитами (пресловутыми «высшими классами»). Сегодня же все меняется: в значительной степени уже поменялось, что-то еще будет меняться, и, главное, пока непонятно, какие формы все это примет уже в ближайшем будущем. Но вернуться в прошлое, похоже, уже не удастся.
При этом собственно технический аспект трансформации на практике реализуется как революция в технико-технологической базе информационно-коммуникационного пространства. Эти перемены оказывают влияние на общество, на способы и возможности управления им, на общественные институты и даже на исповедуемые ценности.
Конечно, человеческая природа не могла измениться за столь короткий промежуток времени. Однако способы организации людей и возможности воздействия на общество и систему отношений внутри него в последние десятилетия изменились абсолютно беспрецедентно. Формы и методы организации общественных связей посредством информационных потоков и каналов коммуникации повлияли не только на интенсивность этих связей, но и на привносимое ими содержание, включая формирование господствующих в социуме ценностей. Прежде всего это мы наблюдаем, причем повсеместно, в последнее время.
Если отвлечься от технических аспектов, главное, что произошло и продолжает происходить, — это резкое снижение социальных и институциональных барьеров для вхождения в сферу массовой информации. Для того чтобы опубликовать, сделать доступным самой широкой аудитории собственный информационный контент — как сообщения о реальных или мнимых событиях, так и рассуждения практически на любую тему, — сегодня не требуется ни крупных финансовых вложений, ни административного ресурса, ни поддержки общества (ни массовой, ни даже отдельных его сегментов).
Теперь это доступно почти любому человеку, даже со скромными средствами или с минимальным уровнем интеллектуального развития. Свидетельство тому — сотни миллионов пользователей, регулярно высказывающихся в соцсетях и на других интернет-платформах.
Следствием такого рода демократизации информационно-коммуникационной среды является ее приближение к уровню стихийного массового сознания. У возникших новых площадок и каналов, как правило, нет никаких фильтров, а если они и есть, то частично или полностью преодолеваются всеми заинтересованными.
И если раньше в информационную сферу попадали только прошедшие социальный и культурный отбор на соответствие установившимся требованиям, то сегодня практически каждый может обратиться к анонимной аудитории с любым контентом и обязательно найдет потребителя.
Корни создавшейся ситуации можно искать не только в развитии информационных технологий. Традиционные СМИ, политические структуры и политики охотно обращались к идеям новых медийных форматов, пропагандировали их, транслировали в массы. В частности, элиты довольно долго играли с популистскими лозунгами и обещаниями. Проблема не только в том, что политики обещали и не выполняли (как бывший британский премьер Дэвид Кэмерон, обещавший сократить миграцию). Они вскармливали популизм, пользовались им для достижения своих целей, для того чтобы побеждать на выборах: тот же Кэмерон долгое время использовал обещание провести референдум по «брекзиту» как популистский манок для электората. Это казалось правильным направлением, «ловлей ветра», прощупыванием новых тенденций. Но в конечном счете для Британии все вылилось в большую и опасную проблему: перспективу реального выхода из ЕС без договора об экономических взаимоотношениях.
Отсутствие рамок и фильтров неизбежно ведет к тому, что количественно преобладающим становится контент, отражающий интересы, предпочтения и представления самого массового сегмента населения с соответствующим ему понятийным аппаратом. Конечно, такое явление нельзя назвать принципиально новым в истории: по сути оно ничем не отличается от стихийного обмена информацией, слухами и фантазиями на средневековых рынках или в трактирах и кабаках в более поздние века. Но объем потоков массового сознания и возможный охват аудитории в новых форматах превышает соответствующие параметры их исторических аналогов в разы, если не на порядки.
В информационно-коммуникационном пространстве произошла своего рода революция стандартов и целей: понятия, в той или иной степени определяемые образованной частью общества, оказались замещены стихийно порождаемыми «снизу» представлениями о нормальном, должном и допустимом.
Другим новым явлением стало исчезновение прежней иерархии источников информации и суждений. Оборотной стороной широкой доступности информационных площадок стало падение их общественной значимости. Прежнее уважение к печатному слову (во многом связанное с количеством печатных изданий, не сравнимым с современными объемами напечатанной информации) сменилось необычайной легковесностью, сопоставимой с отношением к повседневному трепу. А рост предложений в сфере получения образования и, как результат, снижение качества и значимости всех видов образования подорвали доверие к самому институту просвещения как источнику квалифицированного понимания и авторитетных суждений, уравняли вес слова, исходящего от так называемых образованных классов, с мнением человека с улицы.
В глазах рядового пользователя новых информационно-коммуникационных платформ все мнения одинаково весомы вне зависимости от источника, создают видимость выбора между ними и могут быть легко отвергнуты в случае несогласия. Другими словами, в новой системе координат профессиональная оценка эксперта, посвятившего жизнь изучению обсуждаемого узкого предмета, стоит почти столько же, сколько в тысячный раз перепечатанная дилетантом банальность или оценочная реплика малограмотного анонимного тролля на ту же тему.
Британский социолог и философ Зигмунт Бауман еще несколько лет назад заметил: «Ортодоксальная промывка мозгов нацеливалась на уничтожение остатков старых логики и смысла, чтобы возвести на их месте новые. Современная промывка мозгов постоянно поддерживает на этой “стройплощадке” пустыню, не допуская туда ничего, что привносило бы больше порядка, чем случайные палаточные лагеря, которые проще собрать и разобрать. Это уже не однократное целенаправленное предприятие, но продолжительное действо, цель которого состоит в этой продолжительности».
При этом стихийность функционирования новой информационно-коммуникационной среды не означает нейтрального отношения к вбрасываемому контенту. Человеческое сознание не чистый лист бумаги, восприятие внешних сигналов подвержено сильнейшему влиянию инстинктов, страхов и предрассудков. Одни элементы информационного поля инстинктивно отторгаются или ставятся под сомнение, другие воспринимаются с готовностью и даже энтузиазмом как соответствующие той матрице представлений о мире, которая наиболее комфортна для потребителя информации. Естественно, конфигурация этой матрицы не едина для всех — есть ее многочисленные вариации, заложенные воспитанием культурные коды, но законы больших чисел позволяют составить представление о наиболее типичных и хорошо работающих комбинациях. Это создает условия для эффективной манипуляции массовым сознанием, распространения в нем заданных представлений и мнений, а в итоге и для управления социальным поведением.
Около ста лет назад это заметили наблюдательные эксперты. Достаточно вспомнить американцев Эдварда Бернейса и Уолтера Липпмана, крупнейших в XX веке специалистов по общественным связям. «Сознательное и научное манипулирование привычками и мнениями широких масс является важным элементом демократического общества», — писал Бернейс в своей работе «Пропаганда»3. Липпман известен в России главным образом своей концепцией общественного мнения, ставшей на Западе одной из классических, а также тем, что ввел в широкий научный оборот понятие стереотипа. Впоследствии эти концепции активно использовали рекламщики и маркетологи, а за ними и политики (хотя инстинктивно, без теоретической базы соответствующие приемы, скорее всего, использовались различными властителями уже как минимум несколько сотен лет). Особенность же нынешнего этапа в том, что эмпирический опыт, наработанный в области рекламы и политтехнологий, теперь можно объединить с огромными сетевыми площадками, без существенных финансовых затрат обеспечивающими доступ к миллионным аудиториям. И все это в условиях современного массового сознания, освободившегося от рамок, которые навязывали ему социальные иерархии и контролируемые ими традиционные СМИ.
Таким образом, в контексте участившихся кризисов и психологической неуверенности масс перед лицом многообразных угроз (военных, политических, экономических, экологических, террористических и других), активно пропагандируемых «большой» информационной средой, у узких групп интересов, не обладающих ни политической властью, ни существенными экономическими ресурсами, возможно, впервые в истории появился шанс получить в свое распоряжение инструменты манипулирования сознанием миллионов людей и, соответственно, значимыми историческими процессами.
Предсказать последствия такой революции возможностей — кто и как сможет по-крупному эти инструменты использовать — пока не берется никто. Очевидно, однако, что мотивы воспользоваться новыми возможностями есть у многих.
На Западе это в первую очередь силы, активно разыгрывающие карту безграничного популизма. Часто это происходит в сочетании с разного рода экстремистскими, маргинальными и сектантскими силами, заинтересованными в распространении своего влияния, но не обладающими большими ресурсами и легитимностью, необходимыми для того, чтобы действовать обычными методами на поле легальной публичной политики. В ответ на это в общественном дискурсе запрос на безопасность укрепляется на фоне ослабления запроса на свободу (к примеру, массовые протесты в США под лозунгом Black Lives Matter, часто сопровождаемые беспорядками и погромами, обострили эту проблему в американском обществе). Со стороны государства рано или поздно это проявится в ужесточении регулирования и контроля. И эти меры будут находить все больше если не поддержки, то понимания среди населения. Терпимость к бытовым ограничениям и возможному вторжению в частную жизнь уже выросла, в том числе в образованной части общества. Скорее всего, с политическими ограничениями тоже проблем не возникнет.
Наконец, ослабла солидарность в верхнем сегменте общества. Элита неспособна консолидироваться, чтобы блокировать политиков, которые пытаются обрести власть, опираясь на массовые настроения (наименьший общий знаменатель), в том числе антиэлитарной направленности. Отсюда — взлет популизма. Почему это происходит, отдельный вопрос, но факт остается фактом: способность традиционной элиты охранять свою роль правящего класса («политически ответственного класса») от разного рода чужеродных (в идейном и культурном отношении) элементов значительно ослабла.
А то, что популизм легко перетекает в фашизм (в научном смысле идеология, формирующая авторитарное корпоративное государство, монополизацию в экономике и политике, претензии на глобальную миссию), собственно, секрет полишинеля. «Мы самые лучшие, потому что нам сказали, что мы самые лучшие» — так воспринимаются в народе месседжи сверху. Отсюда и «единение народа и власти», и борьба с придуманными внешними угрозами как смысл государственности, и борьба с предательствами и заговорами внутри страны как основа безопасности, и цепочка «народ—партия—вождь» — в общем, весь набор соответствующих тезисов. Все это работало раньше, работает сейчас, а значит, будет работать и в будущем. И совсем необязательно, что эти процессы примут ярко выраженные или карикатурные формы: внешне движение может быть едва заметным, часто вообще неощутимым. К тому же фасад может оставаться прежним, несмотря на изменившееся содержание. В общем, можно предположить, что мир, и Запад в частности, ожидают большие потрясения уже в ближайшее время.
Примечательно, что, когда система перестала давать прежние результаты, на Западе во всем стали винить кибератаки и «вмешательство» Путина и Си Цзиньпина, которые якобы в состоянии едва ли не одним щелчком пальцев подорвать демократию в западных странах (этим тамошние активные борцы с «подрывной деятельностью» восточных авторитарных режимов напоминают наших сограждан, которые ностальгируют по СССР и уверены, что Союз развалили иностранные спецслужбы). В крайнем случае причинами того, что либеральные общества «лишаются легитимности в глазах граждан», называют действия алчных банкиров, заставивших массы заплатить за свои финансовые потери от кризисов, в результате чего массы обиделись и проголосовали за Трампа и ему подобных.
Да, популисты и авантюристы в политике были и раньше, но подняться на политический олимп им, как правило, мешали фильтры, которые выставляли партийная система и «большая пресса», принадлежавшая политически ответственному бизнесу. И в тех, прежних условиях периодически обострявшаяся в обществе фрустрация все же не опрокидывала западную политическую систему.
Так что же стоит за деформацией когда-то надежных политических конструкций в западных странах? Видимо, в первую очередь существенное и нарастающее отставание возможностей современного человека от созданных им за последние десятилетия информационно-коммуникационных и цифровых технологий.
В частности, это технологические изменения в социально-информационной среде, создающие для политиков возможности рекрутировать сторонников, минуя предельно ослабшие «серьезные» СМИ; бесконтрольные праймериз, разрушающие сложившуюся идентичность политических организаций; возможность использования политических и социально-психологических технологий для прямой обработки целевых аудиторий; снятие прежних политических и моральных табу, барьеров, базировавшихся на традициях, различных фильтров (в том числе денежных) как следствие тотальности использования интернета с его безличностью и анонимностью. Отсюда — все то, что на Западе сегодня называют «кризисом либеральной демократии» (См. «О политических системах новой эпохи»).
Но если бороться только с последствиями, а не с причинами — причем главным образом посредством ловли шпионов и хакеров, — то в итоге все может закончиться тем же, чем закончилось когда-то для СССР.
В России новые платформы также порождают различные соблазны у самых разных групп интересов. Так, у протестно настроенной публики это выражается в отказе от серьезной политики и желании развивать в сетевом пространстве разного рода гражданский активизм и псевдополитические концепции4. Однако критические высказывания и протестные настроения, которые можно обнаружить на интернет-площадках и в социальных сетях, и даже протестные акции в оффлайне не должны вводить никого в заблуждение: в целом практически все информационное пространство в России контролируется провластными структурами и в конечном счете отвечает интересам Кремля5. Хотя последнее обстоятельство часто маскируется репрессивными мерами в отношении тех или иных платформ, вследствие чего может создаться впечатление реального противостояния власти с отдельными представителями российского IT-сектора.
Другое дело, что неоднородность властвующей элиты порождает внутри нее постоянные трения, когда различные группировки, пытаясь укрепить свои позиции, занимаются «вбросами» в интернете. Это могут быть всяческие антиэлитные выпады и конструкции — от умеренно критических по отношению к власти до экзотических утверждений, разоблачений, инсинуаций о мифических заговорах и происках «теневой власти» и «мировых правительств».
Сегодня такие выпады мало что меняют в реальном мире, но это не значит, что так будет всегда. Подобно тому как разрушительный потенциал оружия массового поражения на каком-то этапе неизбежно порождает у его обладателей завышенные амбиции и необоснованные претензии на влияние в мировых масштабах, так и возможности эффективной работы с массовым сознанием будут вызывать соблазн использовать эти инструменты при разного рода попытках переворотов, для передела власти и собственности.
Общество ступает на неизведанную территорию, и возможны самые разные, в том числе непредсказуемые повороты событий. Однако уже сейчас очевидно: нарастающая информационная охлократия не приведет общество ни к свободе, ни к жизни без страха, ни к уважению к человеку...»