Илья Новиков: "Шансов выйти из тюрьмы и зоны без потерь очень мало"

В рамках передачи «Особое мнение» на радиостанции «Эхо Москвы» он рассказал о том, как проходит этапирование заключённых в современной России, почему почти невозможно зафиксировать и доказать нарушения прав заключённых со стороны сотрудников правоохранительных органов, а также о том, насколько для сидельца реально нанять адвоката.

«Этап — это самая тёмная, неконтролируемая часть пребывания человека за решёткой, человек выпадает из времени и пространства на две-три недели.

Если выбивают показания, то выбивают, стараясь человека изолировать. Это или СИЗО, или помещают в камеру, в которой те, другие, кто там находится, заведомо работают на ту же самую задачу.

Я бы сказал, что пресс, давление, избиение, унижение и расчеловечивание, оно имеет прикладную цель. Оно направлено на то, чтобы человек не рыпался и не сопротивлялся, пока его не доведут до другой безопасной каменной коробки.

Это самое уязвимое место, с точки зрения того, что человек может рыпнуться и куда-то побежать. Допустим, на той же платформе, которая не огорожена, - там стоит кордон какой-то, и если все одновременно побегут, то кто-то может и скрыться.

И в этом нет отдельного злого умысла. В этом умысел, скорее, безразличный.

Тюремное начальство на всех уровнях хочет только одного: не отвечать, если что-то случится.

И здесь даже приоритет не такой, чтобы чего не случилось, а такой: если спросят, то не с меня. Меры приняты? — приняты. Ограждение поставили? – поставили. Всех застращали? – застращали. Ну, если что не так, то отвечают конвойные, а начальство, вроде как, действовало по инструкции.

Другое дело, что когда выстроены так приоритеты, то естественно, личная инициатива получает огромный простор. Если конвоир, который отвечает за перевозку на перегоне от «А» до «Б», садист, если он хочет ещё лично от себя добавить мучений этим людям, которых он не знает, не знает про них ничего и знать не может – виновны они или невиновны, может быть, их подставили, может, этого человека осудили, а он вообще не должен в тюрьме сидеть, мог бы и штрафом отделаться, - но у него есть возможность издеваться над совершенно беспомощными людьми, которые зависят от него во всем, и если он имеет к этому расположение, то у него есть все возможности эту свою страстишку реализовать.

…Если уже стало понятно, что какой-то косяк зафиксирован и за него нужно отвечать, тогда начальство сдаёт своих подчинённых.

Пока этого не случилось, и пока всё это лишь слова бесправного зека против слуг системы, начальство чувствует себя вполне комфортно, отвечая, что, нет, факты, на которые ссылается заключённый Иванов, не подтвердились.

В отношении особенно строптивых ещё могут дополнительно возбудить дело по клевете на сотрудников, а в худшем случае, по дезорганизации работы исправительного учреждения.

Большинство людей, которые всё это претерпели, они, как правило, не жалуются, понимая, что находятся в полной зависимости от тех же самых людей, на которых они жалуются, и от их начальников, и от побратимов их начальников, а тебе ведь здесь сидеть ещё несколько лет…

Потом, когда выходят, конечно, всё это превращается в поток мемуаров.

Правозащитники, которые специализируются на работе по осуждённым – это отдельное направление.

Одно дело, пока человек ещё сидит в СИЗО, за него можно побороться и побиться, чтобы его не посадили, и другое дело, когда его уже посадили и нужно пытаться смягчить или как-то попытаться пресечь самые отвратительные практики.

Это совсем другая работа и у правозащитников, которые этим занимаются, полные шкафы вот таких мемуаров о том, что сделали с человеком пять лет назад.

Как правило, выясняется, что все уже уволились, текучка и ротация у нижнего слоя состава достаточно велика. Срочников сейчас, кажется, уже не используют.

Человека, который пять лет назад кого-то пытал в вагоне или в автозаке бывает даже сложно найти, не то, что привлечь к ответственности.

…Очень у немногих осуждённых реально есть доступ хоть к какому-то адвокату. Типичная история, когда человек приехал уже сидеть, то, в основном, единственная забота его родственников, если они остались, обеспечить ему передачи какие-то, потому что у нас очень много одиноких. Те, у кого никого нет на воле и ничего нет за душой – они как раз самый благодатный контингент в смысле проработки и оказания на них давления.

У нас не так часто убивают людей в тюрьме, как об этом говорят. Начальство не хочет отвечать за эксцессы, а мёртвый человек это всегда эксцесс.

В каких-то глухих местах, может быть, и можно списать на естественные причины, но каждый раз начальнику тюрьмы приходится иметь в виду, что может и не получится.

Приедет какая-нибудь проверка из Москвы, придётся оправдываться, формально или понятийно, непонятно, как оно выйдет.

Всё-таки стараются не доводить до смерти. Кроме отдельных каких-то случаев.

Обеспеченных сидельцев, которые могут прокормить себя сами в течение всего длительного срока, на самом деле, очень немного. Большинство-то живёт без связи с внешним миром. Есть телевизор и какие-то тюремные сплетни.

И где такому человеку взять адвоката, даже если он у него был, - а он у него был, разумеется, на стадии, пока его судили, - совершенно открытый вопрос.

Право позвонить адвокату – это мем из американского кино, который называется правилом Миранды, когда полицейский заковывает в наручники какого-нибудь наркоторговца, где-нибудь в Лос-Анджелесе, и говорит ему заученную мантру: «…бла-бла, сэр, вы имеете право не давать показания, всё что будет вами сказано, может быть использовано против вас, вы имеете право на звонок адвокату».

Технически в России это право упирается в телефон, который работает по карточкам, и которые неофициально, но часто и официально тоже, прослушиваются. И по этому телефону жаловаться на то, как с тобой обращаются в тюрьме, тактика рискованная.

Как правило, колонии у нас находятся не в очагах цивилизации, обычно колония расположена где-то в глухом месте, в посёлке, который эту же колонию и обслуживает, где половина людей просто работает в структурах ФСИН, а вторая половина как-то с этим связана.

И в таком посёлке может даже не быть своего постоянного адвоката, адвокат может быть где-нибудь в райцентре.

И вот человека говорит: «Со мной здесь плохо обращаются, на меня здесь давят, пожалуйста, мама, папа, жена, пришлите мне адвоката». Но где этого адвоката возьмут? Скорее всего, возьмут его в ближайшем районном или областном центре. Но нужно его ещё найти.

В регионах тюремных, вроде Мордовии, это отдельное направление, а в других местах таких адвокатов может просто не быть. То есть, этот «ближайший» адвокат может вообще не заниматься этого рода делами.

А если всё-таки получается, то адвокат приедет и выслушает. Кстати, мы, адвокаты очень долго добивались – и до сих пор это не везде работает – чтобы нам на свидания с заключёнными в местах лишения свободы разрешали проносить фототехнику.

Ну, казалось бы, что плохого, если адвокат принесёт фотоаппарат? Нет, нельзя. Почему нельзя? Потому что не положено.

О телефоне, правда, уже никто не говорит, потому что телефон это всегда криминал, всегда подозревают, что есть связь с какими-то внешними силами, которые остались на воле и будут получать от вас информацию.

Если ты заснял на фотоаппарат синяки, следы побоев, если они были, это даже не полдела, а четверть дела. Потому что на первую твою жалобу по поводу синяков, тебе ответят, что «вот он сам упал с полки» или, в худшем случае, что «у него был конфликт с сокамерниками», и сокамерники подтвердят это, потому что тоже находятся в зависимом положении.

Словом, это целая наука. Есть адвокаты, которые специализируются на работе в местах лишения свободы, но это очень специфическое направление и дело здесь редко когда заканчивается полным успехом. Даже частичный успех – если кого-то перевели или уволили, приходится очень

Всё это потому, что у системы одна функция – подавить и удержать человека до конца его срока. И она на этом съела всех мыслимых собак. Система знает, как отбиваться.

Ни люди, которые туда попали, ни их родственники, ни часто адвокаты, которые постоянно не работают по этой теме, - они не знают всех тех трюков, которые нужно пустить в ход, чтобы хоть куда-то доехать.

Поэтому, когда на человека давят в колонии, в тюрьме или даже в СИЗО, хотя в СИЗО в среднем, попроще, шансов выйти из этого целым, без потерь, у него очень, очень мало».