Мнение многих оппозиционно настроенных к российской власти представителей отечественной интеллигенции выразил в своем блоге журналист Глеб Морев:
«При советской власти ты жил в некоей «половине мира» со своими порядками и устройством. В этом была безысходность и печаль, но печаль «историческая», как бы по праву неудачного рождения «в этой части глобуса».
Сегодня ощущения другие. Ты чувствуешь, что живешь в большом («глобализированном») мире, «таком же, как везде». Но почему-то оказываешься, условно, в «городе, захваченном бандитами». Ты помнишь времена, когда их не было. Тебе доступны такие же, но свободные от бандитов города. Но дОма - вот так.
Чувство от всего этого, надо сказать, едва ли не более гнусное, чем при советской власти. Там была своего рода цельность беспросветности, четкость разделенности железным занавесом, уходящие за границы твоей личной памяти десятилетия бесправия. Здесь же - ощущение какой-то локальной оплошности, лотерейной неудачи, досадного сбоя. И свое полное бессилие и униженность на этом фоне переживаешь, как ни странно, острее, чем тогда, когда, казалось бы, было «объективно тяжелее».
«Бывали хуже времена, но не было подлей», и правда...»
Единомышленники Морева полностью поддержали его точку зрения. Так, политолог Сергей Медведев написал:
«Хорошо сформулировано чувство тоски и некого изумления от этого нового совка. Если раньше ты, условно, родился в Мордоре и воспринимал его как данность, то теперь этот Мордор вырос у тебя под окнами за одну ночь, ну ок, за несколько ночей, но именно что вырос на глазах. От удивления ты молчишь. И сам становишься частью этого кошмара.
То есть одно дело родиться в несвободе и совсем другое -- потерять свободу, добровольно отдать ее. Ко всему добавляется чувство стыда -- оттого, что все произошло при твоем молчаливом согласии, пока ты спал...»
А поэт и публицист Лев Рубинштейн добавил несколько нюансов:
«Все правильно ты пишешь. Но и еще вот что. В той, в советской реальности мы родились и выросли, постепенно усвоив стратегии и тактики интеллектуального и нравственного сопротивления. И эта атмосфера нам казалась даже в каком-то смысле естественной. И даже, как ни странно, комфортабельной. Мы, во-первых, не чувствовали личной или коллективной ответственности за ЭТО ВСЕ, именно потому что легко перекладывали эту ответственность на предыдущие поколения. Во-вторых, мы внутренне приготовились жить при ЭТОМ ВСЕМ до самой смерти, и это было, как ни странно, в общем-то, успокоительно. За все то, что сейчас, мы ощущаем (хорошо, я ощущаю) полную свою ответственность, потому что это все состоялось в лучшем случае при нашем попустительстве, а в худшем - при участии...»