Историк Шубин: «В Белорусcии случилась недореволюция»

Известный российский историк, профессор РГГУ Александр Шубин подвёл предварительные итоги белорусских событий, назвав их «недореволюцией». И вот почему:

«Прошёл практически месяц с начала событий в Белоруссии, и пора начать подводить некоторые итоги. Комментаторы подбирают названия для этой «революции» – то ли «картофельная», то ли «сердечковая». Но я начну с того, что это – не революция. Революция предусматривает борьбу за изменение социальной системы, в Белоруссии этого нет. Из чего вытекает множество последствий, которые проявились практически сразу.

Эмоциональные завсегдатаи блогосферы в первые дни писали о ситуации так, будто Лукашенко – это Каддафи, бегущий из Триполи. Споры перерастали в ссоры. Я старался в этом не участвовать. Можно было бы упрекнуть меня в том, что я теперь, месяц спустя рассуждаю задним числом. Как историк, я и должен подводить итоги, и может быть даже позднее. Но как человек с общественной позицией и немалым опытом, я отвечаю на вопросы, если меня спрашивают. Через день после выборов в Белоруссии в эфире «КП» мое мнение спросил режиссер Юрий Грымов, и наша беседа с ним отражает мои первые впечатления от происходящего (кому интересно, ссылка в первом комментарии). В программе Грымова я скептически высказаться о перспективах антилукашенковского движения. Вот некоторые тезисы из той беседы, которые я разделяю и теперь.

Массовые волнения происходят в Белоруссии далеко не впервые, и в данном случае нет нового качества. «Я бы не стал считать, что мы на каком-то невероятном переломе». Оппозиция характеризуется «отсутствием идеи, отсутствием какой-то принципиальной альтернативы». «Пока не будет ясности, а что на той стороне хорошего, усталость от стареющего автократического зашедшего в тупик вождя (это не только Белоруссии касается) будет продолжаться», но режим меняться не будет. «Цветная революция – это не самоцель, потому что у нее на самом деле нет цели. Она потому и «цветная», потому что она не красная, и не синяя, и не зеленая. У нее идеи нет, она никакая. Это выпускание пара». Для широких масс населения в этих событиях нет своей цели, своего смысла. Смена старого автократа и связанной с ним верхушки на новую верхушку без смены системы общественных отношений не несет людям шанса на улучшения настолько, чтобы ради этого можно было рисковать нынешним состоянием жизни. А иногда и самой жизнью. И поэтому в движение не вовлечется достаточное количество активных, энергичных людей, чтобы сломать режим. Не говоря уже о негодной тактике, к которой постсоветские автократы вполне адаптировались. Мой вывод 11 августа: «Я думаю, что это стихнет».

Что произошло в первые дни после выборов 9 августа? Не была выдвинута привлекательная программа социальных перемен. У Тихановской, как у всякого кандидата, была предвыборная программа, но она играла минимальную роль в мобилизации сил на сторону оппозиции. Скорее наоборот, знакомство с этим слишком либерально-западническим набором требований больше отталкивает широкие массы, чем привлекает. «Слабая женщина», которой доверились люди, тут же сбежала за рубеж, не объяснив, в чем заключалась явная угроза ее безопасности. Это достаточно характеризовало качество лидерства. Но этот фактор – субъективный, бывает, что массы заменяют негодных лидеров. В данном случае не заменили, что тоже характерно – нет демократического механизма смены лидеров. А ведь Тихановскую в качестве лидера оппозиции по существу подобрал сам Лукашенко, согласившись, что именно эта «слабая женщина» будет единственной явной оппозиционеркой, допущенной до избирательной кампании. Также в свое время Путин надругался над либералами, сделав их кандидатом на выборах 2018 г. Собчак. Но либеральная общественность тогда не очень приняла выбор президента. А белорусская оппозиция приняла. Важный урок Белоруссии – нельзя принимать лидера, монополия которого на лидерство расчищена властью.

В первые дни также состоялась проба сил на улице. И демонстранты, и «космонавты» действовали агрессивнее, чем потом. Эта проба сил закончилась в пользу милиционеров. Агрессивная фаза событий дала интернету богатый материал о жестокости силовиков, что всегда производит сильное впечатление на правозащитную общественность, которая сильнее на Западе, чем на Востоке (включая Россию). Вроде бы начались стачки на предприятиях. Но быстро выяснилось, что они проводятся практически «без отрыва от производства», то есть представляют собой скорее митинги, чем парализацию экономики. Таким образом, определилась перспектива событий: Лукашенко устоит, но будет еще сильнее дискредитирован на Западе. Но для него это не новость. Так что в моем скепсисе образца 11 августа не было ничего удивительного.

Таков первый диагноз, и теперь, когда движение потеряло темп и, в общем, стихает, можно развить эти тезисы, чтобы извлечь уроки на будущее.

Итак, причина обреченности нынешнего антиавторитарного движения в Белоруссии заключается, прежде всего, в отсутствии социальной идеи и кризисе метода борьбы. Из этого вытекает остальное. Поговорим подробнее о методе массового уличного протеста, который сегодня является символом веры большинства протестных активистов.

Впервые на советском-постсоветском пространстве этот метод был успешно применен в 1988-1991 гг. Когда неформалы стали выводить людей на улицы тысячами, власть растерялась. Было видно, что милиция не знает, что делать, потому что политическое руководство оказалось из-за митингов в патовой ситуации. Политика Перестройки Горбачева основывалась на союзе с интеллигенцией внутри страны и размораживании отношений с Западом. Это невозможно, если ты стреляешь в толпу и отправляешь тысячи активистов за решетку. Когда мы выходили на улицу в 1988 г., то не знали, в какой момент переменится ветер истории, и нас начнут разгонять и репрессировать всерьез. Власть, оценивая издержки перехода от «нового мышления» к старому доброму террору, на это тогда не пошла в силу многих причин. А затем движение достигло таких масштабов, что переход к террору мог привести уже и к гражданской войне. Время для подавления уличного протеста было упущено, процесс принял необратимый характер. Хорошо это было или плохо – я сейчас не обсуждаю, ограничиваясь темой эффективности самого метода борьбы.

Метод свержения коммунистического режима оказался таким эффективным и, что немаловажно, не кровавым, что затем ненасильственная борьба за улицу стала широко применяться для свержения режимов по всякому поводу, в связи с недовольством разного уровня глубины: от действительных социальных проблем до подтасовок на выборах, без которых трудно представить себе выборы в периферийных странах. В «цветных революциях» (оба слова в кавычках) метод подменил цели – задача смены социальных отношений практически не ставилась. «Революции» стали методом выпускания социального пара в интересах оппозиционных элит. Как правило, «цветные революции» противостояли авторитарным тенденциям в пользу политического плюрализма, но и это было не обязательно, как показал, например, опыт Киргизии с двумя «революциями». После 2005 г. пришел вполне авторитарный Бакиев, да и после 2010 г. политический плюрализм заметно увял. Социальные результаты «цветных революций», вернее их практическое отсутствие, не могло не вести к разочарованию со стороны трудовых масс в этом методе решения проблем.

Кризисом жанра стало перерастание массовых уличных выступлений в вооруженные столкновения, в которых уже нет ничего исторически нового и которые несут в себе зерно авторитаризма по принципу «винтовка рождает власть».

А пока нарастал кризис жанра, режимы, против которых направлен массовый протест, тоже внимательно изучали опыт свержения неудачливых коллег, и после «арабской весны» и «майданов» извлекли уроки. Они, как и Горбачев, не могут позволить себе сталинский террор и хрущевскую стрельбу по толпе из автоматов. Ведь вовлеченность постсоветских стран в мировые рынки слишком велика, приходится бояться экономической изоляции (да и за свою зарубежную недвижимость и счета) и вести себя на грани приличий, чтобы всегда можно было сказать – у нас не хуже, чем во Франции и США. Там тоже демонстрантов бьют (при этом «замыливается» тот факт, что уровень собственно политических репрессий там ниже, и во время волнений практически не ставится вопрос о власти). Но постсоветские автократы теперь уже не теряются, столкнувшись с десятками тысяч людей на улицах (а если справишься с десятками, то и с сотнями тоже – потому что наибольшую опасность для «космонавтов» представляет та часть демонстрантов, которая идет впереди, а не вся толща демонстрации). Теперь «космонавты» умеют разгонять «агрессивную толпу». Опыт Белоруссии это подтвердил. Может быть в будущем, по мере развития технологий гражданской самообороны это соотношение изменится, но хороша ли вообще «гонка вооружений» в этой сфере? Ведь это тоже чревато гражданской войной. Во всяком случае, те, кто надеется переиграть власть на этом поле, все больше рискуют отправиться по стопам фигурантов «дела Сети».

А как же «майдан»? Тогда же получилось. А что собственно получилось? Режим на Украине в 2004 и 2014 гг. не был авторитарным, существовало равновесие сил элитных групп, которые могли практически открыто финансировать оппозиционную оргструктуру. Важную роль в исходе событий в Киеве сыграл фактический переход к вооруженной борьбе. И конечно оппозиции повезло с президентом, который сбежал из столицы. А если бы не сбежал, а стал бы обороняться? И заранее готовился бы к такой обороне – как нынешние президенты готовятся, учтя опыт.

Вариант перехода от простых манифестаций к «майдану» рассматривался и в Белоруссии. Об этом говорят два факта – арест 33-х специалистов по ведению боевых действий и некая беседа Путина с Лукашенко, о которой мы знаем в интерпретации Путина. А он сообщил, что создал силовой резерв для переброски в Белоруссию и добился права на такую переброску от Лукашенко, если «экстремисты» начнут захватывать официальные здания. Вот он, Casus belli. И Лукашенко тоже об этом думал – не случайно его так взволновала переброска 33-х «охранников» из России, которые могли бы такой Casus belli создать. После чего ты оказываешься под надежной охраной и не можешь самостоятельно двинуть пальцем. Конечно, все вольны верить в украинско-венесуэльскую версию о том, что опытные боевики решили, будто их квалификация нужна не для атак и провокаций, а для мирной охраны нефтяных объектов, и что путь в Венесуэлу из России лежит именно через Белоруссию и Турцию. Вероятно, Лукашенко в это тоже не очень поверил, но пока затаил. Утерев нос российским специалистам «с опытом боевых действий», получив нужные показания и выпустив опростоволосившихся боевиков назад, Лукашенко теперь рассказывает о любви к России, но и от «многовекторности» не отказывается. У него собственно нет другого выхода. Он рад, что на кровавый «майдан» его не подсадили. Конечно, неприятный холодок был, и теперь Лукашенко с неизбежностью будет думать о красивом завершении своего правления и о преемнике «до Коли». Он считает, что на это у него есть еще пятилетка.

Что при этом думают другие влиятельные чиновники государства Беларусь, мы не знаем. Как не знаем, что думает окружение Путина по поводу его обнуления. Как сказал Ю. Грымов, выражая более широкие элитарные настроения, «я хочу другие усы». Смена усов или формы лысины – удачный способ разрядить общественную напряженность, создать иллюзию перемен, которая на время снимет потребность в настоящих переменах.

Автократы не хотят доводить дело до волнений, даже если уверены в силовой победе над ними. Подавление создаст кровавые картины, что в современном мире не принято. Но это не значит, что они в случае возникновения «майдана» побегут как Янукович. У них и здесь все козыри, пока сплочено чиновничество. Но автократы никогда доподлинно не знают, что творится в головах их подчиненных. Сила правителей в плюралистической («демократической») системе заключается в том, что там политики могут более или мене свободно высказываться, и соотношение сил понятно, а вокруг диктатора царит тревожная тишина.

В случае раскола правящей касты, которого сейчас в Белоруссии не наблюдается, у движения снизу могут появиться значительные шансы на успех. Интересный маркер решимости белорусских оппозиционных лидеров бороться всерьез: оппозиция не использует ту составляющую «майданного» опыта, которая не является кровавой и которая могла бы усилить протест (не даром Путин сообщил публично, что именно этого и опасается). Этот «козырь» массового движения – привязка к местности, занятие пространств и зданий, которые становятся штабами и символами движения. Тут «майдан» ничего нового не придумал – это сделали еще защитники Белого дома в 1991 г., сразу усилив свои позиции. Когда «экстремисты» штурмуют правительственные здания, они лишь дают повод власти применить оружие (это показал еще поход на Останкино в 1993 г.). А когда оппозиционные массы мирно входят в какие-то учреждения, где у них есть инсайдеры – это сразу выводит движение на новый уровень. Появляется здание-символ, откуда трудно выкурить революционные массы, территория «альтернативного государства», где круглосуточно бьется его пульс. Белорусская оппозиция не собирается доводить дело до «майдана». Достаточно шествий. Шансы для большего уже упущены.

И Лукашенко, не желая доводить дело до «майдана», использует гибкий инструментарий: можно провести жесткий разгон, а если он не помог и подошел к грани «майдана» – можно перейти к добродушному игнорированию уличных шествий. Как показал опыт «Болотного движения» в 2012-2014 гг., перспективы такой ситуации благоприятны для властей. По мере наступления усталости масс власти просто под разными поводами будут нейтрализовывать организаторов. К собственно мирным шествиям власть адаптировалась.

Это конечно не значит, что массовые выступления должны сойти со сцены. Они не годятся для смены режима, но для решения неполитических, собственно социальных проблем они могут быть вполне успешны, что подтверждает, например, опыт борьбы за Шиес в Архангельской области и за шиханы в Башкирии.

Таков урок белорусских событий в части методов борьбы. И некоторое осознание этой проблемы в Белоруссии было. Отсюда – попытка воскресить старый добрый метод политической стачки. Но стачка получилась скорее символической, чем реально угрожающей доходам режима. Однако само обращение к этому опыту показательно и могло бы усилить движение, если бы делалось всерьез. А всерьез это может быть только тогда, когда рабочий класс увидит – борьба ведется за его интересы, ему в руководстве движением дается свой весомый голос. Ничего такого сейчас в Белоруссии не случилось. Нет Совета рабочих депутатов, реально избираемого стачкомами. Нет социальной программы в интересах рабочих. Нет существенного представительства стачечников в КС оппозиции, который формируется из западнической либеральной интеллигенции. Рабочим массам Лукашенко может быть надоел еще больше, чем интеллигенции. Они готовы показать ему козью морду, помитинговав и даже сделав вид, что стачкуют. Но не долго, и желательно не в ущерб доходу предприятия. Рабочие нутром чуют: «пролетариат борется – буржуазия крадется к власти». А за это бороться всерьез как-то не хочется.

Массовая независимая от власти и бизнеса организация трудящихся страшна для режима. Об это напоминает и юбилей польского движения «Солидарность» 1980-1981 гг. Но он напоминает и о другом: массовая кампания неповиновения революционного уровня – это тоже еще не гарантия победы. И победа – это не гарантия того, что людям станет лучше жить. Вот о чем нужно думать прежде всего – как выйти из кризиса без ущерба для благополучия широких масс? Хотя бы в среднесрочной перспективе (в первый момент сама ситуация борьбы приводит к экономическому спаду, это неизбежно). И каково место в этом выходе массового протестного движения, которое заставит власть считаться с собой и увлечет своими идеями как широкие массы, так и часть элиты. А для этого у движения должны быть свежие социальные идеи.

И тогда решится проблема метода, потому что метод должен вести к социальной цели, а не к успеху чьих-то карьер. И тогда изменится проблема лидерства, потому что лидеры будут выдвигаться массовыми социальными организациями и заменяться ими в случае надобности. Протест невозможен без лидерства, потому что для его успеха требуется скоординированность решений и действий. Современные технологии облегчают такую координацию на горизонтальной, а не иерархической основе. Они размывают постаменты под единоличными вождями, которые стремятся отождествить движение со своим именем и затем принимать решения за него. Оппозиционное движение в своей организации должно нести тот образ будущего, которое наступит в случае его победы. И это переустройство общественного движения – сложная работа, которая должна предшествовать решающим социально-политическим переменам.

У Ленина есть удачная фраза: «Нельзя играть в вооруженное восстание». Ее можно перефразировать соответственно веку: нельзя играть в революцию.

Возможны ли революции в будущем? Суть революции – в качественных социально-политических переменах. Такие перемены необходимы, если мы хотим, чтобы общество не деградировало в рамках вечной нынешней стадии истории, а двигалось вперед, через новые рубежи к новым стадиям. Это вопрос даже не политический, а историософский и касающийся нашей жизни в ее основах. Конечно, можно помечтать, как назревшие социальные перемены эффективно осуществят реформаторы из той самой социальной элиты, которая от этих перемен теряет влияние, мирно и превентивно уступая место новым силам и явлениям. Но так бывает нечасто. Обычно процесс глубоких перемен подталкивается «снизу», той частью народа, которому уже невмоготу жить при старых порядках. Но выступая против существующей социальной системы, нужно понимать: ради чего? Тогда будет яснее – как.»