Сносить нельзя помиловать. Памятники предстали перед судом истории

Безусловно, одна из знаковых тем этого лета, постоянно, то так, то эдак вплетающаяся в информационную повестку дня, это тема памятников. В принципе, где-то на заднем плане она маячит постоянно – когда речь заходит о политике «десоветизации» и «декоммунизации» на постсоветском пространстве.

Андрей Бесков

На слуху истории со сносом памятников Ленину на Украине, демонтажем памятника маршалу Коневу в Праге, периодически сгущаются тучи над памятниками советским воинам в Болгарии. К этому мы даже успели привыкнуть, но неожиданно вспыхнувшая в этом году война с памятниками на Западе поразила россиян, а недавняя новость о сносе памятника русским солдатам в Сочи вызвала неоднозначную реакцию в прессе – от одобрения до порицания. Так как же относиться к практике сноса памятников? Сразу скажу, что истории со сносом памятников нашим солдатам за рубежом я вынесу за скобки – слишком много в них международной политики. Здесь я предлагаю поразмыслить о тех ситуациях, когда общество требует сноса памятников конкретным людям, которые когда-то считались героями, образцами для подражания, но сегодня воспринимаются уже не столь однозначно. Когда на Западе сносят памятники Колумбу, Рузвельту, бельгийскому королю Леопольду II и прочим былым кумирам – это хорошо или плохо?

На этот счёт уже кто только не высказался! Директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова в интервью телеканалу «Россия 1» («Вести недели», эфир от 13 июня) называет снос памятников в Европе и США вандализмом, сравнивая это с тем, что происходило в СССР (надо полагать, после революции, хотя можно было бы вспомнить и события 1991 г.). Сенатор Алексей Пушков видит в американских демонстрантах, сносящих памятники, только лишь погромщиков, несущих «не идеалы, а разрушение, грабежи, пожары и насилие». Спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко назвала снос памятников в Европе и США кощунством, а Глава Отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Иларион считает снос монументов в США попыткой переписать историю (что в современной России воспринимается как преступление).

Кстати, тревога представителей РПЦ вполне понятна, причины её хорошо выразил глава патриаршей комиссии по делам семьи протоиерей Димитрий Смирнов, осудивший снос памятников американцам, имевшим отношение к рабству». Его логика такая: «Так мы придём и к праотцам, вспомним святых Авраама, Исаака и Иакова – все они были рабовладельцы. Может, и эти люди, давшие нам образ человека разумного, человека Божия, тоже неправильные и виновные? С кем же мы тогда останемся, и на кого будем ориентироваться?» Эту мысль можно было бы развить и дальше, ведь церковь была в России крупнейшим крепостником, владевшим так называемыми монастырскими крестьянами, а значит, современные выступления против рабства и неравенства бросают тень на духовный авторитет РПЦ.

Итак, мы обнаружили как минимум четыре варианта объяснения недопустимости сноса памятников: это ведёт к размыванию привычного нам образа мира, ломает наши системы координат (позиция Д. Смирнова), это есть вандализм и насилие (З. Трегулова и А. Пушков), это ведёт к переписыванию (читай искажению) истории (Иларион), это кощунство (Матвиенко). Кстати, есть нечто странное в том, что крупный чиновник оперирует термином «кощунство», который относится к пласту религиозной лексики, а церковный иерарх тревожится по поводу переписывания истории – то есть высказывается ровно в том ключе, в котором привыкли за последние годы выступать крупные государственные чиновники. Впрочем, каждый имеет право на своё мнение. Воспользуюсь этим правом и я.

Сразу оговорюсь, что я историк по образованию и уважение к памятникам прошлого впитал в себя, так сказать, с молоком Alma Mater. Эмоциональный посыл защитников памятников мне близок и понятен. Но как кандидат философских наук я также ощущаю потребность, отбросив эмоции, дойти до сути вопроса и разобраться с тем, что представляют собой те памятники, о которых тут идёт речь, и выяснить, говоря языком рекламы, все ли памятники «одинаково полезны». Иначе говоря, я хочу ответить на вопрос: позволительно ли сносить памятники?

Для этого давайте сперва разберёмся, какие вообще бывают памятники. И что такое памятник прошлого в научном смысле?

Для начала копнём поглубже – вглубь веков и земли. Тогда мы откроем для себя понятие «археологический памятник». Понятие это очень широкое – так называется любой объект, несущий информацию о прошлом человечества (будь то захоронение, городище, святилище или даже древняя помойка). Уничтожать такие памятники, не проведя тщательные научные исследования, нельзя – в этом случае мы рискуем недополучить и навсегда утратить какие-то ценные сведения о нашем прошлом. Правда, изучение памятника обычно равно его уничтожению и потому стоит осознать, что ценны не сами археологические памятники, а та информация, которую мы из них извлекаем. Археологу не жаль опустевшую могилу, если вся информация о раскопках задокументирована, важные научные данные опубликованы и найденные предметы поступили в музей.

В науке памятниками называют также те или иные рукотворные объекты, которые дают нам представление о различных аспектах истории, языка и культуры: так, Остромирово евангелие – памятник древнерусской письменности, а заодно и русского извода церковнославянского языка; Золотые ворота во Владимире – памятник древнерусской архитектуры. У понятия «памятник» в этом значении нет строгого определения, но легко согласиться с тем, что чем такой объект древнее и уникальнее, тем с большим основанием можно употребить в отношении него это слово. И всем вполне понятно, что памятники такого рода следует защищать, поскольку их порча или уничтожение наносят ощутимый или даже невосполнимый ущерб историко-культурному наследию человечества. (Правда, стоит оговорить, что в некоторых случаях могут возникать интересные научные и культурные коллизии – что лучше, испортить памятник архитектуры в надежде совершить новые археологические открытия или отказаться от этой заманчивой идеи ради целости и сохранности памятника?)

Существует и такая категория, как памятники природы – какие-либо редкие или вовсе уникальные природные объекты.

Разница между всеми этими типами памятников и памятниками известным личностям вполне очевидна: памятники письменности, культуры, природы становятся таковыми естественным образом, с течением времени. Иначе говоря, сам ход времени, ход истории делает их памятниками независимо от нашей воли. Памятник человеку – это материальное воплощение чьего-то волевого решения сохранить память об этом лице.

Памятники людям могут быть надмогильными и чисто мемориальными, никак не связанными с местом погребения. Именно при разрушении надмогильных памятников обычно возникает мысль о кощунстве, в чём немалую роль играют религиозные представления (либо попросту суеверия), распространённые в обществе. Наверное, каждый читатель сможет припомнить какие-то рассказы о призраках, бродящих вокруг потревоженных могил и даже люди нерелигиозные скорее всего сочтут, что осквернять могилы, в том числе порчей памятников, не стоит («от греха подальше»).

Но ситуация с мемориальными памятниками сложнее и интереснее. Вполне очевидно, что решение установить такой памятник чаще всего имеет явную идеологическую подоплёку. В России памятники такого типа появились, вместе с другими инновациями, при Петре I. Кажется, первым «идеологическим» памятником в стране стал прижизненный бюст Сергея Бухвостова, который первым записался в потешные войска молодого Петра и стал, таким образом, «первым российским солдатом». Пётр I знал, что делал. Скульптор Растрелли (отец архитектора Растрелли, украсившего Петербург своими памятниками архитектуры), потренировавшись на Бухвостове, а ещё ранее на князе А. Д. Меньшикове, в 1723-24 годах отлил из бронзы два бюста Петра, а далее начал работать над конной статуей российского самодержца. Так, несмотря на этот первоначальный казус с «первым солдатом» (бюст его не сохранился – видимо, не слишком берегли), памятники с самого начала стали прерогативой высшей знати и прежде всего, конечно, царствующей династии. В бронзе отливались не просто самодержцы, но, в их лице, авторитет и величие верховной власти. Такие памятники – это не просто память о каком-то человеке, это нечто большее. Взять самый известный памятник Петру I – тот, что получил название «Медный всадник». Краткая надпись на постаменте: «ПЕТРУ перьвому ЕКАТЕРИНА вторая» не просто намекает на связь времён или политического курса, но и изящно указывает на равновеликость этих двух фигур. В итоге, памятник вроде бы посвящён Петру, но каждый, кто остановится у его пьедестала, вспомнит также о Екатерине. Этот приём повторялся и впоследствии, например, на памятнике самой Екатерине, что на площади Островского в Санкт-Петербурге, красуется надпись: «Императрице Екатерине ΙΙ в царствование Императора Александра ΙΙ».

Понимая идеологическую подоплёку установки таких памятников, сложно упрекать большевиков в том, что придя к власти, они относились к ним без особого пиетета. Уже в апреле 1918 г. был опубликован декрет «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской Социалистической Революции». Но не стоит упрекать большевиков в вандализме, как это обычно делают современные авторы, вспоминая про тот декрет. Такого глумления над памятниками, какое мы можем наблюдать сейчас в Европе, не было. Демонтажу подвергались не все старорежимные памятники, но лишь «не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны». Определять, какие памятники сносить, а какие оставить, должна была специальная комиссия, действовавшая «по соглашению с художественной коллегией Москвы и Петрограда». В результате остались нетронутыми и названные выше памятники Петру I и Екатерине II, и многие другие. Демонтированные же памятники на первых порах даже полагалось отправлять на хранение на склады (видимо, во избежание непоправимых ошибок).

Вполне логично, что старые памятники нужно было заменить новыми, «долженствующими ознаменовать великие дни Российской Социалистической Революции». Но что поражает сегодня, так это формулировка декрета, согласно которой 1-го мая должны были быть установлены первые модели новых памятников «на суд масс». Это интригующее словосочетание «суд масс» заодно порождает ассоциации с выражением «суд истории» и вызывает вопрос: а имеем ли мы, те самые массы, то есть народ, общество, право сносить памятники (или хотя бы переносить их «на склады» либо в музеи)?

Кажется, что с этической точки зрения нам ничего не мешает это делать. Да, меняются времена и нравы, то, за что раньше ставили памятники, сегодня может казаться поводом для общественного порицания. Это видно хотя бы на примере памятников Христофору Колумбу, борьба с памятниками которому при взгляде из России кажется абсурдной. Но стоит задуматься о то, почему она нам кажется такой. Мы привыкли оценивать Колумба так, как это было принято делать на протяжении столетий в европоцентричной историографии – великий путешественник, отважный открыватель новых земель. Мотивы, двигавшие этим путешественником, мало кому известны, хотя Колумб думал прежде всего о собственных интересах, почестях и богатстве. На пути к цели его не заботили ни страхи и тяготы матросов, ни, тем более, судьбы коренного населения открытых земель. Увы, Колумб был не благородным героем и подвижником науки, а колонизатором, проложившим дорогу Кортесу, Писарро и множеству других искателей приключений, видевших в жизнях индейцев и чернокожих рабов только лишь материальную ценность. Сознавая это, не приходится удивляться тому, что цветное население Америки (да и Европы) не склонно чтить его память.

Упомянув о старой, европоцентричной историографии, нужно отметить, что ещё в конце XX в. на Западе влиятельным научным направлением стали (пост)колониальные исследования, которые сместили акценты в понимании колониализма, позволяя авторам и их читателям взглянуть на историю глазами угнетённых. Взгляд на мировую историю как на экспансию культуры и цивилизации из Европы в отсталые уголки мира перестал быть каноном, подчиняющим себе наши взгляды на прошлое.

В этих процессах смены историко-культурных парадигм и лежит корень западного «вандализма», осуждаемого в российском информационном пространстве. Налицо конфликт – хотя в историческом сознании на протяжении последних десятилетий происходили значительные подвижки, большинство памятников на Западе воздвигнуты в предыдущую эпоху и отражают архаичный взгляд на мир, совершенно не вписывающийся в современные каноны толерантности и политкорректности. Усугубляет проблему присутствие в Старом Свете мигрантов из стран третьего мира – понятно, что когда они видят вокруг памятники своим былым угнетателям, то испытывают неприятные чувства. А учитывая, как много проживает ныне в Европе выходцев из бывших колоний, многие из которых уже интегрировались в местное общество, имеют гражданство и избирательные права, игнорировать эти чувства становится всё сложнее.

То, в какой резкой и грубой форме выразилось отношение «погромщиков» (или всё-таки гражданских активистов?) к старым памятникам, является лишь свидетельством того, что проблема эта назрела и даже перезрела, словно нарыв, который, наконец, лопнул. Взять хотя бы памятник меценату Эдварду Колстону в Бристоле, который 6 июня сего года был так эффектно повален протестующими, проволочён по улице и сброшен в воду. Горожанам вовсе не сейчас стало известно, что Колстон был не только меценатом, но, «по совместительству», ещё и работорговцем, на кораблях которого были вывезены из Африки десятки тысяч рабов. Годами шли разговоры о том, что надпись на памятнике «одному из самых добродетельных и мудрых сыновей города» стоило бы поменять. Вроде бы городской совет с этим согласился, но содержание новой мемориальной доски всё никак не могли согласовать. Незадолго до стихийного сноса памятника даже появилась петиция о его демонтаже, набравшая 11 тысяч подписей. Но в итоге, на волне пришедших из США протестов, местные жители обошлись уже без всяких санкций местных властей, а те, в свою очередь, побоялись вмешаться, возможно, осознавая, что сами виноваты в случившемся.

Снос этого и многих других памятников разбушевавшимися активистами весьма напоминают суды Линча, практиковавшиеся в США главным образом по отношению ко всё тем же неграм. И вот вопрос – не является ли этот суд Линча над памятниками тем пресловутым судом истории, о котором любили упомянуть, например, классики русской литературы? И не является ли суд истории тем самым судом масс, о котором писал Ленин в упомянутом декрете?

Что и говорить, суд Линча – не самая цивилизованная форма судопроизводства. Но если считается, что мы движемся в сторону построения гражданского общества, то почему бы не допустить, что каждый гражданин, то есть каждый из нас, имеет право быть присяжным в суде истории? Не узкая социальная прослойка, мнящая себя элитой, должна решать, кому какой памятник нужно ставить, а какой сносить, но народ. Пока что механизмы принятия таких коллективных решений не выработаны, более того – общество даже не вполне осознало необходимость их выработки. Но поскольку в демократическом обществе споры по поводу памятников неизбежны, то волей-неволей этот механизм придётся вырабатывать, иначе стихийный снос памятников временами будет повторяться вместе с сопутствующими этому эксцессами.