Варвара Юшманова: "Мне призраки прошлого пишут царапины на руках"

Сергей Алиханов

Варвара Юшманова родилась в Братске. Окончила Ульяновский государственный университет и Литературный институт имени А. М. Горького (семинар Игоря Волгина).

Стихи публиковались журналах: «Нева», «Юность», «Кольцо А», «Дети Ра», «День и ночь» (Красноярск), «Волга — XXI век», «Новая реальность», в поэтических сборниках и альманахах «Братск – Пушкину», «Жизнь творчества», «Эпоха снегопада», интернет-альманахе «45-я параллель», на многих других ресурсах Сети.

Автор поэтического сборника: «Жизнь около».

Творчество отмечено премиями: имени Риммы Казаковой «Начало», Международного форума «Осиянное слово».

Финалист Международного литературного Волошинского конкурса.

Живет в Москве, работает на одном из ведущих коммуникационных порталов.

На прошедшей неделе на своей странице в «Фейсбуке» Варвара Юшманова сообщила: «Несмотря ни на что, будет счастливым этот тяжелый год. Я вчера родила дочку». Среди леденящих душу видео-промельков, снимаемых «на всех широтах» (Бродский) и нацеленных в незащищенный наш мозг, эта радостная новость, с которой мы поздравляем молодую маму! — еще и прекрасный повод рассказать о творчестве замечательной поэтессы.

Внутренние поэтические координаты, «свои полюса» (и здесь Бродский) накалываются, обозначаются с раннего детства. Варвара Юшманова вспоминала: «...с шестилетнего возраста каждое лето мы с семьей приезжаем к Байкалу… готовим еду на костре, купаемся в холодных водах и наслаждаемся красотой. Здесь царит какая-то таинственная мощь, удаль...».

В 1985 году, в Северобайкальске, и мне довелось поработать агитатором на строительстве БАМа - кстати, в компании с будущим редактором "НИ" Сергеем Тарановым. Но это было уже в зрелом возрасте, и поэтому мне не дано было прочувствовать те глубины, с которыми родилась и выросла на священных берегах Байкала Варвара Юшманова.

В средней части Байкала дует ураганный ветер «сарма», и представляется, что именно этот байкальский ветер и есть внутренний полюс Юмашевой, опираясь на который, идет дальнейшее развитие ее просодии:

Человек собирает поклажу.

Он - не трус. Он разумен и мал.

Добавляя тревоги пейзажу,

Направляется за перевал.

А сарма поглядит и былинно,

Жестом Бога, таёжной петлёй,

Разразится нещадно и длинно,

Чтоб усталая эта долина

Снова стала священной землёй…

Чувства, выражаемые в стихах, у Варвары Юшмановой всегда возникают непосредственно из текущих впечатлений, а затем развиваются и усиливаются и воображением, и воспоминаниями, и философским подтекстом. Склад поэтической личности Юшмановой истинно сибирский - характеризуется сдержанностью, и устойчивостью собственных индивидуальных особенностей. Благодаря этим качествам, её лирика — и в разговорном, и художественном стилях — всегда узнаваема, порой даже по одной строфе:

Сорвёшь, и плод в руке твоей —

Звено в цепочке.

И в ней всё прошлое людей—

Ещё цветочки.

Старо холмистое селенье,

Пыльновато.

Но все небесные знамения

Когда-то

Свои оставили печати.

Место это

В людское счастье и несчастье

Разодето…

Блоковские праздники - https://youtu.be/9Ht-IpNYDKE, «Полет разборов», «MyFest» Даны Курской и еще во множестве других поэтических проектов Варвара Юшманова принимает самое деятельное участие. И творчество её получает многочисленные отклики.

Ольга Ефимова — поэт, прозаик, литературный критик, написала: «... Читая ее стихи, я чувствую себя втянутой в магическое действие — остановку времени. Возникает таинственное и немного тревожное ощущение стоп-кадра: ситуации, запечатленные автором, замирают, как на большом экране, создавая видимость паузы... Все, что вокруг, наоборот — размывается, тем самым делая упор на изображение в фокусе. Для этого требуется безупречный вкус и художественное чутье, и особое мастерство изобразительного развертывания...

Внимание к себе у героини обострено. Рассматривая окружающие объекты, она отчетливее осознает свои эмоции, поскольку ядро любого переживания — определение человеком самого себя...

Молчание становится священным. Счастье — категория, скупая на слова...

Представление о мире у лирической героини Юшмановой родственны воззрениям экзистенциалистов, утверждавших изменчивость не только индивидуального, но и всякого человеческого бытия.

Чувство природы такое же хрупкое, зыбкое, в котором созерцание превалирует над деятельностью…

Осторожная, чуть замедленная лирика Варвары Юшмановой воспринимает одиночество как константу, в котором язык и память сливаются в едином движении. Слова цементируют ту ускользающую границу духа, в которой героиня непрерывно исчезает и воспроизводит саму себя… Не стоит пугаться призраков прошлого: не так они страшны, как малюет их память...».

На сайте «стихи.ру» творчеству Юшмановой благодарные читатели порой посвящают свои стихи. Там же поэт Феликс Гойхман тонко заметил: «… у Вас хватает таланта наполнить подсмотренные живые образы собственной энергией и поэтической тканью…».

Наш автор, поэт Анна Гедымин, принимая участие в качестве критика в «Телевизионном Лит. Клубе», от широты своего сердца, поделилась высшим поэтическим пилотажем: «Все, что вы пишите значимо для жизни, но порой в концовке текст остается без присущего вашему стиху взрыва.

Вы демонстрируете свои возможности в современной стилистике, которая выдержана абсолютно.

Скупая форма достаточно аскетична, сдержанность образности… и в то же время текст прекрасно инструментирован, насыщенный и густой. Вам присущ своеобразный словесный накат...

Но явно нет потока сознания — в эмоциональном смысле. Все поставлено в излишне жесткие рамки. Такое письмо не требует тех прозрений, на который вы, на мой взгляд, способны. Вы можете то, что не умеет большинство авторов…

И поэтому, вы не имеете право давать себе ни малейшей творческой поблажки. Вы обязаны стремится к тому, чтобы Ваши тексты запомнились, и остались с читателем...».

И вот стихи:

***

Ночь воробьи взметнули.

В звёздах двор до краёв.

Точит мой разум пуля —

Прерванный Гумилёв.

Где-то в чужой России

Бродит его душа,

С силою и в бессилье

Ужесточая шаг.

Где-то курок взведённый

Всласть комаром скрипит,

Где-то графин бездонный

Бьётся о кафель плит.

Полубожок-политик —

Жертва своей возни—

Варит яд-паралитик

И за стихи казнит.

Дождь прошивает спины.

Холод в руках мужчин.

И неземной глубинный

Гул из пустых лощин.

Вытоптали, швырнули

Ветошью мокрой в ил.

Точит мой разум пуля:

Кто-то её отлил…

Выдох предсмертный лета

Красным оставил свет.

Это ли смерть поэта?

Имя его — ответ.

***

Оставив здесь такие важные дела,

Свои ключи, пальто и два сервиза,

Ты как-то неожиданно ушла

Под колокольный звон и телевизор.

И пустота отгрызла день и свет.

Не голуби теперь, а птицы-плачи.

Вот дом, казалось бы, но дома нет.

Помолимся, и будем жить иначе.

Звоню тебе. И снова—ничего.

Ушла (и путь, конечно, был безлюден),

Чтоб где-то там взять за руку его,

А больше и не нужно никого.

Будь счастлива.

А мы уже не будем.

Дионис

Пьянит дорога, как анис,

Несясь с тобой по карте.

Однажды юный Дионис

Явился мне в плацкарте.

Он улыбался словно бес,

Маняще пах ирисом

И с верхней полки, как с небес,

Назвал себя Денисом.

Смеясь над спектром скоростей,

Не зная худших судеб,

Он не умел стелить постель,

Но тихо спал, как люди.

Мне карты, нарды и вино

Избрать давал лукаво

И на мое: «исключено»

Топил в пустом стакане дно,

А взгляд петлял удавом.

Резную доску доставал,

Учил меня впустую,

И побеждал, и блефовал,

Смеясь и торжествуя.

С ним вереница смуглых дев,

Лихих друзей цепочка

И виноградных лоз напев

В стеклянной оболочке.

Верша мистический обряд,

Как волк в полночной чаще,

Его охотящийся взгляд

Блуждал в вагоне спящем.

А утром… Утром был вокзал.

Огни меня встречали,

И мой попутчик мне сказал:

«Зови меня в печали».

И вот, когда в душе темно,

Я бой даю тревогам

И пью игристое вино

С веселым праздным богом.

Пью чай

Пью чай. Без ничего. Без никого.

Без хлеба даже и без сожаленья

О глупости, о дурости всего,

О зыбкой простоте стихотворенья.

Пью чай. Без хвастовства. Без коньяка.

Без кислоты лимона. Без улыбки.

Без обжиганья губ и языка.

Без права на ожоги, на ошибки.

Пью чай. Без бергамота. Без души.

Без мяты. Без спокойствия. Без меры.

Без памяти. Без музыки. В тиши.

Без блюдца. Без опоры и без веры.

Пью чай. Без выражения лица.

Без суеты. Без времени. Неспешно.

Без страсти. И без смысла. Без конца.

Без сахара. И без любви, конечно.

***

Изнеженный песок

Подогревает стопы,

И окон чьих-то соты

Выходят на восток.

Застелен как бельем

Уставший за день берег,

И море пахнет, веет

Соленым киселем.

Хранит в пещерах глаз

Высокий житель Суса

И выговор француза,

И предков длинный сказ,

Тепло своих олив,

Нароки Карфагена,

Седой Медины стены

И сладость южных слив.

Здесь кактусовый зной,

Корзинки из жасмина,

И песня Аладдина

Живет сама собой,

Коварства винный пар,

Прилавки побрякушек,

И словно пропуск в душу,

Для нищенки динар.

Призраки прошлого

Мне призраки прошлого пишут

Царапины на руках,

Приходят к застолью, едят мои слезы без соли,

Глазеют в лицо загогулинами большими в стихах,

Стучат и стекают с высоких пустот антресолей,

Бегут в титрах фильмов любимых

И дрожью по гамаку,

В измятых открытках, в сарказме чужих эпитафий,

В тропинках, в пластинках, повсюду, и я не могу

Загнать их обратно в жестокую гладь фотографий.

Снотворного бочка для них

Как изящный ликер –

Они от него веселеют и путают даты,

Садятся поближе, лгут жестами, словно суфлер,

И кажутся близкими, теми, что были когда-то.

Они не отпустят.

Без них наша сказка проста.

Они ведь когда-то дышали и пахли зефиром.

Их зерна в душе прижились, занялись подрастать

И стали всем миром.

А нынче они говорят

Из субботних ночей

О прошлом, пытая покой мой и скуку огнивом,

Давая понять, что без них я останусь ничей,

Без неба, без радуги и бесполезно красивой.

И все же в их песнях

Течет золотая вода.

Они – тени счастья ушедшего, хмуры и строги.

Пока не сложу их в свой тонкий чудной чемодан,

Мне намертво будут закрыты любые дороги.

***

Битая я, битая,

Медом не политая,

Солнцем недогретая, вешняя,

Сонная, бездомная,

Взглядами зеленая,

Безнадежно скована стержнями.

В пленке злого города,

Жесткого без повода,

Я свечусь как золото вкрадчиво.

Я шмелем укушена,

Верная я, мужняя,

Мне подошвы лучшие стачивать.

Одуваны пенятся,

Мысли как поленница,

Я – немая пленница в мареве

Цвета злого ирбиса,

Молодого ириса,

Мне дороги сыпятся гравием.

И не жаль, что битая,

Просто я открытая,

Вижу – все под липами парами.

И на них с воронами,

Не греша обгонами,

Я смотрю зелеными

Фарами.

Сон

Воловий взгляд

В моем вечернем сне

Засасывал меня в миры без света.

Я в простынях, я не одета.

И судороги острые во мне

В моем одном больном вечернем сне.

Сознанье – плен, молчание и вопль.

Меня томит, как гриб на сковородке,

Меня лелеет, как закуску к водке,

Меня рассматривает, как в бинокль

Тот взгляд, не столько страшный, сколь

Ноющий и приносящий боль.

Из сновиденья тут же в сновиденье

Перетекала я, цепляясь за сюжет.

То дева, растворяясь в мираже,

Являлась чудищем – орлицею в гиене.

То кисти белоснежные мои

Как змеи вились-вились рядом с горлом,

И лампочка вдали светила черным,

И я боялась пальцев рук своих.

Усильем воли я рванулась в явь.

Проснуться мало, воздуха б напиться.

Ступаю не спеша на половицу,

Боясь, что все еще вдыхаю яд,

Тот, что несет в себе животный взгляд.

Но нет. Ушло. Кого-нибудь зову.

И тишина. Одна. Без подоплеки.

Молчит кругом. Я вытираю щеки.

И вроде рада, рада, что живу.

Но было ль хуже там, чем наяву?!

Что снится собаке?

Песок и сухие травы,

Мелькание мотыльков

И банка из-под отравы,

Наверное, для жуков.

Огромная дура-муха,

Жестокие клумбы роз,

Печальной коровы брюхо

И едкий ее навоз.

И узкая щель в заборе,

Ведущая в мир, где днем

Большое горячее море

Зовет к себе мягким дном.

Пронзительный запах соли,

Ракушки и рыбий дух,

Следы грациозной колли,

Ведущих ее старух.

И глупые толстые птицы,

Кричащие в воздух зло.

В коробке остатки пиццы,

Сегодняшней – повезло!

И круг в синеве цветущий –

Слепящий горячий свет.

И в лодке домой плывущий

Хозяина силуэт.

***

Если бы детство знало,

Что исчезают зря

Вязкое покрывало,

Глобусные моря.

Изредка связь наладив,

Шлёт оно свой поклон:

Бабушкины оладьи,

Папин одеколон,

Брешь в корабле бумажном

И лимонад «Байкал».

Проговорит о важном—

И поминай как звал.

Бáлуй его — не бáлуй,

Спрячется: раз, два, три.

Жду и не жду. Пожалуй,

Где-то оно внутри.

Кем мы будем?

Будем монстрами.

Будем друг другу монстрами,

Твердокожими, хищными, остроносыми.

Будем жалить друг друга вопросами-осами,

Умирать в високосные

И возрождаться вёснами,

И капканами, и золотыми блеснами

Вновь позвякивать -

Будем несносными взрослыми.

Но пока наши пальцы переплетены в замочек.

Мы ещё не дошли до будущих оболочек,

Не поверили песням знающих одиночек.

Лето гладит нам волосы,

И на тебе веночек.

У моря

Ты выйдешь на берег,

И вспыхнут глаза сентября.

Но море не двинется,

Будто бы неживое,

Такое скупое на мачты и якоря,

Такое степенное, голубое.

Разлито молчание.

Сказано этой водой

Довольно. Теперь же внимать бесполезно.

Чего не случилось - уже не случится с тобой.

Мечта мимолётна, желание неполновесно.

И ты успокойся.

Мгновение побереги.

Теперь погружаться ты будешь все реже и реже,

Бросать, уезжать и другие искать маяки,

И может быть, бури просить

на другом побережье.

Счастье

Скоро ли ты обрушишься на меня

Штормом средиземноморским,

Судном лихим пиратским?

Сердце моё осталось лежать под Братском.

Боль моя - подмёрзшая полынья.

Скоро ли ты набросишься на меня

Мягкой, шурша, взлетающей птичьей стаей,

Песнями колокольными, звуком бубна?

Я словно ненастоящая, я как будто.

Я мать-и-мачеха, не собирай меня.

Скоро ли ты приблизишься, как прибой,

Как угрожающие грозовые тучи?

Скоро ли, счастье, ты придешь и измучишь?

Или же мы не встретимся вновь с тобой?

Я знаю, что когда-нибудь солгу.

Куда-то неуверенно шагая,

Я встречу человека-попугая,

И он за мной неправду повторит.

Я знаю, что когда-нибудь паду.

И чествуя души своей изъяны,

Я встречу человека-обезьяну,

Он, как и я, бесстрастно согрешит.

Я знаю, что когда-нибудь уйду

Кричать в лесах неведомых без толка,

И там я встречу человека-волка.

Он в долгой песне душу обнажит.

Я знаю, что когда-то полюблю,

Над болью возвышаясь, как калека.

Я встречу человека-человека.

И он меня не примет, но простит.