Сергей Алиханов
Дарья Верясова родилась в Норильске. Окончила Литературный Институт имени А.М. Горького (семинар Олеси Николаевой).
Стихи публиковались в журналах: «Октябрь», «Волга», «Радуга», «День и Ночь», в альманахах «Пятью пять», «Илья», выставлены на ресурсах Интернета.
Автор стихотворных сборников: «Гипогликемия», «Крапива», «Дом-музей». Автор нескольких пьес и книг прозы.
Творчество отмечено премиями: «Пушкин в Британии», «Новый звук», «Евразия», «Литературной премией фонда В. П. Астафьева, «Илья-премией», «Международной литературной премией имени Иннокентия Анненского», стипендиат «Премии имени Николая Рубцова».
Живет в Абакане и в Москве.
Вручение Премии Н.С. Гумилева, обычно проводится в начале лета в Санкт-Петербурге, на этот раз отложено — из-за известных ограничений — на неопределенное время.
Природа поэтического творчества Дарьи Верясовой основана на совершенном, и в то же время предельно современном русском языке, а главное — на цельности собственной натуры и личности. Просодии Дарьи Верясовой свойственна глагольная модальность — «должна, можно, надо, хочу» — вот частые словоупотребления, и чрезвычайно редки: «вряд ли, авось, едва-едва». Все, чего хочет женщина, особенно поэтесса, того хочет и Бог, точнее, в данном прекрасном случае — Муза.
И даже если не хочется вспоминать — женское желание, как и нежелание поднимается выше облаков — и в душе, и в строфах — а весь ночной весенний пейзаж только способствует впечатлению:
Чтоб я не вспоминала о тебе,
скользит река в прохладе и тепле,
возносятся грачи над колокольней.
В глуши весна приходит не теперь,
не напрямки, а позже и окольней…
…Она возьмёт своё от сонных тел,
пока над куполами в темноте
ползёт луна нештопанной прорехой,
и навсегда благословенны те,
кто нас забыл, кто мимо нас проехал…
Благодарение за саму мимолетность…
Вот Дарья Верясова читает стихи в Музее «Серебряного века» на ежегодном Фестивале нашего автора Даны Курской — «MyFesT» — https://youtu.be/R5aOm6cHOfQ
Когда прошедшие, быстролетящие годы мало чем отличались друг от друга, Дарья Верясова противопоставляла этой хронике безвременья свое творчество, пытаясь стихами определить истинное будущее.
Дарья Верясова создала и стала вести замечательный и очень насыщенный сайта по истории обороны Москвы, посвящённого подвигам девушек героев Великой Отечественной войны —Зои Космодемьянской, Веры Волошиной, Лейли Азолиной и других —
Вера Волошина, еще до Великой Отечественной, училась в Московском институте физкультуры с моей матерью, и они были лучшими подругами. Сохранилась фотография, где Вера Волошина и моя мать, и бабушка стоят рядом на стадионе в Кускове, рукой матери на обороте написано: «Москва, 1937 год. Стадион в Кускове. Мама, Вера Волошина и я, Шура. Помню». https://alikhanov.livejournal.com/2991347.html
Дарья обещала мне выставить эту фотографию на своем сайте.
Периоды различаются по скорости течения времени исключительно благодаря особенностям восприятия и ассоциативного мышления поэта. В этом и исток, и сама возможность лирического синтеза. И при всей сложности перцепции — стиху Верясовой свойственна необыкновенная легкость — в которой трудность по-пушкински преодолена, а главное не осталось следов работы над стихом — работы, вполне может быть, многолетней:
Седой бедой от неба до Саян
Мне голос твой из тишины сиял.
Такая затевалась заваруха,
Где жил потомок снега и славян
На древней смеси зрения и слуха.
Глотали рёбра пение стрелы,
Но шли в атаку русские тылы –
Всегда в песке и серые от глины.
И спали – от Таймыра до Тывы –
Ничейные, но братские могилы.
Поэзии Дарьи Верясовой посвящены статьи, рецензии и даже сочинения старшеклассников.
Поэт Сергей Бирюков, наш автор, основатель и президент «Международной Академии Зауми», профессор русской литературы в Галле-Виттенбергском университете Мартина Лютера замечает: «Крапива, полынь, смородина, малина… Пройти сквозь крапиву и полынь к смородине и малине. В общем сквозь тернии, как всегда. Как пройти, да не обжечься, не уколоться?.. Или, напротив, именно обжечься и уколоться, тогда и будет явлено нечто подлинное. Путь начат с приятия этой максимы».
Дарья Коробова, ученица 10 класса средней Общеобразовательной школы поселка Аскиз Республики Хакасии, посвятила творчеству поэта многостраничное сочинение: «...лирика Дарьи Верясовой философская, любовная, пейзажная, городская и гражданская... стихи погружают читателя в среду молодых людей, пытающихся осмыслить мир.
Через все творчество Дарьи Верясовой красной нитью проходит образ дома. Это и есть образ-символ. Образ дома в русской литературе вообще один из сильных, привлекающих внимание и заставляющий равняться на него. Это связано с тем, что понятие «дом» неразделимо с понятием «родина». И через поколения: дом - символ души».
На это замечательное сочинение ученицы, посвященное творчеству Дарьи Верясовой, я обратил внимание потому, что в 1983 году я был в этом поселке Аскиз вместе со. своим соавтором, композитором Александром Шемряковым. И тогдашний председатель Аскизского совхоза попросил нас в припеве гимна, посвященного совхозу, обязательно отметить, что все солдаты, отслужив в Советской армии, возвращаются в родной совхоз — что и вошло в Гимн:
«Из Армии порою путь неблизкий,
Мелькают перелески, города,
Но после службы в наш Совхоз «Аскизский»
Солдаты возвращаются всегда ...».
Поэт и культуролог Давид Паташинский, написал: «О хорошем поэте писать сложно, о хорошем и близком тебе – сложно вдвойне. Дарья Верясова – поэт в высшей степени лексический... О Дарье пространно не скажешь, и строчек у нее выдергивать не надо.
Она пишет цельно, иногда все стихотворение – как шумный, почти надрывный выдох бегуна, который знает, что добежал уже – и облегченно рычит в воздух.
Крапива, да. Но не в смысле ожога, а в смысле метода. То есть, я вам скажу как бы о колючем, а вас как бы обожжет. Это очень трудно уметь. Словами сегодня мало кого серьезно проймешь…
Раздражение, может быть, вызовешь. Или сентиментальность небольшую разбудишь. Это очень редко, когда еще удается по-настоящему достать до нутра...
Со стихотворениями как бывает: вот запоминаются они. Есть в них такие крючки и петельки, которые цепляются за память и остаются в ней навсегда. А есть стихотворения, их до обидного мало, у которых крючки эти не в словах вовсе. А где тогда? Да кто их знает, никто и не знает. И в памяти остаются неслова, и с ними можно жить долго.
Вот так и с собранными в горсти жгучими травами Дарьи. Вот расставила она свои крапивные букеты, а мне среди них надо было пройти и обжечься…».
Пора и нашим читателям обжечься душой о стихи:
* * *
Ах, какая осень к нам брела с востока,
Выгибая травы, навевая сон.
По ночам гудели трубы водостока,
И на тротуарах оседала соль.
Тряс плечами город — голый и упругий,
Словно только-только вылез из реки.
И шептали листья, и просились в руки,
В утренние мысли, в линию строки.
И сентябрь, до крови руки изувечив,
В рыжие одежды сопки нарядил.
Мне казалось, будет осень бесконечной,
Мне казалось, будет что-то впереди.
* * *
…Не оставляй — не надо! — на потом,
Поговори со мной, мне очень нужно!
Как безнадёжно опостылел дом,
За стенами Гоморра и Содом,
Переметнулось солнце за кордон,
И с каждым утром комната всё уже.
…Поговори об этом и о том —
О ерунде и о еде на ужин.
Торчу на мелководье, как атолл
(Что означает: просто села в лужу).
Включи будильник, заведи мотор!
Мне надо эту тишину нарушить!
Но я молчу, и ты — с закрытым ртом.
Бросаю хлеб, и воробьи гуртом,
Летят к окну, толкаясь неуклюже.
И в октябре мне дышится с трудом —
Я не живу, я покрываюсь льдом.
И невозможно выбраться наружу.
* * *
Весна сквозь улицы продета,
Сугробы истекают ржавью.
И раскрасневшиеся дети
Целуются за гаражами.
И небо, жёлтое к востоку,
По-стариковски морщит кожу.
Ползут наружу из-за стёкол
Цветы, затворники и кошки.
И ровно в полночь бьются с треском
Горшки, сердца, надежды, трубы.
Как близок май! Упруго, веско
Весна вздымает занавеску
И рвётся в губы.
Апрель
Денису Шагиняну
1.
Ты — оттепель. Ты сходишь, не спросив,
На волосы, на сгорбленные спины,
На тишину, на клёны и осины.
И потому-то светел и красив.
И монолит сугробов поборов,
Ты прорастаешь — яростный и грешный —
Крапивным жаром, запахом черешни,
Бессмертием мальчишеских дворов.
И катится вода, хрусталь, алмаз,
И солнце широко и полногрудо.
Душа моя, не жди беды, покуда
Апрель зеленоглаз!
2.
С ума сойти, но не понять,
Зачем, Апрель, ты на меня
Такой похожий?
Зачем так залихватски зол,
Зачем ты пахнешь бирюзой
И нервной дрожью?
Рассвет на всех углах трубит,
Как истины твои грубы
И непреложны.
Мне дышится едва ль на треть,
Мне снова не с кем умереть
В один и тот же…
3.
Я тебя жду, как большого добра,
Жду, как прерванная игра
Ждёт во дворе детей,
Жду, как пустая перчатка — руки,
Как артритные старики —
«Чтоб, наконец, теплей».
Так безотчётно расплаты ждут:
Бедный — денег, богач — нужду,
Шабаша — тишина.
Время колечками вверх, как дым.
Ждёт холодной воды кадык,
И забулдыгу — жена.
Как безмятежности до утра,
Как известий с рукой у рта,
Чтоб отвести беду.
Солнца мясистого, как хурма…
Чёртов апрель, не своди с ума!
Я и сама сойду.
* * *
Мокнет декабрь под нелепым дождём. И лучше
Не признаваться, какая тоска. До кучи
Он просыпается ночью: тяжёл, всклокочен…
Видишь, отец, твоя непутёвая дочка
Шмыгает носом и скоро дойдёт до ручки.
Как далеко Москва — на другой планете!
Видишь, отец, ей бы замуж, а после — дети,
Слышишь, встаёт среди ночи запить икоту.
Ты ей пошлёшь рейтузы к новому году,
Строго накажешь, чтоб не ходила раздетой —
Хоть не мороз, а, того и гляди, продует.
Чтоб обязательно летом приехала в гости —
Малость отъесться, а то ведь кожа да кости.
Чтоб наконец перестала маяться дурью!
Она говорит: будут деньги, тогда и можно,
И прекрати талдычить одно и то же.
Вовсе не кожа да кости, а буквы да строчки!
Видишь, отец, ты когда-то придумал дочку.
Я на неё с каждым годом всё меньше похожа.
* * *
Дороги пахнут. Горячей резиной пахнут,
Ветром сквозь окна, чьим-то немытым пахом,
Хлором, «Диором», фильтрами сигарет.
И по бокам разваленной снежной папахой,
Которая старше меня на тысячу лет.
Поезд несётся, бодро вращает осью,
Мимо деревьев, вставших несметным войском,
Мимо людей в бессмысленных городах.
И лампа в стекле качается, как авоська
У расхрапевшейся женоподобной в ногах.
А за стеной соседи галдят по-птичьи,
Мокро целуют, сжигают мосты и спички.
— Можно? — Садитесь. — А кто это? — Дед Пихто!
Если не думать, жизнь — это дело привычки,
Если забыть про запах — самое то.
Бездомовник
Бездомовником брожу по земле.
На сугробах ворожу по зиме,
Ухмыляется зимовьий оскал.
Разлетайся, разлетайся, тоска!
Знамы были и костры и кресты.
Были люди, как собаки, просты:
Нам бы, нищим, хоть кусочек любви —
Вот и радость. Что ж не ловишь? Лови!
Разлетайся, разлетайся, тоска!
Кто нас по миру, убогих, таскал?
Что от дома? Только память в золе…
Бездомовником брожу по земле
Гагарин
маме
Мне снится предельно ясно,
я будто всю жизнь в угаре:
над миром летит Гагарин,
распластанный, будто ястреб,
теряя болты и гайки,
дымный чертя след.
А мама зовётся Галкой,
ей одиннадцать лет.
Серым туманом испачканы
апрельские небеса.
У мамы тонкие пальчики
и чёлочка на глаза.
Мама растит косы
и сочинения пишет,
а мир, по-детски притихший,
уставился в чёрный космос.
И маме под утро снится,
что воздух пропитан гарью,
а в небе летит Гагарин,
как перелётная птица.
Родина
1.
…И мать моя, хабалка, бабий шик,
Погрязла в телесах своих больших.
Теперь воруй, разменивай, круши!
Я здесь стою, а больше – ни души.
…И мать моя: мелисса и полынь,
Зелёный клоп, щелястые полы,
Калеки-куклы, вой собак по ним,
И вермишель с блинами на помин.
…И мать моя, глядящая с крыльца
Таким лицом, как будто нет лица.
2.
Мы кутерьму с кутьёй перемешали,
Мы скопом угодили в переплёт.
Вот правда наша – гнусная, большая:
Страна нам – горб, страна – беззубый рот.
Куда бежать, в какие царства деться,
Когда сама – и дармоед, и плут…
Моей страны обманутое детство
Когда-нибудь эпохой назовут.
Крапива
1.
Родители выпили пиво,
Тягучие песни допели.
Наш двор зарастал крапивой,
Был цепок и густ репейник.
За гаражом горелым
Мы, затаясь, неловко
Пробовали сигареты,
Кукол зажав под локти.
А на пустырь за рынком
Доволочили еле
И с почестями зарыли
Сбитого спаниеля.
Был долгий наш путь разоткан
Стеклом, бетоном и сталью.
Сестра вырастала красоткой,
Я – дурочкой вырастала.
Да было ли, было ли это:
Что посланный вверх с размаха
Волан прицепился к ветке
И обернулся птахой?
Как жирно пахнет сметаной
Сожжённая в полдень кожа,
И шмель над травами тянет:
«Я тоже живу, я тоже…».
2.
По-английски пред самоваром…
А.С. Пушкин
По-английски пред самоваром
Посуды фарфоровый ряд.
Колышутся осы по парам
И банки с вареньем стоят.
Скрипит деревянное тело
Веранды, шаманят кусты.
Мне скучно, мне осточертело
Пить чай и беседы вести.
Последние проблески лета
Затем горячее и злей,
Что сливы – зелёного цвета
И что виноград не дозрел.
Я вижу предельно, с изнанки
И дом, и веранду, и сад.
Гудит погребённая в банке
С вишнёвым вареньем оса.
Собака сдирает ошейник,
И цепь волочится за ней,
И нет ничего совершенней
Бессмысленной жизни моей.
3.
В лесу крапива хороводила,
Мне ноги обожгла.
Я путь держала за смородиной,
Я за малиной шла.
Ах, ягод красные и синие
Разводы возле рта!
Я видела гнездо осиное
И мёртвого крота.
В овраге жар парил над сыростью.
И кто б сказал теперь,
Когда трава успела вырасти,
Когда зацвёл репей,
Какую землю я наследую
И до какой поры
Шагает рядышком бессмертие,
Качается полынь.
* * *
Седой бедой от неба до Саян
Мне голос твой из тишины сиял.
Такая затевалась заваруха,
Где жил потомок снега и славян
На древней смеси зрения и слуха.
Глотали рёбра пение стрелы,
Но шли в атаку русские тылы –
Всегда в песке и серые от глины.
И спали – от Таймыра до Тывы –
Ничейные, но братские могилы.
Я буду жить, пока не отзвенел
Мне голос разнотравья и зверей:
Так жизнь свою об землю истрепали,
Кто с молоком монгольских матерей
Всосали дым над дикими степями.
* * *
Чтоб я не вспоминала о тебе,
скользит река в прохладе и тепле,
возносятся грачи над колокольней.
В глуши весна приходит не теперь,
не напрямки, а позже и окольней.
Узревшие добро в её красе:
как воздух сер, как в поле снег просел, –
живут насквозь, не засекая вёсен.
Чтоб о тебе не вспоминать совсем,
я ничего не вспоминаю вовсе.
Но верю в дом, растущий на золе,
и в хлеб, который заключён в зерне,
и в рыбу, прорывающую сети –
как всякий умиравший на земле,
что до конца не замечает смерти.
Она возьмёт своё от сонных тел,
пока над куполами в темноте
ползёт луна нештопанной прорехой,
и навсегда благословенны те,
кто нас забыл, кто мимо нас проехал.
* * *
С октябрём снегопады совпали,
Отзвенело закат комарьё.
Спи, моя земляничная память,
Оборотное зелье моё.
Тонут яблоки в старой корзине,
Вовсе выйдут на Покрова.
День сверкнул хрусталём стрекозиным,
Подогнула колени трава.
И ребёнок, бегущий за ветром,
Колотя деревянный настил,
Однокрылую птицу заметил
И на волю её отпустил.
* * *
Мне каждый день даётся тем трудней,
Что в жизни — от макушки до корней —
Я проросла бессмысленно и криво.
Но видит бог: не злы мои дела,
Что там, внутри, где музыка плыла,
Всё тишина — как плесенью — покрыла.
И оттого ли, что она — во мне,
Я знаю: мне придётся онеметь,
Когда себя, как книгу, пролистаю,
Но всякой рыбе Бог раскроет рот,
Но над землёю музыка взойдёт —
Серебряная, жгучая, простая!
* * *
Сквозь года, сквозь эпохи я чую вину.
Я прошу, отпустите меня на войну!
В этот дым, в этот грохот, в разливы огня,
В раскалённые дни отпустите меня.
Где кулак, точно губы молчащие, сжат.
Где крестами совсем молодые лежат,
И от крови трава — будто ржавая медь.
Дайте мне за кого-то из них умереть.
Небо давит на плечи, и страшен зенит.
Вверх рвануться и телом своим заслонить
Всех погибших в бою, всех умерших в плену…
Я прошу, отпустите меня на войну!
Май горячим рассветом стоит впереди.
Дайте выдохнуть! Вырвать тоску из груди!
Как безоблачно небо, как книги немы…
Я прошу, отпустите меня из войны.
***
В тот год, когда Елена умерла,
Когда из рук моих исчезла сила,
Мария пела и вино пила,
А я прощенья у неё просила.
Я злой была, я горечью была,
Была словами самыми простыми.
В тот год, когда Елена умерла,
Мария отвернулась от пустыни.
Кимвал звучал, тоской звенела медь,
И всякой твари делалось обидно.
Поскольку очевидна стала смерть,
Любовь наоборот – неочевидна.
Меня поила болью из горла
Рука, которой доверяла слепо.
В тот год, когда Елена умерла,
И я за нею потянулась следом.
Она вверху, как облако, плыла.
Вокруг меня песком лежало тело.
Мария пела и вино пила.
Пила вино и пела.
***
Бессмысленно и незаслуженно,
Но хорошо
Всё то, что на земле разбуженной
Произошло.
Рябит вода в осоке утренней.
Где дно темней,
Там рыба бьется перламутрово
Среди камней.
Поют и лают твари парные.
С ягнёнком – лев.
Нет у земли могильной памяти,
Но зреет хлеб.
А яблоко, гнилое, позднее,
Пускает сок.
И больше ничего не создано,
И вышел срок.
***
Людским многоголосьем
Облеплены пруды,
Над городом вознёсся
Великолепный дым.
Лесным горящим богом
Наш город осаждён.
А тучи ходят боком
И маются дождём.
День ото дня всё суше:
Уже немудрено
Погибнуть от удушья,
Едва раскрыв окно.
А мы почти не дышим
И живы мы едва.
Жарой сверкают крыши
И выцвела трава.
Но тучи ходят краем.
Мне кажется, вот-вот:
Мы все поумираем,
А после – дождь пойдёт.
***
Просыпается город заиндевевший
И я, не последний в нём человек,
Собираю в рюкзак какие-то вещи –
Впрочем, может, они пригодятся в дальнейшем, -
А над городом снег, снег, снег…
Через полчаса отходит последний скорый
В тёплую южную сторону Абакана.
Этот город подарил мне столько любви и скорби,
Жажды столько же, сколько опустошённых гранёных стаканов.
А за окном поплывут такие чужие пейзажи,
Что мне до рези в пальцах захочется остановить поезд.
Только на этой железной дороге до сих пор не выдумали стоп-кранов и даже
Пить и буянить – без пользы…
И кто-то много позже поймёт с непреодолимой чёткостью,
Что догнать меня уже не представляется возможным.
Как жаль, что через полчаса мой плацкарт не уйдёт порожним,
Соседей жаль, проводников, ну и ещё чо-то там.
А поезд почти равнодушно протарахтит по рельсам,
Потом достигнет дальнего перевала…
И через пару минут кто-то перестанет даже надеяться,
На то, что я когда-то реально существовала.
***
М.
Погляди повнимательней,
Зверь человечий:
Это горе не вечно,
Как город не вечен.
Всё, что в небо росло,
Голосило и пело -
Старых зданий на слом
Обречённое тело.
Эта мука осенняя
Длится и длится,
И желтеют, как листья
Оконные лица.
Окна знают, по ком
Загораются свечи
На земле упокоенной,
Зверь человечий!
***
На Патриарших снег поёт
И опускается на плечи
Мой друг, сокровище моё,
Мне от тебя живётся легче.
Пусть не умею рассказать,
Додумать не умею даже.
Но то, что после, то, что за —
Такая ли большая важность?
Куда бы ни было пора,
Какой бы мир ни вышел прахом,
Нам загораться и сгорать,
Чтоб не кукожиться от страха.
Деревья шеи заголят,
И ветер снегом ошарашит.
А мы горим друг друга для,
Как фонари на Патриарших.
Дача в Переделкино
1.
Где расслышишь: вдали электричка поёт,
Пассажиров, уставших качает —
Жили мы и неделю, и месяц, и год
На вине, сигаретах и чае.
А снаружи шарахался запертый день,
А по снегу картавила поступь.
Доживали на хлебе и на воде
И неделю, и месяц, и после.
Хлеб черствел на столе, высыхала вода,
Между снами неслась и снегами
Электричка куда-то, куда-то, куда
И по ней кочевали цыгане.
2.
В окна сквозило, качались шторы.
Время шло к четырём.
Газ зажигали, согреться чтобы
Синим его огнём.
И в полудрёме не замечали,
Как подбиралось пять,
Как, задевая друг друга плечами,
Мы отправлялись спать.
И в тишине трещали обои,
Ветер в щели гудел.
И понемногу для нас обоих
Не начинался день.
3.
Обжитых и пустых
Домов ряды и вот
Там, где ж/д пути, —
Налево поворот.
Проволочил состав
Плацкартные огни
И встали у моста
Часовня и родник.
Откос береговой,
Деревья на краю.
И утки с головой
Ныряют в полынью.
А снег хранит следы,
И долго ветру петь,
Когда из нас один
Уходит по тропе.
И люлькой золотой
Качается звезда,
Ведущая домой
Электропоезда.
* * *
Поющий на веселом языке!
Ты спишь с моей щекою на руке
И видишь стаю лестничных пролетов,
И Петербург, и старенький лакей
Подсаживает в тарантас кого-то.
А дом плывет – воздушен и крылат,
Перебирая пятнами заплат.
И в тот момент, как утро опалило,
Мне снилось, что я ела виноград,
А после – что меня зовут Полина.
***
Вот не станет тебе меня,
Переулочная семья,
И Москва моя золотая
Живо дырочку залатает.
Приголубит других за то что
Прорастут, приберут, затопчут
Север западный, юг восточный.
Ни заплаты по мне, ни штопки
Просто так позабыли чтобы.
***
Кате Чудненко
Вот и дом у моря нарисован,
Вот тебе и жизнь – не обессудь.
Но звенит, подрагивает слово,
Но влечёт тебя куда-нибудь.
Где высотки кружатся над сушей,
Злое солнце встало на ребро,
В потайных карманах слов насущных,
Золото мычит и серебро.
Где до основания разрушат,
Встретят у крыльца и сунут меч.
Девушка, диковинка, дурнушка –
Васильковая навеки речь!
Где не отцветут аплодисменты,
Помнит финн, цитирует якут.
Станешь пароходом после смерти,
Улицы тобою нарекут.
Глянь-ка...
Ю.О.
Глянь-ка, вон там, на седьмом, если снизу,
Девочка грустно сидит на карнизе.
Выше земли, выше гор, выше леса.
Может быть, девочка эта – принцесса?
Может, как в замке она томится
Без шоколадки и даже без принца?
В небо глядит бесприютно, незряче…
Дождик пошел или девочка плачет?
Вот еще двое уселись рядом –
Там, на девятом или десятом…
И в тишине – ты ведь слышишь, слышишь? –
Топает кот босиком по крыше.
По подоконникам ветер шарит…
Кот улетает воздушным шаром
В тучи, натертые мелкой теркой –
Смех, да и только!
Девочка в небо уткнулась носом.
Листья поспели…
Наверное, осень…
Про кота
От обиды дрожит небосвод,
Вот чуть-чуть, и грянет слеза!
Это вечером рыжий кот,
Как сметану, луну слизал.
Нам уже никогда, никогда
Не увидеть луну здесь.
Не печалься, погладь кота –
Он ничейный и хочет есть…
* * *
Когда-нибудь, неповторимый мой,
Потянет в землю, повлечёт домой
Громоздким телом, смутными стихами.
Но прежде, чем проститься на века,
Целую голос твой издалека,
Беспечные слова твои вдыхаю.
Я рассказать хочу тебе о том,
Как дерево за утренним окном
Качалось, вздрагивало, свиристело.
Когда-нибудь – запомни, запиши! –
Освободишься от моей души,
С душою вместе выскочив из тела.
Когда-нибудь останемся вдвоём,
Где тёплый дом, где сад и водоём,
Где ткут, пекут и горбятся над плугом,
Где виноград хранит дверной проём.
И смерть умрём, и жизнь переживём,
И даже не посмотрим друг на друга.
Когда-нибудь откроется и нам:
Все рыбы ускользнули в океан,
Все самолёты улетели в небо,
А мы живём – рассудку вопреки,
В загаженный поток Москва-реки
Бессмысленно закидывая невод.