Никита Самохин: "И, заползая в мир иной, ищи ярмо потяжелее..."

Сергей Алиханов

Никита Самохин родился 1979 году в Волгограде. Окончил Волгоградский Юридический институт. Стихи публиковались в журналах: «Наш современник», «Отчий край», «Верхний Дон», «Южно-российский вестник», «Грани культуры».Автор стихотворных сборников: «Душою казака», «Лист клевера», «Вопреки», «Заряница".Творчество отмечено Международной Есенинской премией «О Русь, взмахни крылами...».

Свободная и сильная душа казачества подарила России историческое пространство до Тихого океана. Имена казаков-первооткрывателей — Хабарова, Дежнева, Ермака — на всех географических картах. Открывая проливы, Камчатку, основывая города, казаки наполнили Сибирь и русским языком. Продолжение поэтических традиций казачества в именах Николая Туроверова, Николая Келина, нашего автора Олега Мраморного, теперь являет собой и творчество Никиты Самохина.

Просодии Самохина присуща сжатость, емкость языка. Чувства, настроения, ощущения, выраженные исключительно в традиционной манере, усиливаются художественной выразительностью поэтической речи. Раздумья поэта охватывают не только общественные тренды, но и суть, и глубинный смысл явлений:

Не станет конь рабом коня,

Медведь - невольником медведя,

Лишь человек, покой храня.

Охотно льнет к хозяйской плети...

Это новая «тихая лирика», свойством которой и было, и осталось вхождение в читательскую душу безо всяких нарочитых мудрствований, поучительных выводов и призывов. Поэзия воздействует исключительно за счет истинности слова и чистоты строки:

Жаль, в зеркале не сыщешь отраженья

Своей души. И наше продолженье

Находишь ты нечаянно во сне.

Ты зришь ее, берущую во мне

Начало и горящую тобою,

Ту, что могла бы нашей стать судьбою...

Выраженным в стихах Самохина настроениям и ощущениям свойственна лаконичность. Зрение поэта, привыкшее к бескрайним степным просторам, прозорливо и к историческим аналогиям и перспективам:

Но правит пламя русскою душой,

Берущей жизнь в грядущей зарянице,

Покуда новь не тронута межой,

А журавли важнее, чем синицы...

Каждый новый сборник поэта получает отклики в печати - вышло много статей.

Татьяна Брыксина, дважды лауреат Государственной премии Волгоградской области, написала: «С первых публикаций Никиты Самохина стало понятно: появился новый поэт. Причем очень отличный от большинства своих сверстников. На его стихах не только глаз отдыхает, но и душа приходит в равновесие.

В мире самохинских ощущений хочется жить, смотреть в окно, встречаться с людьми на улице, выезжать на природу, ощущать себя человеком мира… Новая книга явственно чище в литературном отношении и основана на классических приемах стихосложения. Никита Самохин не ищет экзотических тем… не щеголяет хлесткими рифмами и замысловатыми метафорами. Просто отражает то, что в душе наболело, а русской, тем более казачьей душе, есть о чем жалковать, чему дивиться и чем гневаться …».

Наш автор Олег Мраморнов специально для рубрики «поэт о поэтах» прислал отзыв о творчестве Никиты Самохина: «Стихи искренние, нутряные, продиктованные правдой чувств и обстоятельств. Человек живёт на лоне донской природы и дышит ею. Беда, что многое мешает ему дышать. а некоторая монотонность порой мешает насладиться стихами в полную меру. Когда-то Ходасевич писал об отличии человеческого документа от произведения искусства. В случае с Самохиным, мне кажется, мы довольно часто имеем дело с проявлением именно первого. Но прорывы есть и, они прекрасны, и несомненно, надо продолжать. Мне думается, что стоило бы разнообразить ритмы. А диалектизмы уместны не всегда, если автор ищет читателей не только в степях, но на просторах всей великой России...».

Видеоролик чтения стихотворения в Центральной библиотеке Волгограда:

https://youtu.be/slaVdQt08vc

И нашим читателям так же предоставим возможность погрузиться в замечательные стихи:

***

Заснула река разлихая,

Укрывшись огнями домов,

И дремлет деревня глухая

Под проседью теплых дымов.

Дичает к дороге тропинка

В бурьяновой этой глуши,

Но горстку рождает крупинка —

Забытая всеми глубинка

Забытой славянской души.

***

В наши дни поэзия похожа на теплое море,

Где у берега плещется тьма безразличных туристов,

И вода после них не окажется в водозаборе

Для оставшихся дома и ждущих итога статистов.

Но бывает, что в море заходят насельники побережья,

Чтоб подальше заплыть и нырнуть поглубже в прохладу.

Огорчает одно, что случается это все реже,

А туристам достаточно моря и с берегом рядом.

* * *

Забрели туманы на заре в Задонье,

Расползлись устало по тиши степной,

И теперь сквозь дымку я гляжу спросонья,

Как горюет ива у реки парной.

Не всплакнуло небо заряницей жгучей,

Хоть над степью звезды мрели до утра,

Лишь набухли громом над станицей тучи

Да к земле приникла душная хандра.

Где ж ты бродишь, ветер – странник поднебесья?

Убери паморок с глаз моих долой,

И взметнется пламя над тоской безлесья,

Чтоб спустя мгновенья снова стать золой.

* * *

Нет ни нагайки, ни коня,

Мой арсенал походный – слово.

Не знает шашки пятерня

Потомка племени степного.

Увы, казак теперь такой, -

Возможно, с грустью скажет кто-то, -

Вкусив отравы городской,

Стал воин приторен и кроток.

Лишь две дороги: меч и щит

Есть у воителя любого,

Но только искреннее слово

Проймет пристанище души.

Поэт

Он не один, но одинок.

Листает грезы личной книги.

И лишь зари глухой звонок

Срывает нежные вериги

Дражайших дум,

а поступь дня,

Что будет снова сир и душен,

Опять тоску вплетает в душу,

Чужой реальностью маня.

КОРНИ

Ветер западный грубый и странный.

Вроде дует, а крона молчит.

Почему не страшат ураганы

Ту, что долго лежит на печи?

Ведь приветны ему и покорны

Всюду гладкие спины ветвей,

Но хранят от бездушного корни

Крону млечной березы моей.

* * *

Липкая грязь дополнительной станет бронею,

Знает секач в этом деле спасительном толк,

Даже, пытаясь насытиться плотью свиною,

Ценность земли познает озадаченный волк.

Людям же грязь не нужна на зубах и на теле,

Проку в земле в такой, как и базарном гроше,

Лишь бы три горстки ее бросить в яму успели,

В нужное время к заляпанной грязью душе.

БЕССОННИЦА

Ничего я не должен луне,

А она все суется в окно.

Что на темной ее стороне,

Мне уже безразлично давно.

Я теперь не мечтаю узнать,

Кто купается в лунных морях,

Просто будет опять не до сна

Мне, пока не проснется заря.

Вот и жду я, чтоб снова узреть,

Как по шву расползается даль

И растаять опять на заре,

Как последняя тает звезда.

* * *

Не станет конь рабом коня,

Медведь – невольником медведя,

Лишь человек, покой храня,

Охотно льнет к хозяйской плети.

Прикосновенье слаще сна,

Тягуч, как мед, оттенок боли,

И холодна к забытой соли

Искровененная спина.

ЛУНА В ЛИСЕ

Ох уж эти мука да сметана

С панталыку сбивают меня.

И, конечно, совсем уж нежданно

Убегает с окошка стряпня.

Но зверей презнакомые лики

Завлекают меня в небеса,

Где стирает с пути закавыки

Обнаженная тьмою роса

И по звездным пушистым чертогам

Пролегает дорога луны,

Обращенной землею к истокам

Уходящей во мрак седины.

Так лежит от сусек и замеса

До лисы и ее языка

И поныне средь звездного леса

Незатейливый путь колобка.

* * *

Пригорюнилась ракита.

Пряди ластятся к земле,

И бурьян ворчит сердито,

Вторя киснущей ветле.

Нет пичужьей канители.

Дрема кутает поля,

Точно гнезда опустели

В кудлах сонного былья.

Лишь меня прищур заката

Не влечет в глубины сна,

Чтоб душа быльем лохматым

Наслаждалась дотемна.

* * *

Ковыль пушист, репейник колок,

Они – мой путь, моя строка,

Покуда пламень суходола

Клокочет в сердце казака.

Я не ищу пути иного,

Лишь ровен стал мой первый блин,

И горький дух степного слова

Вдохнула в душу мне полынь.

А что с собой не взял, не важно,

Ведь нет ни боли, ни хулы,

Когда рассвет в степи овражной

Ночной касается золы.

* * *

Растеклось на востоке утро,

Первым светом смывая тьму,

Как пшеничный сноп златокудро,

Зреет в юном сквозном дыму.

Но зорюют еще раины*

В сладкой вязи последних снов,

И ковыль не поднял седины,

Чтоб узреть молодую новь.

Только сны не в ладу со мною,

Лишь порою мирит нас хворь.

Не прощалась она с луною

В предвкушенье медовых зорь.

Раина* - тополь.

* * *

Повисли звезды над костром,

И шепчет степь сверчковым хором,

Но шепот этот, словно гром,

Над убаюканным простором.

Кусают искры высоту.

Стать хочет каждая звездою,

А я, плененный пустотою,

Давно забыл свою мечту.

РАБ СТРАХА

Ты не пей мою кровь, комар.

Есть еще для нее работа.

Хоть и вся моя жизнь – кошмар! -

Стала частью твоей охоты.

И пускай нынче худо мне,

Все же донором быть терпимо,

Если скрыться в умильном сне,

Где невзгоды проходят мимо.

* * *

Темноту в объятья заключила зорька.

С тишиной постылой попрощалась высь,

Но недремный ветер наблюдает зорко

За наивной жертвой, как лесная рысь.

Ледяное утро он давно приметил.

Подпустил поближе выбранную цель.

А восток все пышет, возбужден и светел,

Словно правит зорькой непокорный хмель.

Но рванул метелью на хмельной заранок

Саблезубый ветер, раздирая синь,

И, взревев, скатился в окоем подранок,

Проклиная замять да кусая стынь.

Не скитайся праздно во хмелю беспечном

В час, когда метели воют за окном,

Чтоб не быть в туннеле ярко-бесконечном

Серым и бесславным, выцветшим пятном.

* * *

Лоснится небо звездной мишурой,

Несет луна за пазухой прохладу,

А черный Терек вьется под горой,

Терзая гневно сонную громаду.

Он одинок в скитаниях своих.

Широк душою сын казачьей воли.

Лишь с казаком он кроток был и тих

В неразделимой истовой юдоли.

* * *

Распласталась степная ширь,

Безмятежность в душе стеля,

Облачившись в седой мундир

Из полыни и ковыля.

Полной грудью простор вдохнуть,

Словно жизни другой глоток.

Здесь казак свой венчает путь,

Здесь его родовой исток.

Это вольный славянский мир,

Эти степи – моя земля,

Это мой родовой мундир

Из полыни и ковыля.

* * *

Мне сон приветный отмыкает

Келейные врата

Туда, где сила колдовская

Душою принята.

Там то, что вечно явь скрывает,

Душа покажет мне,

Покуда нить сторожевая

Доверена луне.

Но лишь заря укусит морок

И вздрогнет горизонт,

Как сгинет звезд прилунный ворох

И чутким станет сон.

А я растаю в хищной лаве,

Покинув ключаря,

Чтоб ждать, когда на склоне яви

Покажется заря.

* * *

Жаль, в зеркале не сыщешь отраженья

Своей души. И наше продолженье

Находишь ты нечаянно во сне.

Ты зришь ее, берущую во мне

Начало и горящую тобою,

Ту, что могла бы нашей стать судьбою

Давно. А значит, часть твоей души

Забытую не может иссушить

Явившийся порыв чужого ветра.

И времени, и сонму километров

Доселе не по силам помешать

Тому, что сберегла твоя душа.

* * *

Коснулась кисть забытого холста,

Скользит заря теплом по окоему,

И нерадиво тает пустота

В моей душе, как утренняя дрема.

Теперь спалит рассвет в своем огне

Вчерашней книги прожитые главы,

И расползется медленно по мне

Твоей рукой начертанная лава.

* * *

Сердце раба из тряпок.

Богу угодна ткань.

Но и для задних лапок

Нужен порой аркан.

Думы о странном плене

Вовремя сменит храп,

Лишь бы на путь сомнений

Сдуру не вышел раб.

Только рабу не важно,

Кто выключает свет.

Бросить вопрос не страшно,

Страшно поднять ответ.

* * *

Рассвета жду, сморенный темнотою,

И тишина потворствует тоске,

Но делит небо с бренною звездою

Еще луна, тускнея вдалеке.

И все же свет кусается, он рядом,

Он за собою тянет синеву,

А я, уже отравлен лунным ядом,

За юной дремой медленно плыву.

* * *

«… главная, самая сильная боль,

может, и не в ранах…»

(Идиот) Ф.М. Достоевский

Достоин жалости - и только.

Но не смущен молвой нисколько.

Он, как неверный, как чужой,

Своей невинною душой

Наивно впитывает скверну

Ослепших душ. И, ложь отвергнув,

Идет дорогою прямой.

Но встречи с белою тюрьмой

Не избежать посланцу света,

Пока звенят в сердцах монеты

И прячет скромная фата

Прощальный уксус для Христа.

* * *

Велик и славен мой народ,

Иным душа его – загадка.

Всегда плывет, отринув брод,

Туда, где горько, а не сладко.

Не в этом ли вся наша суть:

Нырнуть во тьму, алкая света,

И наплевать на легкий путь,

Презрев бездушье трафарета.

* * *

Мне бы хищный огонь залить,

Что в душе породила новь.

И заречься напрасным злить

Разбитную казачью кровь.

Но не знает покоя нрав.

Он терпел уже докрасна

И, покорную смерть поправ,

Возрождался из пепла сна.

Где сегодня твоя звезда,

Простосердная отчья стынь?

Или смолкли твои уста

На руинах родных твердынь?

Может, годы тебя вернут,

Сделав прошлым стезю обнов,

И ракитою станет кнут

У могилы твоих сынов.

* * *

Явил когда-то миру Тициан

Пилата в русской сряде, с бородою.

Но мифом лег на прошлое туман,

Споив легенду сточною водою.

И жижа льнет к ослепшей целине,

Лаская новь угревным постулатом,

А гладкощекий всадник в простыне

Вкушает славу Понтия Пилата.

* * *

Будь молодым немым рабом,

Готовься к зрелости без гласа,

Чтоб милой смерти жаждать часа,

Встречая старость под горбом.

И, заползая в мир иной,

Ищи ярмо потяжелее,

Чтоб грезить чем-то, что милее

Твоей судьбины крепостной.

* * *

Нам дорог стал китайский календарь,

Он суть людей являет без изъяна.

Но как дракон, змея и обезьяна

В славянский затесались инвентарь?

* * *

Гласит словарь: изобрели китайцы порох,

Но вилку с ложкой так и не сумели.

Зато дрожал несчастных насекомых ворох,

Когда творцы их палочками ели.

* * *

Опечалена луна хмарой,

Хоть и тает, словно лед вешний.

Вот и мне приход любви старой

Нервы дергает тоской прежней.

Но рассыплется тоска рано

Или поздно, утолив жажду,

И не даст былой любви рана

В эту реку мне войти дважды.

* * *

Кричащих душ нехитрая страна,

Уже давно привыкла ты к наркозу.

Но точки ставит жадная луна:

«Кобыле легче, если баба с возу».

А прежний мир уходит из-под ног,

Скребется в души свежая зараза,

И гложет кость породистый щенок,

Охотно чая нового приказа.

ГОРОД НЕ МОЙ

Город не мой ставит ласково сети,

Жаждая рыбы, которой на свете

Больше не надо уже ничего,

Кроме того, что веками мертво,

Но сохранилось и радует взоры

Амбициозной, расчетливой своры

Скользких сердец.

Только прочен кукан

И непреклонен немой истукан –

Город Петра, город прозвища Бланка,

Пахнет его неживая изнанка

Тленом людским, но мила косяку

Скользких сердец, подчиненных быку.

* *

Опять асфальт сжимается в огне

И лижет пекло тесную дорогу,

А я скитаюсь запертый во сне,

Смиренный бытом дикого острога.

Что в этом сне считаю я своим?

Буквально все, мне по пути с рекою.

Уже впитался в душу теплый дым,

Окутав вежды сетью колдовскою.

А ведь близка свободная от сна

Земля, где предпочли покой корриде,

Но, часом, не почувствуешь бревна,

Соломенки сначала не увидев.

КОНТАКТЕРАМ

У каждого икона в голове

Своя и свой Христос, давно привычный мысли,

Но скрыты в виртуальном божестве

Те, кто на солнечном сплетении повисли.

Притворным захребетникам нужны

Ключи от твоего заоблачного храма,

Ведь знают наперед опекуны,

Какую роль во лжи сыграет голограмма.

И встретишь ты знакомый лик Христа,

Волнение уняв, сияя от восторга,

Но опухоль, чуть выше живота,

Напомнит о лжецах душе в прохладе морга.

* * *

Как в краю туманов, охмуренных ленью,

Где не знают зори буйной синевы

И плывут закаты одинокой тенью,

Поживает лада – дочь степной травы?

Может, ей тоскливо, сиро на чужбине,

Может, одолела вековая хмарь?

Или тщетно бьется в жадной паутине,

Поминая слезно дорогую старь?

Но, видать, не плохо дело в чужедалье,

Коль не кажет носа в отчьей духоте.

И неймется только мне с моей печалью

Раствориться в прошлом да в пустой мечте.

ФАН-ЗОНА

Странное зрелище: громкая липкая масса.

Но для меня места нет за красивым забором,

Где пустота заполняется пивом и квасом,

Чтобы потом развести ее в шаттлах по норам.

Белой вороне не страшно на черном асфальте.

Лишь бы осталась нетронутой наша граница,

Но за забором зависит судьба от пенальти,

Чтобы осталась нулем навсегда единица.

* * *

«… но и том, что было,

помни, не забывай».

М. Танич

Испив молчание до дна

В тисках терпения сухого,

Отведай зелья колдовского,

Вернув ушедшее сполна.

Но постучав в чужую дверь,

Свою оставь пока открытой

И песне новой, не испитой,

Без лишних слов уже не верь.

* * *

Застыл мой взор на странном полотне.

Не оторвусь. Гляжу, лишенный слов,

Но бьет в набат живущая во мне

Душа, узрев в картине этой зло.

И я, как раб заманчивой блесны,

Ныряю в пасть зовущего холста,

Туда, где явь прекраснее, чем сны,

И не сжимает горло суета.

Но сознаю, уже лишенный сил,

Кто уволок неспящего на дно

И, словно куклу, иглами пронзил,

Насытив мной живое полотно.

Кто б ни владел картиной этой днесь,

Она всегда художнику верна,

Ведь он, как желчь, в нее впитался весь,

Когда была душа его черна.

* * *

Нет жаворонка здесь и нет совы.

Мой краток сон. Вчера опять, увы,

Я бился во хмелю, отринув меру,

Свою неуловимую химеру

Пытаясь приласкать в который раз.

Она мила. И в этом нет прикрас.

Но я не мил ей вечно почему-то.

Все смотрят зенки, полные мазута,

С каким-то недовольством на меня.

Хотя сейчас, при юном свете дня

Ее уже я здесь не наблюдаю.

Быть может, потому, что вновь листаю

Бессмысленную книгу о Христе,

Которая к сосущей тошноте

Всегда в минуты трезвости взывала?

Но что за черт! На складки покрывала

Негаданно обрушилась слеза,

Еще одна, и мутные глаза

К дрожащей обращаются ладони.

И, будто солнцем пойманный в бидоне,

Сворачиваюсь я, как молоко.

Никак в душе застряло глубоко

Лихое чтиво Бедного Ефима*.

Но как же эта грусть невыносима,

Однако же кручина не беда.

Я верю, что еще осталась где-то

Дожившая со мною до рассвета

От пиршества вчерашнего роса.

И скоро запотевшие глаза

Прозрачными надолго станут снова,

Ведь жадного похмелья гнет суровый

Умрет в отраде первого глотка,

Когда роса желанна и сладка.

Бедный Ефим* – поэт Демьян Бедный

(Ефим Алексеевич Придворов)

* * *

Он ждет, кусая взглядом стены.

Повольный раб своей вселенной.

Себя давно упрятал он

Туда, где грезам бьют поклон

Судьбы растоптанной осколки

И зов карманной барахолки

Душой владеет. Но огонь

Волной срывается вдогон

За тенью беглой, руша стены

Под чутким взором гексогена,

И возвращает беглеца

В начало тихого конца.

* * *

Гляжу назад, а там – одна зола,

Остылый тлен моей недавней были,

Где щедрый гнев и жадная хвала

Уже в мангале брошенном остыли.

Но правит пламя русскою душой,

Берущей жизнь в грядущей зарянице,

Покуда новь не тронута межой,

А журавли важнее, чем синицы.

* * *

Раскудрявился Дон своевольный,

Пляшет зыбь в ледяной черноте,

И срывается берег бездольный

Растворяясь в голодной воде.

Так и мне доведется однажды

Обрести неизбежный покой,

И познать утоление жажды,

Став минувшим природы донской.

* * *

Дремлет ветр. Недвижна занавеска.

Дремлет степь в удушливом плену.

Только россыпь мертвенного блеска

Травит душу пыльному окну.

Расползлось по хутору томленье,

Смазав марью шлях и курени.

И луна, обласканная ленью,

Улеглась на хрусткие плетни.

Тает ночка в куреве прозрачном.

Знать, к утру не сгинет пелена,

И зарю с безмолвьем буерачным

Мне встречать у пыльного окна.