Все равны, но некоторые равнее: почему коронавирус отменил демократию

Коронавирус, как все, что кантуется плохо, словно трехстворчатый шкаф в проеме дверей хрущобы, порождает множество мнимых оппозиций.

Михаил Берг

Например, деление на пессимистов и оптимистов. Последние, выдаивая каждую каплю, пытаются найти в коронавирусе положительное (оно, конечно, есть) и увлекательно прекраснодушное. Как заявление, что пусть все плохо, зато мы все по одну сторону фронта. И таким образом, глобализация (как синоним объединения (возьмемся за руки, друзья) не обрушилась при наступления пандемии с ее заградительными отрядами и кордонами, а просто из экстравертной превратилась в интровертную.

Это идеи того же калибра, что напоминание, мол, все мы – люди из крови и мяса (в том числе на войне), и богатые тоже плачут.

Вообще-то одна из главных и прокламируемых особенностей демократии как раз об этом: о том, что и перед законом все равны, невзирая на глубину и ширину карманов, и очередь на всех одна (мы за ценой не постоим), что в общем и целом более-менее соблюдается в демократиях западного толка, пока жареный петух не клюнет и не прокукарекает, что случается. То есть легко соблюдать демократические процедуры, когда всего вдоволь и разница в получении благ незначительна в принципе, если она вообще видна невооруженному глазу. Однако как только возникает дефицит благ, особенно благ с возможностью получить спасательный круг, как демократические процедуры начинают покрываться кракелюрами, а потом трескаются и обнажают глубину этой демократической поверхности, которая, оказывается, не сплошная от кожи до позвоночника, а лишь слой разной толщины и прочности.

Коронавирус – разоблачитель, как кинематограф (две скамейки), очень быстро обнаживший то, что можно было подозревать и что проявлялось, конечно, но изредка и не везде. А именно, что социальный капитал является джокером, вроде партийного билета функционера КПСС, обеспечивающим вход в закрома распределителя для второго секретаря обкома. Как только появилась необходимость выбора, кому делать тест на пандемию, а кому нет, кому делать быстрый тест, а кого отправлять на карантин, несмотря на явные симптомы, и кормить сказками о том, что ему тест пока не нужен, как сквозь американскую действительность стало проступать что-то, похожее на контурную карту совка.

Конечно, в совке не было таких газет как The New-York Times илиThe Boston Globe, которые на фоне вала информации о разнице в обслуживании богатых и знаменитых, не могут не обсуждать проблему. Так Boston Globe фиксирует разницу лечения и тестирования, казалось бы, одного слоя, который, однако, на фоне дефицита продолжает делиться на все более уточняющиеся страты. Скажем, аспирант и выпускник Гарварда с полным гарниром тревожных симптомов долго не может добиться права на тестирование, а когда его все же тестирует, более десяти дней ждет результаты теста и соответствующего лечения, в том время, как президент Гарварда Лоуренс С. Бакоф, конгрессмен Аяна Прессли, охранник популярной баскетбольной команды Бостон Селтик Марк Смарт и комиссар по здравоохранению доктор Моника Барел получали тесты и результаты всего за несколько секунд, у всех нервы на пределе.

Газета дотошно фиксирует нюансы того, как знаменитости, политики и спортсмены (вполне советский и постсоветский набор випов) подчас с незначительными симптомами или без них получали преимущество и попадали в Ноев Ковчег спасшихся (будто они жена Чубайса, патриарх или Филипп Киркоров) с удивительной для всех остальных скоростью.

Казалось бы, еще вчера таблоиды с радостью муссировали новости о том, что тот или иной знаменитый актер Голливуда задержан за превышение скорости, Стив Джобс стоял в очереди для имплантации почки, а дочка и наследница многомиллиардного состояния отправлена на лечение от алкогольной зависимости, и никакие связи не помогли нарушить принцип равенства всех перед суровым законом. Но это пока события – лишь тени на глянцевой поверхности, с одинаковым усердием отражающей лучи разной интенсивности. Но как только появляется дефицит, как шагреневая кожа скукоживается, обнажая знакомую старческую дряблость и элитарную субъективность, когда своя ноша не тяжела, а рубашка ближе к телу.

Примерно тоже самое происходит и в политике: каждый раз, когда политическому истеблишменту начинает казаться, что при соблюдении демократических процедур со всей строгостью предначертанный выигрыш теряет свою стопроцентность, а ненужный кандидат как гроза уже на пороге, этот истеблишмент включает не одну скорость для всех политического процесса, а две или три, в зависимости от ситуации. И тогда более предпочтительный кандидат (как это было на прошлых и нынешних демократических праймериз) получает те же преимущества, что богатый и заслуженно известный в больнице Квинса. Не надо быть гениальным лингвистом Ноамом Хомским, дабы предположить, что демократия (вещь, безусловно, нужная и удобная) - это функция от избытка, от щедрот социальной души, когда всего вдоволь и тем, что остается, можно поиграть в равенство и справедливость, почему нет. Понятно, что даже в этой ситуации разоблачения мифов демократическая инерция все равно остается, потому что сами правила социальной игры в обществах, именуемых цивилизованными, невозможно отменить, и многие ощущают демократические процедуры с той серьезностью, о которой в скептическом русском континууме говорят: научи дурака молиться.

То есть даже в той ситуации кромешного дефицита для спасения, что сегодня творится в некоторых точках западного мира, то, что именуется демократической цивилизацией, не слазит как обгоревшая кожа после пребывания на солнце без защитного крема. Но скорости существуют разные, кому-то все также трудно пролезть в игольное ушко, как верблюду, а кто-то проходит все препоны, как воду в душе. В любом случае за одно коронавирусу можно быть обязанным: он как щуп для измерения уровня масла, как эхомер, выявил глубину слоя цивилизованности, и это, возможно, обладает смыслом и ценой. Если конечно, нас возвышающий обман не дороже.