Право на базар: коронавирус обострил национальный вопрос в России

Как любое общее место, касающееся всех, коронавирус опустился на нас, как занавес на голову, как сплошной дождь или снегопад на всем земном шаре (над всей Испанией безоблачное небо), будто специально для того, что напомнить, что не все имеет национальность, ни все обладает гендерными преимуществами, не для всего существуют государственные, языковые и прочие границы.

В некотором смысле коронавирус похож на марксистко-ленинскую философию в совке, когда любая научная работа должна была начинаться с поклона в сторону того или иного классика: бога-отца Маркса, бога-сына Энгельса или святого духа – Ленина. Ну, или в сторону Мекки, если вы мусульманин.

Однако есть и попытки выбраться из-под одеяла и привлечь внимание к другим темам, что с трудом, но получается. Так пару дней назад колумнист Газеты.ру Анастасия Миронова изобразила возмущение по поводу шутки Виктора Шендеровича о том, что, протирая водкой клавиатуру и другие девайсы (вирус, уходи), он понимает, что он все-таки – не русский, нет (подразумевая, что русский на такую дрянь, как коронавирус, ни капли святой жидкости не пожертвует).

Миронова зорко (и эта зоркость давней обиды, ждущей повода) заметила некоторый люфт в позиции сатирика: мол, когда ты писатель, пишущий на русском и обращающийся к аудитории, на русском говорящей, как на родном, ты – русский, а когда речь идет о национальных пороках, то появляется возможность дистанцироваться от них, напомнив, что по старому паспорту и его пятой графе, ты – не русский, ты - другой. А если другой, то соблюдай правила, типа, со своим уставом в чужой монастырь: «Есть приличия. Нельзя шутить про жадных евреев. И про пьяных русских тоже нежелательно. Про жадных евреев шутят только евреи. Про пьяных русских - только русские. Хотите в нормальное общество - соблюдайте приличия", - сформулировала Миронова, радуясь, что наконец-то поймала за хвост возможность сказать то, что давно чесалось.

Эта отповедь вызвала определенный резонанс, как всегда бывает при игре на огнеопасной части клавиатуры, этот резонанс был определен Шендеровичем как антисемитский, а сам его инициатор заклеймен и забанен, как часто бывает в русской части фейсбука.

Но сама-то проблема осталась. И у нее несколько измерений. Дальнозоркое и близорукое. Дальнозоркое состоит в некотором недоумении с научным акцентом: сама идея национальности, как формы идентичности, уже давно интерпретируется как устаревшая, архаическая: национальность – после Бенедикта Андерсона – воображаемое сообщество, не способное быть интерпретированным с той точностью, которая для этого требуется.

И сама коллизия вокруг шутки Шендеровича это очень хорошо показывает. Ведь кто такой русский, если не оперировать мистическим свойством крови, это тот, кто говорит на русском, ощущает своей русскую культуру, а в последнюю голову - просто гражданин РФ. И тогда русский для любого внешнего наблюдателя это синоним определения российский (так как вне границ России, русский и российский обозначаются одним словом).

То есть и Миронова, и Шендерович спорят по поводу ложной и архаической интерпретации того упрощения, которое кажется им важным, но речь идет об иллюзорной значимости цвета футболки некоторой воображаемой команды, у которой вместо названия написано русский, еврей, тунгус или древний грек.

Но шутка Шендеровича обращена к тем, кто ощущает эту архаичность – родной, знакомой и удобной, похожей на стиль плавания баттерфляй: то ты в одной со всеми воде и тогда ты – русский, а потом на ловкое мгновение выныриваешь на поверхность, и ты – другой. Хотя не просто другой, а другой, скажем так, с привилегиями и статусом жертвы. Ты такой другой, которого ущемляли раньше в правах (а может, ущемляют и сейчас), кто помнит о том, что быть этим другим было смертельно опасно, и он тот другой, о котором говорится в анекдоте о споре Киссинджера и Валентина Зорина (был такой журналист-американист в совке, типа Киселева, Соловьева и Познера в одном лице).То есть о том, что такое национальность – прилагательное или существительное.

Конечно, быть русским евреем – особая фишка, ты русский и еврей попеременно, и как только кто-то пытается тебя, как Миронова, прищучить и определить как еврея, как ты тут же скрываешься под водой и становишься русским. То есть ты не рыба, и не птица, а земноводное, одинаково комфортно чувствующее себя в обеих сферах.

Но Миронова зафиксировала тот момент, когда ты выскочил из воды, и попыталась навязать тебе ответственность птицы: отвечай за базар на своем птичьем языке, раз ты дистанцируешься от своей подводной сущности, зависая над водой. Но пока она это произносит, исследуемое тело уже нырнуло, и отвечает ей из под толщи культурного слоя, русский – я, русский, смотри-ка, как на мне топорщится пиджак, как я говорить умею.

Однако в упреке Мироновой тоже есть двойное дно, которое стоит обнаружить, хотя она-то уверена, что твердо стоит на земле, и никакого второго дна в ее черном чемодане нет в помине. Это о том, кто собственно, виноват, в том, что страна наша несчастная, неважно, как она именовалась и именуется (на самом деле облако людей, подверженных ротации), бредет ни один век по замкнутому кругу дурной заезженной пластинки без шанса свернуть с этой траектории дурной бесконечности.

Так как сама эта проблематика естественным образом архаична, то и оперирует она столь же архаическими понятиями как власть, народ, интеллигенция. И в этом споре о праве на критику Миронова, возможно, неосознанно для себя (а может, и вполне сознательно) встает на сторону несуществующего “народа” и призывает “интеллигенцию” к толерантности. Мол, как можно винить во всем “народ” (а именно это и делает вроде как Шендерович), когда во всем виновата “интеллигенция” (грубо говоря, евреи, как персонификация ее).

Понятно, что это спор о яйце и курице, доводов для обнаружения виновного полно у любой стороны, согласных только в том, что, прежде всего, виновата власть. Но вот кто работает с ней в паре – является дискуссионным, хотя мудрые люди давно поняли, что речь идет не паре, а о тройке, птице-тройке, которая мчит, сломя голову, по замкнутому кругу бессмысленной шоссейной гонки для трамваев. И шансов свернуть с этих рельсов у нее нет. По крайней мере, пока оперируешь такими архаическими понятиями, как национальная идентичность (есть и целого народа самоубийственный порыв), на самом деле ложными, как народ-властелин или дура-интеллигенция, а адвокат – продажная совесть.

Конечно, можно было бы взглянуть на эту коллизию со стороны более осмысленных конструкций, жонглируя не цельнокроеными понятиями из словаря ширпотреба, а видя перед собой различные социальные группы со своими интересами, существующими поверх барьеров столь удобной для многих архаики. Но тогда удивительным образом может выясниться, что оппоненты подчас находятся не в одной и той же, конечно, но в близких социокультурных группах, для которых существенна не национальная идентичность и даже не уровень разрешенного конформизма.

И спор по поводу национальности и права на базар может быть конвертирован в спор о механизмах популярности, для которой существенно, какие именно способы самообмана предлагаются и востребованы на рынке. Потому что сама публицистика, в рамках которой мы это и формулируем, это пространство упрощения. И противопоставить механизмам редукции можно только то, что находится во вне существующих границ и правил, как, например, наш суровый диктатор грустной моды – коронавирус. Для него уж точно: ни эллина, ни иудея, ни одной державы не угадаешь, только слом картона или же бумаги.