Сергей Алиханов
Максим Замшев родился в 1972 году в Москве. Окончил музыкальное училище имени Гнесиных и Литературный институт имени А.М. Горького. Максим - автор стихотворных сборников: «Ностальгия по настоящему», «Стихотворения», «Время на ладони», «Любовь дается людям свыше», «Кровавые карнавалы», «По следам солнца», «Безоружный солдат», «От Патриарших до Арбата», «Исповедальная пора».
Стихи Замшева переведены на французский, сербский, болгарский — всего на 15-ть мировых языков.
Творчество Максима Замшева отмечено премиям имени Николая Рубцова, имени Николая Гумилева, имени Дмитрия Кедрина, имени Александра Грибоедова, медалями: «Защитник Отечества», «За просветительство и благотворительность», «Александра Суворова», дипломами: «Золотое перо Московии 1 степени», «Дипломом имени Станиславского», «За выдающийся вклад в пропаганду русской словесности», орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Заместитель Председателя Правления Союза писателей Москвы. Член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Главный редактор «Литературной газеты».
На Третьей сцене МХАТа в минувший вторник в рамках программы «Сезон стихов», которую продюсирует наш автор Иван Купреянов, с большим успехом прошел Творческий вечер поэта Максима Замшева - слайд-шоу:
Поэзия подлинна, если поэт наполнил просодию языковыми особенностями своего поколения. И тогда, по сути, - сами не ведая! — современники говорят голосом поэта. Вдохновенная свобода дается Максиму Замшеву всегда не просто, требует долговременных усилий духа, всей творческой воли исключительно для того, чтобы жизнь обрела поэтические смыслы и качественно особую систему значений.
Замедляется или ускоряется ритм стиха — певческий голос всегда предельно искренен. Динамика развития текста следует за временем, а порой даже изменяет его. Любое явление, порой даже случай в стихах Максима Замшева обретает и нравственную, и даже философскую оценку.
Причем инструментовка — вне видеоряда — может быть просто интонационной, что зачастую требует неоднократного прочтения:
… На Литейном голуби те ли, те ли?
Что с руки кормила ты так беспечно.
Улетели, милые, улетели,
Счастье, как поэзия, быстротечно.
Дедушки и бабушки на скамеечках
Ждут, чтоб наше прошлое им вернули.
Безнадежность спуталась с бесконечностью…
На Литейном голуби… гули- гули…
Поэзия, в сущности, тоже средство языкового общения и надобно великое мастерство, чтобы исподволь сделать нравственность структурным элементом просодии:
Луна давно необитаема,
С тех пор, как ты
Сказала мне, что наша тайна
Для темноты,
Что ты при свете сможешь лучше
Найти свой дом.
Я Зевс, я собираю тучи
И сею гром...
Луну найти на небе просто,
Не спишь еще?
Но сколько мне хрипеть вопросом:
А я прощен?
Творчеству Максима Замшева посвящено множество статей.
Мария Бушуева, прозаик и критик, своим выступлением она предварила Творческий вечер поэта во МХАТе —любезно разрешила процитировать: «Книга Максима Замшева – невесёлая книга. Но – по ощущению – искренняя», — написал в предисловии к недавней поэтической книге поэта Яков Гордин. Да, стихи «Исповедальной поры», — так назван сборник стихов, — искренние и печальные:
С ветки срывается яблоко спелое,
Быстро на землю летит.
Жизнь исчезает, как облако белое…
Кто нам её возвратит?
Успешность социальная, оказывается, может иметь свою тень, в которой скрывается сокровенное: грусть об ушедшей любви, о поэтической дружбе, о невозвратимом скерцо юности... Максим Замшев про первому образованию — музыкант, и стихи отзываются музыке и звукописью, и образностью: даже ноты в стихах «разбросаны по полю,/Их на цветах находит шмель» ... Образность в стихах Максима Замшева — не самоцель, а свойство поэтического мышления, расширяющего социальное или психологическое наблюдение до символического:
Убежало дерево из парка,
Загрустило в городской пыли,
Пёстрое, как платье у испанки,
Тяжкое, как судно на мели.
Ничего кругом не узнавая,
Бросил стрелы русский Робин Гуд.
Чем же ты больна, страна лесная,
Что деревья от тебя бегут?».
Юрий БАРАНОВ поэт и прозаик написал: «…каждый раз оказывается, что всякое лыко было в строку, стихотворение не рассыпается, хотя чаще всего связующий элемент не видим глазами, не слышим. по моему глубокому убеждению, существует два взгляда на смысл поэтических трудов. Первый — это когда результатом считается «текст» (на бумаге или на дисплее). Второй взгляд — когда конечной целью ставится воздействие на душу (сердце, психику) читателя.
Максим Замшев — человек эпохи постскриптума или уранового века… оперирует вечными или «долгосрочными» категориями, но они удивительным образом создают ощущение именно наших дней... творческий потенциал Максима Замшева таков, что и на пепелище он проживет свой век большим русским поэтом и даже не испытает искушения ассимилироваться или переродиться...».
Виктор Крамаренко — писатель, поэт, критик поделился в журнале «Дети Ра»: «Я с радостью прочел название новой книги стихотворений Максима Замшева — «Безоружный солдат». Как точно он определил свою творческую (читай, жизненную) позицию — солдат, сражающийся словом. А это, я вам скажу, многого стоит!
Вначале было слово, как известно, и только потом придумано оружие. Иными словами, человек, созданный по образу и подобию, должен воевать убеждениями, а настоящему поэту предначертано сражаться именно так. Максим Замшев — истинный поэт, ему претит воинственность, душевный раздрай, слепая категоричность. Любовью и милосердием — главными, как писал Достоевский, достоинствами русской литературы, пронизаны его строки... Он знает себе цену и честно выполняет свой долг — перед Богом, перед Родиной, перед литературой. Его слово — теперь и мое оружие, его голос — теперь звучит и во мне… печальный, ностальгический, влюбленный, где-то надрывный, где-то тихий, осторожный. И я этому рад... Максим стал видеть глубже, точнее выражать чувства.
Когда с тобой говорят, как с другом, когда делятся самым сокровенным, в душе не остается ни капли сомнения, что это не просто слова. Это всем сердцем пережитая боль, предупреждение и надежда, что этой боли станет меньше.
И вот какая особенность… прочтешь, и каждый раз откроешь новые грани любви лирического героя — и привязанность, и страсть, и жертвенность…
Максим Замшев — очень искренний поэт. Этим и подкупает читателя. Обнажая свою душу, он обнажает и нашу, чтоб мы посмотрели в нее и ужаснулись, стоит ли она такого к себе участия. А ведь душа будет жить после нас, и ей за нас придется краснеть… поэт ближе всех стоит к Богу. Его промысел свят…».
А поэтический божий промысел это и есть стихи:
* * *
Петербург наступает, как интеллигентное войско,
Чтобы пленные знали, что их отпускают обратно.
Я иду по Фонтанке, а ты понимаешь превратно
Каждый шаг мой усталый. Ну что? Невтерпеж, так завой же,
Чтоб смешаться с гудками заводов, которых не слышно,
Чтобы слиться с трамвайным безумием прошлого века,
Может, даже получится снова найти человека,
Но я спрячусь в четвертом дворе. Извини. Так уж вышло.
Если смерть не заметна, то мы ее не замечаем,
Говорим о покинувших нас как о тех, кто остались,
Словно вот они только что с нами о чем-то шептались,
А теперь пробавляются где-то ватрушкой и чаем.
Петербург наступает на пятки тому, кто не хочет
Навсегда уходить, но бредет по привычке куда-то.
Кто гордится бессмыслицей рифм, тот запутает даты.
Петербург — это память моя, что отныне короче.
А Нева, как одна поэтесса, опять подражает
Неизвестно кому, в зеркалах небосвода красуясь.
Мы не встретили Бога, зачем поминать его всуе,
Нам осталось увидеть одно: чья карета въезжает
На Дворцовую площадь и кто ею правит проворно.
Петербург отступает, как интеллигентное войско…
* * *
На Литейном голуби подобрели,
К воробьям немножечко подостыли.
А в цирюльнях морщатся брадобреи,
Так чужие волосы им постыли.
Жизнь моя всё крутится, как монетка,
Не всегда здесь ровные мостовые,
Дунешь, и покатится прямо в Невский,
А на Невском дяденьки ходят злые.
Как пластинка, молодость заедает,
Слишком тонким выдалось то свеченье,
Водку кислой горечью заедает
Друг мой, не поверивший в воскресенье.
На Литейном голуби те ли, те ли?
Что с руки кормила ты так беспечно.
Улетели, милые, улетели,
Счастье, как поэзия, быстротечно.
Дедушки и бабушки на скамеечках
Ждут, чтоб наше прошлое им вернули.
Безнадежность спуталась с бесконечностью…
На Литейном голуби… гули- гули…
* * *
Луну найти на небе просто,
Она одна.
А задавался кто вопросом,
К чему она?
Чтоб наблюдать, как кофе глушит
Больной поэт?
Или ведет себя по лужам
Живой скелет?
Луна давно необитаема,
С тех пор, как ты
Сказала мне, что наша тайна
Для темноты,
Что ты при свете сможешь лучше
Найти свой дом.
Я Зевс, я собираю тучи
И сею гром.
Когда гроза, луна рыдает,
Как психбольной.
И от Алтая до Валдая
Гуляет вой.
Его с трудом выносят люди,
Свой слух губя.
А я учусь играть на лютне,
Так, для себя.
Я скоро дам лютнистам фору
Из многих фор.
Как же пользителен для формы
В конце повтор.
Луну найти на небе просто,
Не спишь еще?
Но сколько мне хрипеть вопросом:
А я прощен?
* * *
Хочется в Италию. Почему?
Потому что русские любят петь,
Мне в Пьемонте нравится, а ему
Лучше на Сицилии жить и млеть.
Уплыву по Тибру я в Древний Рим,
Ты меня попробуй-ка отлови.
А когда окажется, что горим,
Спрячу в виноградниках от любви.
Хочется в Италию, в тот Милан,
Где в кафе кричала ты: — Кофе мне.
Несмотря на санкции и обман,
Если есть где истина, то в вине.
Блок любил Италию, я люблю.
Бродский хочет праздновать что-нибудь,
Пусть большое плаванье кораблю,
У гондолы маленькой узкий путь.
Пусть кричат, что выскочка я и хлюст,
Только в этих окриках слышу фальшь.
Зимы там бесснежные — это плюс.
Кто-то бросил яблоко на асфальт.
* * *
Мы все когда-нибудь умрем,
И даже я.
Личину нужную сопрем
У бытия.
Уткнется мордой в черный пух
Созвездье Пса.
Мне будет жаль бессмертный дух,
Эх, смерть-коса…
Зачем же косишь всех подряд
Ты от и до?
Тебя ведь нет, ты звукоряд
Без ноты «до».
Ты сон пустой, металлолом,
Ты ерунда.
Мы все когда-нибудь умрем
Не навсегда.
С утра кричит «ку-ка-ре-ку»
Чудак петух.
И мелют мельницы муку,
И дышит дух,
Где хочет, дышит — не указ
Ему молва.
Все будут живы — это раз,
Здоровы — два…
* * *
Падает мелкий снег
Мягко на тротуар.
Маленький человек.
Гоголевский бульвар.
Вечная толчея.
Вечная молодежь.
- Может быть, ты ничья,
Если одна идешь!
Маленький человек.
Маленькая любовь.
В этот жестокий век
Может пропасть любой.
И не нужна шинель,
Нужен всего лишь взгляд.
А у нее «Шанель»
И дорогой наряд.
Сахарный белый снег.
Белый молочный пар.
Маленький человек.
Гоголевский бульвар.
* * *
Иду по переулкам не спеша.
Морозно, как у века под рубашкой.
Короткий день, сомнения кроша,
Взлетает. Задевает солнцем башни.
У ЦДЛа средних лет поэт -
Величественен, словно академик,
Он царь земли, он видел дольний свет,
Но нет любви, и друга нет, и денег.
На перекрестке - девушка в пальто;
Стоит, продрогла, видно, ждет кого-то.
Как сладко ощутить, что ты никто,
Зайти в кафе и выпить рюмку водки.
Им все равно, что ты некрепко спишь, -
Поэту, девушке, дворовым кошкам.
А на душе опаснейшая тишь
И хочется пожить еще немножко.
Иду по переулкам не спеша.
И век за мною, крадучись, незримо.
И жизнь идет, - не так уж хороша.
Не так плоха. Одна. Неповторима.
* * *
Когда прилетает муха
К нам в комнату жарким летом,
Какая же это мука,
Особенно для поэта.
И если комар-пройдоха
Свою проявляет резвость.
Поэту бывает плохо,
Особенно, если трезв он.
Но хуже, когда нет денег,
И взоры с похмелья узки.
И папа не академик,
И дядя не новый русский.
И хочется некролога.
И платья не шьют из ситца.
И должен друзьям так много,
Что в пору друзей лишиться.
Но если вы настоящий,
Но если вы гениальный,
Достаньте сухого ящик,
Оплакав сюжет банальный.
И девушек пригласите,
Не думая о финале,
Чтоб люди в промозглом Сити
От зависти умирали.
* * *
Я тебя в любви, как в море, выкупал,
А на море не был никогда.
Тех мгновений нам уже не выкупить
Из ломбарда молодого льда.
Надо проще жить, да вот не терпится.
Полустанки, версты, поезда.
У тебя в душе хоть искра теплится?
Теплится, и в этом вся беда.
А слова, конечно, не докатятся.
Предадут лихие провода.
Телефон разбит. В душе сумятица.
Холода, родная, холода.
* * *
Приходи ко мне утром во вторник,
Я тебя угощу, чем смогу.
Подарю поэтический сборник,
И, конечно, останусь в долгу.
На заржавленных струнах эпохи
Я возьму потаенный аккорд.
Расскажу, что дела мои плохи,
Что я беден, заносчив и горд.
И что я добровольный затворник,
И что мне одиноко в миру...
Приходи ко мне утром во вторник,
Если ты не придешь, я умру.
* * *
Друзья мои! Непрочны наши узы,
Безжалостна земная чехарда.
Смотри! На рынке продают арбузы,
И осень уезжает навсегда.
Опавших листьев золотая мелочь
Шуршит уныло. Это не к добру.
Восходит солнце как-то неумело,
И тут же замерзает на ветру.
Друзья мои по темным виночерпьям,
Товарищи моих вчерашних бед!
Скажите, что мне ласточка начертит,
И где купить на Родину билет?
Не знаете. Не скажете. Не надо.
Не танцевать подкованной блохе.
Друзья мои! Пойдем гулять по саду
И говорить о всякой чепухе.
* * *
Напрасно веришь грубым фактам
И в мой запой.
Пересчитай меня по тактам,
По нотам спой.
Ведь я давно уже спокоен
И невесом.
Ведь я давно тобой напоен,
А не вином.
На перекрестке мирозданий
Моя мольба.
Сотри следы моих скитаний
И пот со лба.
А если вдруг под вздох трамвая
Поймешь сама,
Как я, от всех тебя скрывая,
Все жду письма.
Тогда забудь про этот город,
Прости врага.
Пусть упадут тебе на ворот
Мои снега.
* * *
Скоро услышат дети
Голос из пустоты.
Щедро просыпал ветер
Золото на кресты.
После полночных ливней
Солнце напрасно ждешь.
Будешь еще счастливей,
Если сейчас уйдешь.
Осень роняет бубен,
Бьется стеклянный шар.
В темной небесной глуби
Тонет моя душа.
Так уходи, не медли!
Новый ищи альков.
Ждут - не дождутся петли
Ласковых женихов!
* * *
Тепло. Пропало вдохновенье.
Не скрыться от ненужных дел.
А прежде, гордый, шел я гением
Из ЦДЛа в ЦДЛ.
Тогда бутылкам я подмигивал,
Как обрусевший аксакал.
Стакан в руке моей подпрыгивал -
Видать, от радости плясал.
Снежок шаги мои укутывал
Заботливо, как старший брат.
Бывало, бес меня попутывал,
Но чаще сам был виноват.
Спроси меня, о чем жалею я?
И вздрогнет в голосе металл...
Я потерял уже Офелию,
Но даже Гамлетом не стал.
* * *
Зачем приходят нам на смену
Какие-то другие мы?
Глотают, как слюну, измену
И смотрят в сторону тюрьмы.
Они живут в такой квартире,
Где даже пыль не любит нас.
По вечерам стреляют в тире,
А утром пьют холодный квас.
Когда-нибудь на поле брани
Сойдемся в яростном бою.
Самих себя смертельно раним
И не увидимся в раю.
* * *
Свою вину загладить нечем,
Она не складка на штанах.
А по бульварам ходит нечисть,
Какую не увидишь в снах.
С виной своей, как с чемоданом,
Ищу родную колею.
Привычно улыбаюсь дамам
И мысленно в мужчин плюю.
Никто не спросит: - Друг мой, ты ли?
Никто не скажет: - Будем жить!
Не полюбили. Не простили.
И тщетно силятся забыть.
А время движется с опаской
Вокруг обманутой земли.
И бьют часы на башне Спасской...
И молят, чтобы их спасли.
* * *
Торопливые крики вагонов
Распростились со мной навсегда.
Не по мне отбиванье поклонов!
Я не твой, Золотая Орда!
Позади объяснения в прозе,
О которых не спросишь теперь.
Хорошо вспоминать на морозе
Одиночество русских степей.
И, разрушив последние связи,
Веселиться у всех на виду.
А потом с не смирившимся князем
Уходить по непрочному льду.
* * *
Пушкину
Пройдет немало. Десять белых лет.
Я пушкинского возраста достигну.
И будет снова терпкий лунный свет
Поить собой тяжелую отчизну.
Февраль короткий месяц, он два дня
Отдал весне, беспечно, бескорыстно.
- О, Натали, вы любите меня?
Снега молчат. Безмолвие искристо.
И три желанья рыбке золотой
Шепнуть охота, только не придется.
- Хозяюшка, пустите на постой.
Но вход забит. Наш домик продается.
Тогда, конечно, все текло не так:
Балы, пиры, корсеты, царедворцы.
И все ж сходил за умного дурак,
А на границах бесновались горцы.
Хандрил Онегин, покидая свет,
Седой Дубровский уходил из леса.
Я не погибну через десять лет.
Поди, попробуй, заслужи Дантеса.
* * *
Что было в жизни? Голуби, кино,
Трамвайный шум, армейские побудки,
Учителя, дешевое вино,
Измятый луг, дожди и незабудки.
Что будет в жизни? Голуби, кино,
Свиданья на трамвайной остановке,
Зажмуренное летнее окно,
Нехитрые соседские обновки.
А не было француженки-жены,
Поездок на Гаити, на Таити,
Коварных премий, пестрой седины,
Подруг невзрачных, радостных открытий.
Чего не будет, знать не суждено,
Но думаю порою, ради шутки:
- Какое счастье! - Голуби, вино,
Трамвайный шум, армейские побудки.
НА ЗАКАТЕ ЭПОХИ
Выросли злыми, вздорными,
Что же теперь поделаешь?
Будем гулять по-черному,
Если нельзя по-белому.
Дети сидят на корточках,
Дружно рисуют Ленина.
Птица влетает в форточку,
Если окно заклеено.
Девоньки, губки яркие!
Где ваши сны вельможные?
Стали бы хоть доярками,
Коль ничего не можете.
Хватит с лихвой веселья нам.
Грозному веку - веково.
Будем любить Есенина,
Больше любить нам некого!..
* * *
Ферзем обернулась пешка,
И в гневе король неистов.
Не стоит стрелять поспешно
В последних контрабандистов.
Сперва потеряешь ловкость,
А это уже улика.
Потом обнаружишь легкость
И вздрогнешь во тьме от крика.
Бросай же смелей на рельсы
Обломок чужой короны.
И разом забудь про стрельбы.
И другу отдай патроны.
* * *
Покоя хочу, покоя,
Счастья хочу, любви.
А мне говорят: - По коням!
Умерли соловьи.
Под слоем дорожной пыли
Вижу следы порой.
А мне говорят: - Забыли
Имя твое, герой.
Свобода моя, свобода!
Брошенная звезда.
А мне говорят: - Погода
Портится навсегда.
Еще говорят, что сети
Ладят по всей стране.
И машут платками дети
Облаку или мне.
* * *
Я мостовые переделывал в рояли,
Я дирижировал оркестром подворотен.
Какую музыку твои шаги играли!..
Такого скерцо больше не воротишь.
Настой дождя на молодом безделье
Я расплескал в окрестностях Арбата.
Какое было детское веселье,
Какая будет взрослая расплата.
Я знаю, звезды не бросают небо,
А долгий сон еще страшнее были.
Но всё ж кричу от боли и от гнева:
- Зачем такое скерцо погубили?
В который раз в дождливый понедельник
Не хватит места гордому покою.
Когда приходит к нам ноябрь отшельник,
Земные чувства тянет к водопою.
И на себя приняв мои напасти,
Бредет любовь, уставшая, как лошадь.
Со свитою губительных пристрастий
Я потерялся в улицах оглохших.
А где-нибудь в предместии Берлина
Ты в новой жизни горестей не знаешь.
Довольная, идешь из магазина,
И никогда меня не вспоминаешь.
* * *
Сколько можно не спать? Сколько можно придумывать страсти
О больших кораблях, что плывут без руля и ветрил?
Что-то давит в груди. Видно, там раскололось на части
То волшебное блюдце, откуда я молодость пил.
От болезни такой ни один эскулап не излечит,
Не придуман рецепт, чтоб рассеять сердечную тьму.
Сколько можно не спать? Сколько можно настраивать речи
На неведомый лад, что понятен тебе одному?
Расскажи лучше всем про парад, где горластые трубы
Надрывались о том, что в империи зреет беда,
И как ветер упрямо ворочал афишные тумбы,
Собираясь прошедшую жизнь отменить навсегда.
Сколько можно не спать, фонарей принимая желтуху
За последнюю милость последних написанных глав,
Сколько можно часы прижимать настороженно к уху,
Ожидая, что время рассудит, кто прав и не прав.
Пусть одно и осталось в тебе – это кровь удалая…
Ты смотрел в темноту – и до первого солнца ослеп.
Сколько можно бояться зеркал, отражений и лая
Одичавших собак, что луну принимают за хлеб.
Если в слове любовь пропустили вторую кавычку,
Значит, жизнь, драгоценная жизнь, сократилась на треть.
А рассвет, опоздав, подтверждает дурную привычку
Разгораться, когда невозможно его рассмотреть.
* * *
Апрельский дождь накрапывает скупо,
И взгляд мой обрастает серым мхом.
Как будто ночью кто-то пил из кубка,
А поутру расплакался тайком.
Сны толковать теперь устала память,
И карточный из них не сложишь дом,
Не говоря о том, где ты стопами
Могла бы очертить мой окоём.
Ты вне дождя… И волосы по ветру
Твои летят. Наверно, Бог с тоской
Переписал те древние поверья,
Где ждал тебя обещанный покой.
Не любят звёзды говорить впустую,
Их языки шевелятся с трудом.
В летейскую мне окунуться стужу
Давно пора, но не проглочен ком,
И хрип мой до конца не иссякает,
А хрип – всегда предтеча чистых слов.
У тех, кто ловит чьи-то сны руками,
Богатый намечается улов.
Тоска тоской, любовь любовью. Площадь
Пуста. И даже птицы не галдят.
У памятника украду я лошадь
И поскачу, куда глаза глядят.
Покрутят пальцем у виска менялы,
Прохожий редкий схватится за грудь.
И если правда, где-то ждёшь меня ты,
Не слишком долгим будет этот путь.
* * *
В тот год, когда друг друга повстречали,
В Шабли разлили лучшее вино.
И как нам избежать хмельной печали,
Коль меньше жизнь, чем ставки в казино.
Пусть лилии цветут в иных озёрах,
Пусть кличут мне опалу и беду,
Я утону в твоих медовых взорах
И гулким звоном в сердце упаду.
Тобой вздохнуть, и думать, что полдела
Уж сделано, – мурашки по спине.
В Шабли нам улыбнутся виноделы,
Узнав, что наши губы в их вине.
А бабочки легко сидят на коже,
И в животе, и далее везде.
Я буду под тобой, как под наркозом,
К тебе тянуться буду, как к звезде,
А как не хватит рук, постой, не сетуй,
Я раздобуду крылья у цикад.
И будем из космической беседки
Смотреть немного сверху на закат.
* * *
Теперь придётся жить, как ты хотела,
Хоть ты всего лишь след на панораме,
Затерянный средь прочих экспонатов
Такого лета, что другие «Ах!» –
И то не скажут. Нынче, вне предела
Моих терзаний, по оконной раме
Ползёт слеза: во сне шепчу «не надо»,
Но просыпаюсь утром весь в слезах.
Не свечи загораются, а книги
Пылают вместе с сердцем. Где расплата
За буквы, что бежали без оглядки,
Пока не врезались в кирпичный дом?
А в доме старомодные интриги
Остались вместо серебра и злата,
И в пору мне сразиться с ними в прятки,
Но некому настаивать на том.
Представь, что всё закончилось, и ветки
Дрожат многообразно и ранимо
В своём сиротстве – первые от века,
В своей тоске – последние для нас.
В углу пылятся старые баретки,
А время в комнатах проходит мимо
Того, что не содержит ни ответа,
Ни восклицанья, ни прощальных фраз.
Теперь придётся жить. На зло, на счастье,
Знать, что потери – это суть движенья,
Считать шаги, и вечно путать числа,
В пустых карманах мелочью звеня.
Ни что не отразится на брусчатке,
Но ты моё увидишь отраженье,
Когда твои глаза начнут учиться
Смотреть на мир, в котором нет меня.
* * *
Закат ласкает стену дома
Во всём непостоянстве ласк.
Давно знакомая истома –
Открытый в будущее лаз.
Нет-нет да сердце слабо ёкнет
Наверно, из последних сил.
И кажется, что в этих окнах
Обычным голубем я жил,
И видел, как внизу робела
Твоя невинная душа.
Гадал, что ты чертила мелом
На тротуарах не спеша.
Потом хотел к тебе на плечи,
Но ты меня отогнала.
И невозможность новой встречи
Воткнулась в горло, как игла.
Что голубиная мне память?
Я жизней множество впитал.
Министром был, гиппопотамом,
Повесой, а теперь устал.
Свеча горит, свеча погаснет
В необъяснимой ворожбе,
И где-то брезжит путь неясный,
Закатный путь – назад к тебе.