Знаменитый переводчик, работавший в высших эшелонах советской власти Павел Палажченко опубликовал крайне интересный пост о том, как принималась так называемая «брежневская» конституция 1977 года:
«О нашей новой конституции, которую сейчас стремительно и единогласно утверждают, а в некоторых кругах горячо обсуждают, мне нечего сказать просто потому, что, на мой взгляд, в нашей стране конституция не играет существенной роли.
Я, разумеется, в отличие от Алексея Навального, не считаю нынешнюю российскую конституцию «омерзительной». Конституция как конституция, со своими достоинствами и недостатками (немалыми). Но все важное решается не установленными ею «внешними органами», а «внутренними», об устройстве и жизнедеятельности которых мы мало знаем. Поэтому промолчу.
Но в моем нынешнем «мемуарном настроении» не могу не вспомнить другие времена, уже далекие, когда принимали новую, «брежневскую» конституцию СССР. Этому событию предшествовало всенародное обсуждение, длившееся аж четыре месяца – с июня по сентябрь 1977 года.
Я тогда работал в ООН, но и мне пришлось в этом богоугодном деле поучаствовать. Как и еще 140 миллионам человек, т.е. 80 процентам взрослого населения страны! Собрание «профсоюзной организации» советских сотрудников департамента обслуживания конференций прошло чинно и размеренно. Запомнилось: коллега Шурик М., парашютист-любитель и друг собак, внес предложение включить в конституцию положение о недопустимости издевательства над животными. Задолго, надо сказать, до аналогичной кампании в Фейсбуке.
Сидевший рядом со мной коллега-синхронист и поэт (настоящий, в отличие от других мидовских поэтов) Гена Русаков буркнул:
- Над людьми бы не издевались.
Новую конституцию всенародно поддержали. А в сентябре на пленуме ЦК КПСС, утвердившем проект конституции («с поправками»), выступил первый секретарь Донецкого обкома партии Качура и внес предложение о совмещении постов генерального секретаря ЦК и председателя президиума Верховного Совета. Отчасти для этого все и затевалось.
Рассказывают (не знаю, кто мог это услышать), что сидевший рядом с Брежневым председатель президиума Подгорный, для которого это было полной неожиданностью, спросил генсека:
- Леня, это что такое?
На что Леонид Ильич ответил:
- Сам не пойму, но, видно, народ так хочет.
Правильно, за народом последнее слово. Остаток жизни Подгорный, не надолго переживший Брежнева, провел на пенсии.
Но почему же Брежнев так бесцеремонно обошелся со своим, конечно, ничем не примечательным и даже, судя по воспоминаниям, довольно неприятным, но все-таки соратником?
Есть у меня одно предположение, основанное на рассказе генерала Николая Николаевича Детинова, которого я хорошо узнал в годы нашей совместной работы на переговорах по ядерным ракетам средней дальности.
Николай Николаевич занимал большой пост в военном отделе ЦК и был ведущим советником Брежнева по вопросам стратегических вооружений. В ноябре 1974 года он был с ним во Владивостоке, где руководители СССР и США, Брежнев и Джеральд Форд, вели переговоры об основных параметрах будущего соглашения СНВ-1. Переговоры были очень тяжелыми. Наши военные настаивали на учете в потолках СНВ американских «средств передового базирования» - ракет и самолетов в Европе с дальностью, позволяющей достигать территории СССР. В конце концов решение должен был взять на себя Брежнев, и он согласился уступить в обмен на отказ от ограничений на советские тяжелые ракеты. Решение трудное, и не всем оно понравилось.
Детинов позвонил в Москву Андропову и Косыгину, те восприняли информацию правильно, и он решил сообщить об этом Брежневу. Но тот в грубой форме послал его подальше. Оказывается он только что говорил с Подгорным, и тот ему заявил, что не согласен и будет вместе с министром обороны маршалом Гречко ставить вопрос на политбюро. К тому же, как выяснилось потом, Брежнев уже заболевал пневмонией, и это, наверное, тоже повлияло на его настроение. Тем не менее на другой день он отправился с визитом в Монголию, где разболелся окончательно, в Москву приехал полумертвый, и пошло-поехало – вскоре инсульт и дальше все, что мы видели и помним. Честно говоря, жалко его было.
В итоге скандала на политбюро не было, Гречко отступил, а в 1976 году умер… Но в ту ночь во Владивостоке Леонид Ильич, наверное, плохо спал – неприятный телефонный разговор (может быть и без мата не обошлось), головная боль, температура… Такие вещи не забываются.
Новую Конституцию Верховный Совет СССР принял единогласно 7 октября 1977 года...»