Критика девяностых, которую мы сейчас слышим буквально из всех лагерей — от патриотического до либерального, основывается на неверном понимании исторических процессов и историческом идеализме образца прилежного ученика советской школы. Притом это идеализм, который не имеет высшего целеполагания, а всего лишь имеет форму, которую он почерпнул из литературных источников, далеких от реальной практики.
Алина Витухновская, писатель
Ни в коем случае нельзя мифологизировать историю, как делают те, кто противопоставляет реформаторов девяностых путинистам, а непосредственно Ельцина или Гайдара — Путину и Сечину.
История — это не предмет гордости и поклонения, это буквально перепись ошибок и летопись просчетов. Отдельными историческими персонами и явлениями можно восхищаться, но не забывайте, что таким образом вы вырываете их из общего контекста, наделяете несуществующими качествами и фактически воссоздаете в собственном сознании свою уникальную версию исторического полотна, не имеющую ничего общего с реальностью.
Вследствие подобных аберраций исторической памяти, возникают и закрепляются, но уже в массовом бессознательном, всевозможные фантазмы, которые будучи приправленными современными политтехнологическими нарративами, формируют те самые паразитические долгоживущие дискурсы, ностальгические переживания о ложных, либо полностью вымышленных событиях.
На моих глазах рождаются все новые и новые интерпретаторы прошлого. Например, не так давно одна одиозная журналистка написала повесть в стилистике соцреализма о трагической судьбе детей 90-х. Опубликовала ее в толстом журнале. И совершенно искренне считает, что данное произведение будет способствовать «примирению общества». Эта, воистину, комсомольская наивность раздражает даже не своей подачей, а в первую очередь тем, что автор проецирует свои неврозы на общество.
Легализация своей болезни через литературу, дело хорошее, но только если оно касается гения. Когда же это делает психически неустойчивый обыватель, все обстоит куда хуже. А еще хуже дело обстоит, если этот же графоман-обыватель пытается влезть в историю, формируя ее своими ложными сентенциями. Сама легенда (а может быть и реальная жизнь) автора сводится к тому, что все свое детство она провела в нужде. Сформированная дефицитом, уже во время относительного изобилия и возможностей, она уезжает в глубинку, чтобы заняться животноводством (!) для прокорма как в голодные времена. Это сознание блокадницы, клинической выживальщицы, ретроградной затворницы. Может быть это интересно с психологической точки зрения, может быть и этому найдется место в литературе, но этому точно нет места в политике и общественной жизни.
Вчера я побывала на 25-летии журнала «Птюч». Этот журнал был концентратом всего авантюризма и прогрессизма 90-х. Электронная музыка, рэйв-культура, альтернативная литература — от Берроуза до Ярослава Могутина, стиль жизни и мышления, даже не противопоставляющий себя советскому, а полностью исключающий, игнорирующий его. Удивительно, что проект просуществовал всего девять лет — с 1994-го по 2003. А впечатление, что он развивался как минимум четверть века. Столько культурных пластов и людей он охватил. Это современные русские прогрессисты — от главного редактора Игоря Шулинского до модельера Андрея Бартенева и музыкального критика Андрея Бухарина. Эта грандиозная вечеринка настолько радикально контрастировала с тем форматом культурной жизни, который окружает нас сейчас, что остается лишь надеяться и копить силы для мощного политического и эстетического реванша.
Российские 90-е, как к ним ни относись, прошли по своей единственной в своем роде исторической колее, исправлять которую, тем более, не имеет смысла сейчас, когда актуальные российские вопросы одновременно стали и вопросами глобальными, цивилизационными. Можно ли было провести экономические и социальные реформы в условиях необратимого распада огромного инерционного механизма под названием СССР как-то иначе? Безусловно, да. Но эти процессы были реализованы именно так, как это случилось на момент переходного периода. С учетом совокупности всех внутренних и внешних политических факторов. Наконец, с учетом личных, персональных качеств всех прямых и косвенных участников процесса — как руководителей, исполнителей, так и равноудалившихся от политики пассивных наблюдателей и обывателей.
При этом критика ельцинского исторического промежутка с позиции органичной преемственности и наследования нынешней властью всех ее достижений, в частности, по окончательному размежеванию с советским периодом, также абсолютно несостоятельна. Особенно, если принять во внимание тот факт, что первый в истории России всенародно избранный Президент — Борис Николаевич Ельцин был фактически вынужден передать власть недемократическим путем в руки новой администрации, затянувшей страну в абсурд неосоветского безвременья.
В целом, следует отметить, что обсуждение истории в сослагательном ключе не имеет смысла. Но имеет смысл исключительно препарирование исторических фактов или персон с целью извлечения из них зерен рационального, а не придание им ореола мученичества или героизма, либо иных, излишне персонализированных, эмоционально-умозрительных оценок.
Резюмирую, при Ельцине: