Бахыт Кенжеев: «Замолчать для поэта означает сдаться»

Беседовала Диляра Тасбулатова

В том числе и ее, Европы, Восточной части, ибо в Кенжееве сильна традиция классической русской поэзии, пушкинской в том числе. Он многое может – сильная поэтическая техника позволяет, образование, интерес к культуре и, разумеется, безупречный слух.

Потому у него так много поэтических премий – несмотря на то его поэтическую изысканность, поэт он все-таки признанный.

Меня более всего интересовал один аспект - будущее. О котором надеюсь поговорить со многими умными людьми. Первым в этом списке стал Бахыт Кенжеев.

Бахыт, как, по вашему, влияет современный мир, привычка к гаджетам и равнодушие к лонг-ридам, длинным текстам и поэмам вместо коротких стишков, отразится в будущем на поэзии? Ведь она требует подготовки, слуха, культуры... Пишут ли молодые поэты, как вы думаете, с учетом восприятия молодыми - или поэзия настолько сакральна и утонченна, что сама выбирает на кого смотреть, как «Сикстинская мадонна»?

Ну, поэма как живой жанр прекратила свое существование уже лет сто назад, не говоря об эпосе, который никто не пишет уже несколько столетий, так что гаджеты тут ни при чем. Да и романы про Гарри Поттера или «Игру престолов» никак не назовешь лаконичными, что не мешает их популярности. Тут проблема в другом – любая литература делится на серьезную и развлекательную (хотя в иных случаях эту границу провести трудно, назовем хотя бы Марка Твена или О’Генри). Со стихами то же самое. Строго говоря, текстовки к попсе – тоже поэзия, тошнотворная ТВ-реклама и галантерейные поздравления в стихах из Интернета написаны в рифму, а иной раз щеголяют и сравнением, и метафорой. На публику пишут рэперы, например, и круг их почитателей среди молодежи почти необъятен. И, кстати, как ни смешно, Эдуард Асадов остается одним из самых популярных поэтов. До сих пор. Если же под поэзией понимать высокое искусство – то число ее читателей всегда было, есть и будет весьма скромным, уступая даже числу поклонников классической музыки или филателистов. Особой беды я в этом, ей-Богу, не усматриваю.

Ну я так и думала, что вы, как человек легкий, так и ответите. Все идет своим чередом, никакой катастрофы. Другой поэт рвал бы на себе волосы: интеллигенты старой закалки, как правило, любят морализировать. Да я и сама люблю, если честно. Тогда вот такой вопрос. Поэты предсказывали будущее – Лермонтов, например, я где-то читала, но точно не помню, в какой строке. Вы-то больше примеров знаете. Свидетельствует ли это о том, что поэт настроен на какие-то токи во Вселенной больше, нежели другой человек? Другой ведь и не слышит так. Многим вообще медведь на ухо наступил.

Не обольщайся, Дилярочка. Если бы поэты умели предсказывать будущее, они бы в золоте купались, поскольку служили бы консультантами при валютных биржах или выигрывали бы на скачках. Мир непредсказуем. Лермонтов написал «В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…», а Пушкин описал смерть Ленского на дуэли, что дало потомка простор лдя воображения и они начали подгонять стихи к биографии авторов и поражаться пророческим совпадениям. Никакой поэт не предсказал ни Первой мировой войны, ни Второй, ни Хиросимы, ни распада СССР, ни кризиса 2008 года… Правда, поэты часто предчувствуют свою раннюю гибель – но и тут пророчество с душком, поскольку сами авторы, бывает, всеми силами способствуют этому печальному исходу.

Мне интересно, что вы думаете вот по какому поводу: когда русская поэзия заговорила на высоком уровне? Я не имею в виду Пушкина, это понятно. Ахматова считала, что с приходом символизма русские стали европейцами. Тогда и заговорила, так?

Ну, как сказать…«Слово о полку Игореве» - вполне себе полноценная книжка, пускай и на много лет исключенная из круга чтения по историческим причинам. Но вообще-то Александр Сергеич прав, русская литература растение не туземное, а пересаженное. С другой стороны, прижилось оно прекрасно и «европейского» уровня достигло почти сразу, с помощью Державина, Карамзина и Жуковского. Хорошая литература, не хуже, чем у других, особенно если исключить тысячи тонн макулатуры советских времен – не говорю, что иностранная макулатуры в виде, скажем, дамских романов, была лучше, но хотя бы развлекала без ненависти.

Русский язык сейчас и портится нещадно, и сверху, и снизу, и идиотскими указами, и самими носителями, да и говорят на нем в мире всё меньше - а ведь условие его развития это и «массовость», правда ведь? Так вот, изменится ли строй русской поэзии? Не уйдет ли она не то что в небытие, обратится в прах, но не станет ли маргинальной? Или это хорошо, если и станет? Чему быть тому не миновать?

Дорогая моя, да она уже давно стала маргинальной! Тираж сборников прекрасных поэтов, моих современников, редко превышает 500 экземпляров, число друзей и подписчиков на фейсбуке – тысяч 15 человек. Денежек за стихи не плотют, премии и фестивали понемножку вымирают. Но что поделать? Перестать сочинять? Как-то глупо, да и безответственно. Талант – дар божий, мы не должны закапывать его в землю. Что по-русски меньше говорят – правда, но какая разница? Не стоит же этот роковой вопрос перед поэтами, пишущими по-голландски или по-казахски? Что до порчи языка, то я сам граммар-наци, и нередко прихожу в бешенство от нынешних текстов. Но знаешь, с другой-то стороны - если использовать навороченный Apple последней модели исключительно для игры в Тетрис, то сам он этого не становится хуже. Впечатление о том, что язык ухудшается, складывается исключительно потому, что в публичном доступе неисчислимо растут и растут чудовищные тексты. За каждым из них стоит, естественно, автор. Подавляющее большинство этих авторов не знает языка, да и не нужен он им, со всеми этими риториками, грамматиками и элоквенциями. Для них он всего лишь инструмент выражения своих коротеньких мыслей, средство изложения кулинарного рецепта, обличения бездуховного Запада, повествования об убогой «сенсации», «взорвавшей интернет». И этот язык, кстати, - тоже может стать материалом для будущего Зощенко или Платонова. Великий же русский язык никуда не денется – он надежно сохраняется в хороших книжках, которые пишутся и сейчас.

Поэзия если она выдающаяся, великая – это всегда будущее? Она ведь не устаревает? Или все же устаревает? Всё становится архаичным? Или нет?

Диляра, раскрою тебе секрет – устаревает вааще все! Мой любимый зимний прикид – вельветовые джинсы, черная водолазка и дубленка – вызывает у молодежи лишь сдержанный смех. Если сегодня появится новый Лермонтов, его не станут читать. И даже нового Мандельштама не станут. «Поэзия – вся! – езда в незнаемое…» - отмечал известный певец советского режима В.В. Маяковский. Читатель ждет от живого поэта открытий и откровений, и если не шага вперед (поскольку прогресс и искусство – не то чтобы гений и злодейство, но все-таки две вещи несовместные), то, во всяком случае, созвучности времени. В этом нет угрозы для мертвых поэтов – теория относительности и квантовая механика расширили, а местами и опровергли классическую физику, но никак ее не отменили. Так Пушкин не обесценил Державина, Мандельштам – Баратынского, а Заболоцкий – Батюшкова. В этом смысле поэзия архаичной НЕ становится.

Как хороший поэт, а значит, провидец, видите ли вы в принципе для человечества выход из нынешнего тупика? К 21 году буду сняты ограничения на ядерное вооружение.

Повторюсь: поэт я, может, и неплохой, а все провидцы уже устроились астрологами и ясновидцами, получая, заметим, немалую копейку. Отмечу только, что человечество практически никогда в истории не выбиралось из тупика. Память у нас плохая, и каждому следующему поколению его страдания кажутся уникальными. Особенно забавны филиппики пожилых граждан, с восторгом вспоминающих комфортную и благоустроенную жизнь на зоне, т.е. при советской власти. Очень не хотелось бы, чтобы человечество совершило коллективное самоубийство, очень. Дело в том, что все достижения человечества, все наши поражения и победы на ниве борьбы с мирозданием, не интересны никому, кроме нас самих. Ну, может быть, еще Богу, но вот беда - никто пока не сумел доказать его существования. Так что давайте держаться, а то будет обидно. При этом советую патриотам, верящим во всемирный заговор против кроткой России, надевать на ночь шапочку из фольги. Говорят, помогает.

Будет ли меняться язык поэзии и сильно ли будет меняться? То есть насколько реальность происходящее поэзию уничтожает или наоборот чем трагичнее – тем вдохновеннее?

Вот скажем, Пушкин знал о самолете (в виде ковра), однако в своем творчестве его никак не отразил. Блок называл самолет «летуном» (это слово потом перекочевало в советскую сатиру, где обозначал часто увольняющегося работника). А для нынешнего поэта самолет – вроде компьютера, привычная и почти домашняя вещь. Так что язык поэзии, разумеется, будет меняться, и даже сильно, сообразно изменениям в общественном сознании, прости за очевидность. Что же до пресловутой трагичности – вопрос непростой. Как там: «После Освенцима поэзия невозможна»?

Вот именно. Означает ли эта фраза, что у поэзии появился новый, пограничный опыт и писать дальше нельзя как прежде писали? Или что вообще это такой опыт после которого нужно замолчать?

«Новый пограничный опыт» появился у человечества в целом – и он так страшен, что находятся довольно многочисленные люди, которые его отрицают (как и опыт ГУЛАГа и голодомора). А фраза хлесткая, но не вполне по делу. Поэзия, по знаменитому выражению Бродского, есть высшая форма существования языка. В таком случае команды, отдаваемые охранниками Освенцима своим жертвам, есть низшая форма существования языка. Эти две формы проходят по разным ведомствам. Вторая может уничтожить первую физически, первая не может уничтожить вторую – но может сделать все возможное, чтобы ее обуздать и предотвратить. При всей тщете этой работы она неизбежна. И поэтому «замолчать» для поэта означает «сдаться». Ибо составная часть его призвания – как там у Лермонтова – провозглашать любви и правды светлые ученья, или, по Пушкину, глаголом жечь сердца людей. Дезертировать с этого поля боя ему, пожалуй, не пристало.