Беседовала Диляра Тасбулатова
Роман Балаян – автор культового, как сейчас говорят, фильма «Полёты во сне и наяву», который посмотрели шесть миллионов (в нынешние времена цифра невозможная). Тем более, что это картина авторская, повествование об аутсайдере, лишнем человеке, не принимающем того вранья и лицемерия, что достигло пика в 1982-м году, вершины так называемого застоя. Удивительно тем не менее, что эта картина стала чуть ли не национальным хитом, хотя главный герой все-таки – интеллигент, не бандит и не рабочий. К тому же, как вы знаете, это далеко не комедия.
Мы познакомились с Романом Гургеновичем на фестивале «Золотой абрикос» в Ереване, где он «держал стол» - все покатывались со смеху. Помимо прочих талантов, Балаян – «профессиональный» тамада. Так что мне было не так уж сложно добиться интервью с ним – по скайпу.
Роман Балаян живет в Киеве.
- Роман, я понимаю, что вы пересмешник, но все же хочу вначале о серьёзном. Как (беру быка за рога, не пугайтесь) вам удалось схватить нерв эпохи в «Полётах»? Это ведь очень сложно - сравнимо, скажем, с тем «нервом», который уловил Лермонтов в «Герое нашего времени»?
- Не знаю, как насчёт Лермонтова, но я никогда и не скрывал, что снял фильм о себе – это я, тот, что ходил-бродил целых пять лет, ничего не делал, при этом все время размышляя: вот почему я ничего не делаю, а они делают? А потом подумал: а что они, собственно, такого делают? Врут, пасутся… А я не хочу так. Не хочу я врать и суетиться – чтобы что-то делать чисто формально. Потому что мне что-то важное надо сказать, у меня, извините, просто ком в горле… Но говорить об этом своём коме я не хочу только на кухне… Вот и снял фильм, так получается.
- И сняли о том, как эпоха переломилась – буквально надвое. Предвидели большие перемены?
- Ну я вообще-то ни о чем таком не думал - вот так, впрямую. И только придумав финал, понял, что действительно зацепил что-то такое, за что придётся потом отвечать…
- По всей строгости, ага. Все мы, Роман, лишние люди – хорошее определение. И всегда – лишние, во все эпохи. Как герой «Полётов», да и как вы сами. И даже как я. В стороне от больших свершений стоим…
- Так и хорошо.
- ?!
- Слава Богу, что они существуют, эти лишние. Это внутренняя оппозиция происходящему, да и вообще художник и власть вещи несовместные, это же понятно. Они через запятую существуют, и эта «запятая», то есть власть, либо ограничивает фантазию художника, либо ставит такие препоны, что из сопротивления и рождается, как ни странно, искусство. Вся наша лучшая кинематография и выросла на сопромате.
- Ненормально, конечно, но как уж есть. Времена не выбирают. Такой вопрос – для шестидесятника вы, конечно, молоды – застали это время юношей. Но мне кажется, застав это время, получили прививку этих лет, когда вдруг начался взрыв искусства, как в античности прямо, и это после ужасов сталинизма. Я это на фестивале в Ереване почувствовала: там такая атмосфера была, забыть не могу, - какого-то, ещё и с кавказским таким акцентом, человеческого братства, что ли. Такого уже нигде нет – как-то всё сухо, да и культура застолья утеряна.
- На Кавказе ещё осталось. Благодаря, наверно, нашему разгильдяйскому национальному характеру. Это, конечно, такое всё внешнее…
- Ну да, вот Арутюн (Арутюн Хачатрян, директор «Золотого Абрикоса», выдающийся документалист – прим. автора) – вроде такой весельчак и бонвиван, а на самом деле трудоголик и человек очень принципиальный. Тщательно и за нами следил, чтобы члены жюри не проспали, чтобы всё посмотрели, чтоб работали.
- Ой, слушай, я всегда Арутюна предупреждаю: Ара-джан, я ничего смотреть не буду, ты не обижайся, но зато всюду буду твой фестиваль расхваливать. Я туда езжу для кайфа: посмеяться, посидеть с ребятами, потусоваться.
- Так вы же только что из Риги, где председателем жюри «Артдокфеста» были?
- А, да. Садист этот Манский (смеется) – заставил всё посмотреть! Знал бы я, что сейчас док. кино бывает такое, что и по два часа фильм идёт, может, и не поехал бы.
- Ха-ха.
- Но фильмы, правда, были выдающиеся. Посмотрите, например, «Бессмертие», причём женщина сняла. Я даже удивился, что женщина.
- Сейчас за сексизм загремите.
- Ой, тогда ты это не пиши.
- Посмотрим, посмотрим. Интересно, как вы стали режиссёром, почему решили, что именно режиссёром? И где учились?
- В 61-м году я приехал в Ереван сдавать экзамены. И подготовил всё на русском, а там на армянском принимают. К тому же ещё и опоздал. Все уже сдали вступительные... Ну, думаю, что делать? Позвонил домой отцу и говорю, что не успел, возвращаюсь. Отец тут же примчался и повёл меня куда-то к нашему родственнику, который занимал должность председателя Госконтроля Армении. Родственник посмотрел на меня с презрением: типа в нашем роду лицедеев не было. И – сейчас посмотри на меня (обращается ко мне – прим. автора). Я тебе изображу…
- Смотрю.
- И он так смотрит на меня и говорит: Политехнический, а? (с возвышающей интонацией). А потом: медицинский, а… (с понижающей).
- Ха-ха. Ой, не могу...
- Я, однако, отказался и от того, и от другого. Он тогда прямо при нас позвонил министру просвещения Армении, сделал ему как-то втык за что-то, а потом буквально приказал меня взять.
- Так вы блатной?
- А как же (смеется).
- Там вас и научили режиссуре?
- Да я почти не учился, мы там в кафе больше заседали.
- Несерьёзный вы человек. Попробую заехать с другой стороны. Вот я пересмотрела «Каштанку» вашу. Там животные у вас отлично играют – и это не шутка. Животные играют хорошо только у вас и у Кустурицы, а это сложно. Как это делается?
- Ой, слушай, это ад! Пока дождешься, когда собака прыгнет на подоконник, а она всё, сволочь, не прыгает, ужас. Ждёшь, ждёшь. А свинья так вообще – когда наступил момент снимать пирамиду, чтобы на ней Каштанка стояла, свинья страшно осердилась, начала в гневе всё ломать вокруг и гадить прямо на ходу. Всё обгадила, струей такой прямо. Убежала, помчалась по коридору, а ей навстречу директор студии – она и его обгадила. Ей ведь все равно – что ей директор?
- Свинью-то не отругаешь, а как вы с людьми поступаете? Режиссёр – это же диктатор? Многие удовольствие от своей власти получают – но, может, иначе и нельзя, не знаю.
- Не, не мой случай. Поэтому все бездельники мечтают со мной работать – я никого не выгоняю. Директор картины говорит: давай этого выгоним, он пьёт, опаздывает, ничего не делает! А я отвечаю – да чёрт с ним, оставь ты его в покое.
- Вы только что сдали фильм. Довольны?
- У меня всегда доволен-недоволен пятьдесят на пятьдесят. Посмотрим. Хорошо, что мне наконец разрешили снимать чёрно-белое. Цвет портит кино – это как в театре, нужен занавес. А цвет снимает условность, как и отсутствие занавеса.
- Смотрите, вы говорили, что советское кино делалась на сопротивлении. Каковы же результаты? Посмотрите фильмографию Бергмана или даже Бёртона и - Тарковского. Там более сорока фильмов, здесь – ничтожно мало.
- Я не представляю, чтобы Андрей снимал каждый год.
- Ну хотя бы раз в три года.
- Да нет, это слишком часто, думаю. Он другой был человек. Я, например, Параджанова люблю за легенды, которые он сам о себе выдумывал, а Андрей был слишком серьёзным. Скучный он такой был…
- Это опять-таки вызовет бурю негодования.
- Ну, что делать? Это ж правда. Мы тем не менее дружили. Он даже пробовал побыть тамадой – таким, как я. Но, конечно, ничего у него не вышло. Мы кстати, подружились после того, как я ему нагло заявил (а ему никто не смел возражать, даже друзья побаивались), что начало «Зеркала» - ерунда какая-то. Зачем этот вставной эпизод – «Я могу говорить», с мальчиком? Прекрасное же было начало - колышущиеся травы, идёт человек, панорама, на ограде сидит женщина… Он, конечно, сначала вздрогнул, но потом, в Швеции дело было, оценил мои «Полеты»… А шведов ругал на чём свет стоит, потому что они фильма не поняли: чего типа ему не хватает? Чего мается-то? Женщины его любят, то да сё, чего ещё нужно-то? И Андрей прямо-таки взбесился: они нас не поймут, мещане, обыватели!
- Кое-что в этом есть. Не то чтобы мещане или обыватели, но я, например, переживаю, что наши фильмы (я российские имею в виду, коль скоро здесь живу) никак не могут пробиться в международный киноистеблишмент. А есть ведь и здесь великие фильмы – тот же «Груз 200». Ну или ваши, украинские. Например, «Племя» Слабошпицкого.
- У него сорок наград.
- Ну я-то мечтаю о золоте Канн.
- Какое это имеет значение? Да ты ведь бывала сама в жюри, знаешь, как это делается. Председатель может встать в позу – или я, или фильм. И всё. Игра случая.
- Мне бы ваше спокойствие.
- Так ты же женщина, а вы более упёртые. Я ж тебе говорил, что даже алкаша выгнать не могу с картины. Вообще съёмочный период - унизительный для мужика. А вот женщины – они да, умеют. Кира Муратова или Лариса Шепитько пока своего не добивались, не останавливались. Будут вкалывать до последнего. А мне надоедает, и я всем говорю: а, фиг с ним! Поехали кутить. Потому у меня фильмы и сделаны на 50 процентов, как я уже понял про себя.
- Никаких пятидесяти процентов, всё очень точно, интонационно даже. А это важно – интонация. У Киры и Ларисы тоже, кстати, всё точно.
- Ну вам, критикам, наверно, виднее. Ой, слушай, смешно: мне как-то Лотман, сам Лотман, представляешь, написал про «Полеты». Вот слушай, что он написал: у меня Янковский бежит к стогу сена в финале, чтобы в него зарыться, и бежит в красных кроссовках. Я ещё орал на съемках – где вы взяли эти кроссовки ужасные? А Лотман пишет – это типа символ, у него земля горит под ногами. Ха-ха.
- Да, смешно. Игра критического воображения называется. Снимет какой-нибудь идиот свою поделку впрямую, наивно: а критики говорят, что это постмодернизм и тонкая издёвка.
- Во-во.
- Режиссёр, наверно, - это тот, кто заранее и мысленно видит с самого начала свой фильм от начала до конца?
- Да, именно так. Никакой даже самый гениальный актёр на это не способен, и оператор не видит, только режиссёр и видит, даже уже озвученным видит. Если даже этот режиссёр бездарен – такое вот свойство у этой профессии. Режиссер – это тот, кто слышит глазами и видит ушами. Подумай над тем, что я сейчас сказал.
- Давайте напоследок блиц:
- Скучно ли вам?
- Какое место, по-вашему, вы занимаете в киноиерархии?
- Понимали ли вы, что живёте в стране насилия - СССР?
- Отвечаю по порядку: да, мне скучно. Думал ли я, что буду следить за политической ситуацией в стране – кто что сказал в парламенте? И это ужасно. Тут так: я всегда понимал, что живу в страшной стране и потому не интересовался её внешней политикой, никогда не читал газет, живя в СССР. Все и так было ясно. А сейчас интересуюсь, хотя мне не хотелось бы… Такова, видимо, историческая наша судьба…
Ну а какое место в кино занимаю лично я? Я давно понял, что надо быть скромнее. В любой стране есть с десяток выдающихся режиссёров и много таких, кто лучше меня.