Смертный приговор Совку: автор "Белорусского вокзала" представил фильм "Француз"

Диляра Тасбулатова

В его, как говорится, активе, и давно ставший классикой «Белорусский вокзал», и первая в СССР эротическая драма «Осень», и мощная «Жила-была одна баба» - действительно, мало, но зато качественно, на злобу дня, честно и без обиняков. Да и сам Андрей Сергеевич - человек прямой, даже скажем так, прямодушный, резкий, не терпящий экивоков и двусмысленности.

Двусмысленной была как раз критика «Француза»: кое-кто писал уклончиво, с намёками и экивоками; другие же, к профессиональной критике не имеющие никакого отношения, вроде некого Селёдкина, полуграмотного борзописца и по совместительству обозревателя «Комсомолки», обвинили режиссёра в «русофобии» - путём разнообразных намеков и даже отсылов к набирающему силу скандалу с профессором Гусейновым. И дело тут даже не в уровне этих пасквилей, это само собой, а в тенденции, постепенно набирающей обороты.

То есть, так получается, фильм Смирнова, повествующий о начале оттепели, где КГБ все еще силен как никогда, где людей, несмотря на послабления режима, сажают и арестовывают, заставляют стучать и высылают, - вновь актуален. Если уж безобидное ретро (ну не о протестах же последнего времени он снимал) вызывает такую реакцию, афронт, граничащий с ненавистью. В общем, Смирнов попал в точку, а мы, как это ни печально, будем, видимо, вновь и вновь наступать на те же грабли…

При том что действие фильма происходит в далеком 57-м, после знаменитого ХХ съезда, во времена, как говорила Ахматова, «вегетарианские» - ну, по сравнению со сталинским террором. В этом далеком 57-м в Москву приезжает мальчик-француз, наполовину русский, чтобы заниматься Маяковским и в целом славистикой, на самом же деле ему нужно во что бы то ни стало найти некого Татищева, по прозвищу Граф, если он, конечно, не сгинул в ГУЛАГе.

Забегая вперед, сообщим, что Графа он, в Переяславле-Залесском, найдет, что в ГУЛАГе он, Граф то есть, по чистой случайности не сгинул, и что парню удастся провести с ним целый день. Им даже разрешат посидеть в каком-то актовом зале местного дворца культуры: в бараке, где живет бывший аристократ, сидеть невозможно, вокруг снуют какие-то темные личности, намечается пьяная драка и пр. Графа играет Александр Балуев и критики правильно говорят, что это его лучшая роль в кино, которая тянет на отдельный фильм. Действительно, это самый выдающийся мини-сюжет этой картины, порой распадающейся на таковые: разговор красивого молодого человека, чистенького иностранца, со своим предполагаемым отцом, прошедшим ад сталинских лагерей, опростившимся до положения ночного сторожа в российской глубинке, достигает порой силы великой литературы.

Я даже аналогов не могу подобрать: чтение Сонечкой Мармеладовой воскрешения Лазаря? Разговор Свидригайлова и Раскольникова о том, что ад, возможно, не пламя и сера, а деревенская банька, темная и затянутая паутиной по углам? Откровения Петруши Верховенского? Исповедь Вотрена?

По силе – да, возможно, но ни искуситель Вотрен, ни Верховенский, ни даже убийца Раскольников, ни циник и педофил Свидригайлов не прошли лагеря. То есть не пали, как всякий человек, попавший в жернова нашей новейшей истории, на самое дно жизни, непредставимое для тех, кто мечтал увидеть небо в алмазах или играл со своей судьбой, как, скажем, Свидригайлов или слегка опереточный злодей Вотрен.

Здесь, в этой сцене, встретились два мира: свободный и лагерный, и, так Судьба распорядилась, они – кровные родственники. Вот, кстати, о чем фильм: всё остальное, панорама жизни конца пятидесятых со сценами остаточного террора, властью КГБ, всеобщей, несмотря на доклад Хрущева на ХХ съезде, завороженностью злом, со знаковыми фигурами тех лет вроде художника Рабина или неким Валерой, чьим прототипом является никто иной, как сам Александр Гинзбург (которому, кстати, и посвящен фильм) – всё это как будто и снято для того, чтобы прийти к этой главной сцене.

Это Россия, детка, такого нигде больше не встретишь: старый зэк в дырявом ватнике, прошедший ад, сидит со своим сыном-иностранцем, которого видит в первый и последний раз, где-то в страшном российском захолустье за бутылкой водки, и говорит с ним о том, что математически выверил существование Бога. Однако не нужно обнадеживаться: эта все же та Россия, которую мы уже потеряли. Не знаю, богоспасаема ли она и можно ли думать на лесоповале о существовании Бога и как его выверить, скажем, математически… И правда ли, что легче всего в лагерях было верующим (говорят, однако, даже по статистике, что так оно и было).

Однако Граф говорит своему сыну: мы жили ненавистью. А Шаламов возмущается сценой одухотворяющего труда в «Иване Денисовиче» - не было в лагерях никакого одухотворяющего труда, был ад на земле, где человек превращался за неделю в животное. Умри ты сегодня, а я завтра.

…Я, кстати, увлекшись описанием этой сцены, чуть не забыла упомянуть еще одну – когда Пьер, «француз», навещает двух пожилых дам, тоже оттрубивших свои сроки: одна из них, которую играет Наталья Тенякова, буквально вчера вернулась из лагеря, где отсидела без малого 18 лет. Кто-то из критиков назвал эту сцену актерским подвигом – и Нина Дробышева (как напоминает Андрей Плахов, сыгравшая главную роль в «Чистом небе», где впервые заговорили о сталинских репрессиях), и Наталья Тенякова играют несломленных, не опустившихся, не потерявших достоинства пожилых дам, чья речь так и осталась старомодно учтивой, а повадка – горделивой.

Но… Такое бывало редко, слишком редко – и те люди давно ушли с авансцены российской истории.

И Смирнов, между прочим, здесь беспощаден, косвенно давая нам понять, что, собственно, страны давно нет – вот и Граф говорит: «Да какая там Россия! Нет ее давно».

Столь же косвенно, не впрямую, он демонстрирует нам, во что превратилась страна: агрессивные, зомбированные, озлобленные – против молодой поросли диссидентствующей молодежи. Даже тогда, после террора и смерти усатого, в оттепель, которую принято живописать иными красками.

Андрей Смирнов вообще всегда снимал о, так сказать, насущном, о травматичном опыте страны: Гражданской войне и подавлении крестьянских бунтов, о Второй мировой, о брежневщине.

И вот сейчас – о так называемой оттепели, где, как выясняется, вечные российские бесы лишь затаились до поры. Актуально, ничего не скажешь: это вам не сладостное ретро: и резкая реакция на фильм – лишнее тому подтверждение.

Алла Гербер, кстати, сказала о фильме ясно и ёмко: "Француз" - это смертный приговор советской системе. И в первую очередь смотреть фильм надо молодым - всем тем, кому старшие "мальчики" и "девочки" пенсионного возраста вешают лапшу на уши про счастливое советское прошлое.