Владимир Вестерман
«Порой часы обманывают нас».
Это первая строка позднего недетского стихотворения Маршака. Обманутые часами, признав, что это именно так, не ошибемся..я Ведь мы не совсем точно помним, в каком возрасте впервые услышали детские стихи Маршака. Один известный писатель утверждал, что «Сказку о глупом мышонке» он слышал еще до своего рождения. Другой в мемуарах клялся, что стихотворную историю о том, как загорелся «Кошкин дом» («Тили - бом! Тили - бом! Загорелся Кошкин дом!») он выучил наизусть в возрасте двух лет. А уже в четыре года бегал по двору и кричал: «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной!». Ему, по его словам, со сковородой на голове было нетрудно руки сунуть в брюки и в отцепленном вагоне оказаться в городе Ленинграде, а не где-то между Балагое и Поповкой.
Что за шутки!
Еду я вторые сутки,
А приехал я назад,
А приехал в Ленинград!
Странного в этом, конечно, ничего нет, а веселый абсурд есть. Дети это понимают, но не формулируют. Они просто в письме автору «Рассеянного» беспокоятся о дальнейшей судьбе отцепленного от реальности путешественника:
«Дорогой Самуил Яковлевич! Где теперь живёт человек рассеянный? Может быть, он теперь исправился? Если да, то что он теперь делает? И как он одевается?»
И хотя дорогому Самуилу Яковлевичу написали это письмо не вы и не я, а ответ все равно нам:
«Я очень рад, что тебе понравилась книжка про человека рассеянного. К сожалению, он ещё не исправился. Надевает на голову сапог, пишет письма огурцом, спит под кроватью. Вот он какой – рассеянный с улицы Бассейной! Где он теперь живёт, я не знаю. Он сам забыл свой адрес. А тебе шлю привет и посылаю в подарок книгу “Кошкин дом”. Твой С. Маршак».
Для отдельно взятой личности – Маршак всегда мой или твой. А при попытке вообразить всех детей получается та же история. И вообще для всех, знающих наизусть его стихи, – он всегда «наш». Нашим намечающимся сознанием мы впервые в детстве поняли, что это что-то такое, что бесконечно весело, познавательно, интересно. Как же могут быть неинтересны, невеселы и непознавательны цирковой борец Иван Огурец, почтальоны, носильщики, пожарные и единственная дама, которая везла багаж, а в багаже этом были «картина, картонка и маленькая собачонка»? На автора напустились: какая еще «дама»? Зачем такое буржуазное слово? Кто разрешил? И почему у вас, товарищ автор детских книг, лампа или стеариновая свеча говорят человеческими голосами? Не вводите советских детей в заблуждение! Но детям только дай что-нибудь смешное и волшебное – тут же в заблуждение введутся. И это очень правильно. И это – Наш Маршак.
Он стал самым читаемым детским писателем в двадцатые и, как ни удивительно, продолжает быть таковым – и в этот, сегодняшний день, когда многие нынешние и бывшие дети отмечают его день рождения. Он в этот ноябрьский день в 1887 году родился на окраине Воронежа, а затем жил на окраине Острогожска. Где такой Острогожск, мало кто помнит, но вдумчивые биографы Маршака доносят до нас информацию, что в этом Острогожске, находившемся в черте оседлости, он учился в гимназии. Семья в 1902-м переехала в Петербург. Но в столице бывшей Российской империи Маршак учиться в гимназии не смог. Как еврейский мальчик, выехавший за черту оседлости.
Преодолеть «сволочную имперскую систему» помог замечательный человек, барон, либерал, меценат, филантроп и общественный деятель Гинцбург. Он познакомил его со Стасовым, а тот – с Горьким и Шаляпиным. Маршак вспоминал, что Стасов «подарил… целую библиотеку классиков» и в результате больших хлопот определил в петербургскую гимназию. Жил молодой Маршак и у Горького на даче в Ялте, но Ялту покинул и окончательно поселился Петербурге. И там «пришлось самому, без чьей-либо помощи, пробивать себе дорогу в литературу». Печатался в самом остроумном журнале Серебряного века – «Сатириконе». В 1911 году, продолжая упорно двигаться в большую литературу, сел на корабль и поплыл на Ближний Восток. На корабле познакомился со своей будущей женой. В 1912 поехал вместе с ней в Англию и в Англии поступил в университет. Пешком обошел чуть ли не все Британские острова и начал работать над переводами Бернса, Вордсворта, Вильяма Блейка. Впоследствии эти переводы принесли ему всемирную славу, но, по советской традиции, на Бёрнсовские фестивпли в Шотландию ездил не автор переводов, а некий заслуженный коммунист с канцелярским выражением лица и всего остального, на большой административной должности. Только в 1955 году поехал на фестиваль в Шотландию сам Маршак.
В горах мое сердце...
Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
С детской аудиторией он стал работать в 1915 году, на сорок лет раньше. Тогда на его попечении оказались дети еврейских беженцев от ужаса погромов. В 1917 в Екатеринодаре (Краснодаре) в содружестве с энтузиастами основал «Детский городок» с театром. Писал пьесы вместе с писательницей и поэтессой Черубиной де Габриак. Эти пьесы составили сборник «Театр для детей». Он в очерке «О себе» писал: «Я пришел к детской литературе через театр». И не уходил из нее, создав десятки детских книг. И не меньше взрослых. И дети смеются над человеком, который входя в трамвай, говорит: «Глубокоуважаемый Вагоноуважатый! Вагоноуважаемый Глубокоуважатый!» А взрослым не до смеха, когда вот эти гениальные строки входят в их души:
Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему,—
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.
Поэт писал о «бессмертии детей», о том, что и оно, бессмертие, конечно при всей его кажущейся бесконечности. Или вот, «для взрослых», для поэтов - чтобы так писать, нужно дождаться такого же состояния:
Дождись, поэт, душевного затишья,
Чтобы дыханье бури передать,
Чтобы легло одно четверостишье
В твою давно раскрытую тетрадь
Бывшие дети говорят, что, кроме «Рассеянного с улицы Бассейной» и «Багажа», вспоминают если не все его книги, то почти все, без уточнения, когда живут уже совсем другой, взрослой жизнью, да еще и в цифровую эпоху.
А современный писатель нисколько не обманывает, когда пишет, что трудно ему забыть поэму «Мистер Твистер», написанную в 1933 году: «Сначала я ее прочитал, а потом на сцене ТЮЗа увидел». А потом для себя выяснил, что Маршак, страшно жадный до работы и предельно требовательный к себе, переписывал «Твистера» тридцать раз. Не был доволен, как у него получается «Бывший министр,/Делец и банкир,/Владелец заводов,/ Газет, пароходов». Этот представитель крупного капитала, который «Решил на досуге/ Объехать мир». И объехал, побывав в стране крупного социализма, чреватого несбыточным коммунизмом, и несколько в ней разочаровался. В итоге получились хорошая сатира и превосходная поэзия.
Корней Иванович Чуковский, друг и соратник Маршака, в статье у «Живого источника» написал:
«Только пройдя долгую, многотрудную школу поэтического творчества для малых детей, можно достичь такой четкости структуры, такой алмазности, чеканности стиха».
Во время войны Маршак был сатириком, создававшим антинацистские стихи и подписи к антигитлеровским карикатурам. Был он и таким переводчиком Шекспира, какие до него в «столичном немолкнущем гуде» еще не встречались:
Я перевел Шекспировы сонеты.
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: “потрясай копьем”.
Три сотни раз и тридцать раз и три
Со дня его кончины очертила
Земля урочный путь вокруг светила.
Свергались троны, падали цари...
А гордый стих и в скромном переводе
Служил и служит правде и свободе.
Не потрясая ни копьем, ни даже пером, а в тишине водя им по бумаге, он в доме на Земляном валу (бывшая ул. Чкалова) перевел 154 сонета, придав им звучание «дневника, наполненного человеческими мыслями и чувствами, сомнениями и надеждами». Переписывал много раз каждый перевод, оттачивая каждую строку. После очередной отточки 55-го сонета («Замшелый мрамор царственных могил/ Исчезнет раньше этих веских слов…»/, своему товарищу сказал: «Знаете, свои переводы сонетов я, кажется, мог бы показать Пушкину»… Иронию Маршака товарищ понял и сказал: «Самуил! Ты ему при случае обязательно покажи!» Показа, скорее всего, не случилось, но случилась книга Бориса Галанова «Мое святое ремесло», в которой он вспоминал:
«Бывало, едва только войдешь в квартиру Самуила Яковлевича, а из его спальни (если только Маршак не на своем обычном месте, за письменным столом) уже раздается резкий, нетерпеливый звонок, и своим характерным глуховатым голосом Самуил Яковлевич спрашивает: “– Розалия Ивановна, кто там?” И пока в передней снимаешь пальто, сам хозяин выходит навстречу. Он в просторном домашнем костюме из легкого серого материала, с палкой, перекинутой через правую руку, а в левой – с неразлучной серебряной коробкой – пепельницей, той самой, о которой однажды он писал, что когда умрет, не будет даже пепельниц, вообще не будет ничего. На протяжении многих лет, в разные дни и часы я приходил в этот большой дом на улице Чкалова, поднимался на третий этаж и звонил в сто тринадцатую квартиру».
Когда война закончилась, Маршак снова стал писать для самых маленьких и самых бессмертных, продолжая начатое в двадцатых. Его «Кошкин дом» горит полифоническим «тилибомом», но никогда не сгорает. Стихи веселые, оптимистические. А ведь советский послевоенный космополитизм ничего, кроме ужаса и кошмара, не вселял: начались гонения на евреев, организованные выживавшим из ума генералиссимусом и его бандой. И только чудо спасло знаменитого создателя Детгиза, друга Горького и Чуковского, докладчика на Первом съезде советских писателей о развитии в стране детской литературы, - человека, знавшего, какими стихами говорит река в бывшей имперской столице:
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад - Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.
В годы тупой и махровой реакции, которую теперь пытаются у нас оправдать, замолчать, забыть, не видеть, вспомнили ему всё. И то, что писал не о торжестве социализма, а нечто экзистенциальное:
Даже по делу спеша, не забудь:
Этот короткий путь —
Тоже частица жизни твоей.
Жить и в пути умей.
…и то, что, восхищенный талантами поэтов новых и авангардных, к работе в Ленинградском отделении Детиздата привлек Хармса, Введенского, Заболоцкого. Хармс и Введенский погибли, Заболоцкий отсидел в концлагере 10 лет. В «Истории моего заключения» Заболоцкий описал, как добивались от него, чтобы он признался «во всем содеянном и запланированном», а также в том, что Маршак – «антисоветчик и враг, каких еще поискать». Не добились.
Чуковский видел в нем не одного, а пять Маршаков: поэта для детей, лирического поэта, драматурга, переводчика, прозаика. И еще трех: критика, воспитателя молодых поэтов, собеседника. И все восемь такие же безграничные, как Наш Маршак вкупе с его внутренней свободой:
Власть безграничная природы
Нам потому не тяжела,
Что чувство видимой свободы
Она живущему дала.
В десятых годах двадцатого века стихи его одобряли Блок и Ахматова. Одним из его поздних стихотворений было и вот это, написанное в минуты душевного затишья:
Порой часы обманывают нас,
Чтоб нам жилось на свете безмятежней,
Они опять покажут тот же час,
И верится, что час вернулся прежний.
Обманчив дней и лет круговорот:
Опять приходит тот же день недели,
И тот же месяц снова настаёт —
Как будто он вернулся в самом деле.
Известно нам, что час невозвратим,
Что нет ни дням, ни месяцам возврата.
Но круг календаря и циферблата
Мешает нам понять, что мы летим.