Самый детский писатель: сказки Маршака мы слышали еще до рождения

Владимир Вестерман

«Порой часы обманывают нас».

Это первая строка позднего недетского стихотворения Маршака. Обманутые часами, признав, что это именно так, не ошибемся..я Ведь мы не совсем точно помним, в каком возрасте впервые услышали детские стихи Маршака. Один известный писатель утверждал, что «Сказку о глупом мышонке» он слышал еще до своего рождения. Другой в мемуарах клялся, что стихотворную историю о том, как загорелся «Кошкин дом» («Тили - бом! Тили - бом! Загорелся Кошкин дом!») он выучил наизусть в возрасте двух лет. А уже в четыре года бегал по двору и кричал: «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной!». Ему, по его словам, со сковородой на голове было нетрудно руки сунуть в брюки и в отцепленном вагоне оказаться в городе Ленинграде, а не где-то между Балагое и Поповкой.

Что за шутки!

Еду я вторые сутки,

А приехал я назад,

А приехал в Ленинград!

Странного в этом, конечно, ничего нет, а веселый абсурд есть. Дети это понимают, но не формулируют. Они просто в письме автору «Рассеянного» беспокоятся о дальнейшей судьбе отцепленного от реальности путешественника:

«Дорогой Самуил Яковлевич! Где теперь живёт человек рассеянный? Может быть, он теперь исправился? Если да, то что он теперь делает? И как он одевается?»

И хотя дорогому Самуилу Яковлевичу написали это письмо не вы и не я, а ответ все равно нам:

«Я очень рад, что тебе понравилась книжка про человека рассеянного. К сожалению, он ещё не исправился. Надевает на голову сапог, пишет письма огурцом, спит под кроватью. Вот он какой – рассеянный с улицы Бассейной! Где он теперь живёт, я не знаю. Он сам забыл свой адрес. А тебе шлю привет и посылаю в подарок книгу “Кошкин дом”. Твой С. Маршак».

Для отдельно взятой личности – Маршак всегда мой или твой. А при попытке вообразить всех детей получается та же история. И вообще для всех, знающих наизусть его стихи, – он всегда «наш». Нашим намечающимся сознанием мы впервые в детстве поняли, что это что-то такое, что бесконечно весело, познавательно, интересно. Как же могут быть неинтересны, невеселы и непознавательны цирковой борец Иван Огурец, почтальоны, носильщики, пожарные и единственная дама, которая везла багаж, а в багаже этом были «картина, картонка и маленькая собачонка»? На автора напустились: какая еще «дама»? Зачем такое буржуазное слово? Кто разрешил? И почему у вас, товарищ автор детских книг, лампа или стеариновая свеча говорят человеческими голосами? Не вводите советских детей в заблуждение! Но детям только дай что-нибудь смешное и волшебное – тут же в заблуждение введутся. И это очень правильно. И это – Наш Маршак.

Он стал самым читаемым детским писателем в двадцатые и, как ни удивительно, продолжает быть таковым – и в этот, сегодняшний день, когда многие нынешние и бывшие дети отмечают его день рождения. Он в этот ноябрьский день в 1887 году родился на окраине Воронежа, а затем жил на окраине Острогожска. Где такой Острогожск, мало кто помнит, но вдумчивые биографы Маршака доносят до нас информацию, что в этом Острогожске, находившемся в черте оседлости, он учился в гимназии. Семья в 1902-м переехала в Петербург. Но в столице бывшей Российской империи Маршак учиться в гимназии не смог. Как еврейский мальчик, выехавший за черту оседлости.

Преодолеть «сволочную имперскую систему» помог замечательный человек, барон, либерал, меценат, филантроп и общественный деятель Гинцбург. Он познакомил его со Стасовым, а тот – с Горьким и Шаляпиным. Маршак вспоминал, что Стасов «подарил… целую библиотеку классиков» и в результате больших хлопот определил в петербургскую гимназию. Жил молодой Маршак и у Горького на даче в Ялте, но Ялту покинул и окончательно поселился Петербурге. И там «пришлось самому, без чьей-либо помощи, пробивать себе дорогу в литературу». Печатался в самом остроумном журнале Серебряного века – «Сатириконе». В 1911 году, продолжая упорно двигаться в большую литературу, сел на корабль и поплыл на Ближний Восток. На корабле познакомился со своей будущей женой. В 1912 поехал вместе с ней в Англию и в Англии поступил в университет. Пешком обошел чуть ли не все Британские острова и начал работать над переводами Бернса, Вордсворта, Вильяма Блейка. Впоследствии эти переводы принесли ему всемирную славу, но, по советской традиции, на Бёрнсовские фестивпли в Шотландию ездил не автор переводов, а некий заслуженный коммунист с канцелярским выражением лица и всего остального, на большой административной должности. Только в 1955 году поехал на фестиваль в Шотландию сам Маршак.

В горах мое сердце...

Доныне я там.

По следу оленя лечу по скалам.

Гоню я оленя, пугаю козу.

В горах мое сердце, а сам я внизу.

С детской аудиторией он стал работать в 1915 году, на сорок лет раньше. Тогда на его попечении оказались дети еврейских беженцев от ужаса погромов. В 1917 в Екатеринодаре (Краснодаре) в содружестве с энтузиастами основал «Детский городок» с театром. Писал пьесы вместе с писательницей и поэтессой Черубиной де Габриак. Эти пьесы составили сборник «Театр для детей». Он в очерке «О себе» писал: «Я пришел к детской литературе через театр». И не уходил из нее, создав десятки детских книг. И не меньше взрослых. И дети смеются над человеком, который входя в трамвай, говорит: «Глубокоуважаемый Вагоноуважатый! Вагоноуважаемый Глубокоуважатый!» А взрослым не до смеха, когда вот эти гениальные строки входят в их души:

Все умирает на земле и в море,

Но человек суровей осужден:

Он должен знать о смертном приговоре,

Подписанном, когда он был рожден.

Но, сознавая жизни быстротечность,

Он так живет — наперекор всему,—

Как будто жить рассчитывает вечность

И этот мир принадлежит ему.

Поэт писал о «бессмертии детей», о том, что и оно, бессмертие, конечно при всей его кажущейся бесконечности. Или вот, «для взрослых», для поэтов - чтобы так писать, нужно дождаться такого же состояния:

Дождись, поэт, душевного затишья,

Чтобы дыханье бури передать,

Чтобы легло одно четверостишье

В твою давно раскрытую тетрадь

Бывшие дети говорят, что, кроме «Рассеянного с улицы Бассейной» и «Багажа», вспоминают если не все его книги, то почти все, без уточнения, когда живут уже совсем другой, взрослой жизнью, да еще и в цифровую эпоху.

А современный писатель нисколько не обманывает, когда пишет, что трудно ему забыть поэму «Мистер Твистер», написанную в 1933 году: «Сначала я ее прочитал, а потом на сцене ТЮЗа увидел». А потом для себя выяснил, что Маршак, страшно жадный до работы и предельно требовательный к себе, переписывал «Твистера» тридцать раз. Не был доволен, как у него получается «Бывший министр,/Делец и банкир,/Владелец заводов,/ Газет, пароходов». Этот представитель крупного капитала, который «Решил на досуге/ Объехать мир». И объехал, побывав в стране крупного социализма, чреватого несбыточным коммунизмом, и несколько в ней разочаровался. В итоге получились хорошая сатира и превосходная поэзия.

Корней Иванович Чуковский, друг и соратник Маршака, в статье у «Живого источника» написал:

«Только пройдя долгую, многотрудную школу поэтического творчества для малых детей, можно достичь такой четкости структуры, такой алмазности, чеканности стиха».

Во время войны Маршак был сатириком, создававшим антинацистские стихи и подписи к антигитлеровским карикатурам. Был он и таким переводчиком Шекспира, какие до него в «столичном немолкнущем гуде» еще не встречались:

Я перевел Шекспировы сонеты.

Пускай поэт, покинув старый дом,

Заговорит на языке другом,

В другие дни, в другом краю планеты.

Соратником его мы признаем,

Защитником свободы, правды, мира.

Недаром имя славное Шекспира

По-русски значит: “потрясай копьем”.

Три сотни раз и тридцать раз и три

Со дня его кончины очертила

Земля урочный путь вокруг светила.

Свергались троны, падали цари...

А гордый стих и в скромном переводе

Служил и служит правде и свободе.

Не потрясая ни копьем, ни даже пером, а в тишине водя им по бумаге, он в доме на Земляном валу (бывшая ул. Чкалова) перевел 154 сонета, придав им звучание «дневника, наполненного человеческими мыслями и чувствами, сомнениями и надеждами». Переписывал много раз каждый перевод, оттачивая каждую строку. После очередной отточки 55-го сонета («Замшелый мрамор царственных могил/ Исчезнет раньше этих веских слов…»/, своему товарищу сказал: «Знаете, свои переводы сонетов я, кажется, мог бы показать Пушкину»… Иронию Маршака товарищ понял и сказал: «Самуил! Ты ему при случае обязательно покажи!» Показа, скорее всего, не случилось, но случилась книга Бориса Галанова «Мое святое ремесло», в которой он вспоминал:

«Бывало, едва только войдешь в квартиру Самуила Яковлевича, а из его спальни (если только Маршак не на своем обычном месте, за письменным столом) уже раздается резкий, нетерпеливый звонок, и своим характерным глуховатым голосом Самуил Яковлевич спрашивает: “– Розалия Ивановна, кто там?” И пока в передней снимаешь пальто, сам хозяин выходит навстречу. Он в просторном домашнем костюме из легкого серого материала, с палкой, перекинутой через правую руку, а в левой – с неразлучной серебряной коробкой – пепельницей, той самой, о которой однажды он писал, что когда умрет, не будет даже пепельниц, вообще не будет ничего. На протяжении многих лет, в разные дни и часы я приходил в этот большой дом на улице Чкалова, поднимался на третий этаж и звонил в сто тринадцатую квартиру».

Когда война закончилась, Маршак снова стал писать для самых маленьких и самых бессмертных, продолжая начатое в двадцатых. Его «Кошкин дом» горит полифоническим «тилибомом», но никогда не сгорает. Стихи веселые, оптимистические. А ведь советский послевоенный космополитизм ничего, кроме ужаса и кошмара, не вселял: начались гонения на евреев, организованные выживавшим из ума генералиссимусом и его бандой. И только чудо спасло знаменитого создателя Детгиза, друга Горького и Чуковского, докладчика на Первом съезде советских писателей о развитии в стране детской литературы, - человека, знавшего, какими стихами говорит река в бывшей имперской столице:

Давно стихами говорит Нева.

Страницей Гоголя ложится Невский.

Весь Летний сад - Онегина глава.

О Блоке вспоминают Острова,

А по Разъезжей бродит Достоевский.

В годы тупой и махровой реакции, которую теперь пытаются у нас оправдать, замолчать, забыть, не видеть, вспомнили ему всё. И то, что писал не о торжестве социализма, а нечто экзистенциальное:

Даже по делу спеша, не забудь:

Этот короткий путь —

Тоже частица жизни твоей.

Жить и в пути умей.

…и то, что, восхищенный талантами поэтов новых и авангардных, к работе в Ленинградском отделении Детиздата привлек Хармса, Введенского, Заболоцкого. Хармс и Введенский погибли, Заболоцкий отсидел в концлагере 10 лет. В «Истории моего заключения» Заболоцкий описал, как добивались от него, чтобы он признался «во всем содеянном и запланированном», а также в том, что Маршак – «антисоветчик и враг, каких еще поискать». Не добились.

Чуковский видел в нем не одного, а пять Маршаков: поэта для детей, лирического поэта, драматурга, переводчика, прозаика. И еще трех: критика, воспитателя молодых поэтов, собеседника. И все восемь такие же безграничные, как Наш Маршак вкупе с его внутренней свободой:

Власть безграничная природы

Нам потому не тяжела,

Что чувство видимой свободы

Она живущему дала.

В десятых годах двадцатого века стихи его одобряли Блок и Ахматова. Одним из его поздних стихотворений было и вот это, написанное в минуты душевного затишья:

Порой часы обманывают нас,

Чтоб нам жилось на свете безмятежней,

Они опять покажут тот же час,

И верится, что час вернулся прежний.

Обманчив дней и лет круговорот:

Опять приходит тот же день недели,

И тот же месяц снова настаёт —

Как будто он вернулся в самом деле.

Известно нам, что час невозвратим,

Что нет ни дням, ни месяцам возврата.

Но круг календаря и циферблата

Мешает нам понять, что мы летим.