Илья Плохих: "Хоть куда, меня опричь, пролетай, тяжёл кирпич"

Сергей Алиханов

Илья Плохих родился в 1965 году в Екатеринбурге (Свердловск). Окончил Челябинский политехнический институт и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал инженером-наладчиком в Магнитогорске, электромонтёром в Челябинске. Его стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», висят на многочисленных ресурсах в Сети. Автор поэтического сборника: «Черная с серебром». Живёт в Подмосковье.

Недавно в библиотеке имени Юрия Трифонова прошло представление «Поэтического календаря», на листах которого каждый месяц года предваряют стихи двух поэтов. Тираж пробный, небольшой, и пожелаем, чтобы это замечательное начинание стало успешным проектом, и со стихотворений со знаком Плюс начинался каждый новый день!

Слайд-шоу этого вечера здесь - https://www.facebook.com/alikhanov.ivanovich/posts/10220113427048920

Январь в этом «Поэтическом календаре» отмечен трогательным стихотворением Ильи Плохих, вызывающим невольную улыбку:

Кот прав, хотя и виноват.

Коснись его – как шерсть согрета.

На кухонном столе квадрат

ненаступающего лета.

Таких бы тапкой по спине:

там – можно спать,

здесь – спать нельзя им.

Но кот спит в солнечном пятне.

Пятну я точно не хозяин.

Душевные, полностью на равных, стихи посвященные домашним питомцам, проникнуты заботами о них и состраданием. Но главное - удивительная доброта! - на всех бумажных страницах, и сетевых ресурсах поэта. Да, доброта вдруг стала одним из самых редких и трудно выразимых человеческих качеств, при всем неисчислимом количестве различных благотворительных фондов...

Наш автор Юрий Кублановский заметил: «Читая Илью Плохих, я невольно вспоминал о Николае Глазкове. Та же чистота сердца, доверчивость и умение бескорыстно согреть читателя…».

Ничего взамен поэт и не предполагает получить - только отдавать, лишь бы прочли, лишь бы взяли, лишь бы кому-нибудь оказались нужными твои строчки. Искреннее бескорыстие, которое сейчас вовсе не современно, и чуть ли ни архаично. В то же время, Илья Плохих выступает на ОРТ в программе «Весна поэтов», на поэтических фестивале «Май Фест», принимает участие в различных «Турнирах поэтов». И всегда чувствуется с какой теплотой к нему относятся не только зрители и, так называемый, «хор», но и собратья по перу. Никакой зависти - только улыбки, только радость соучастия.

Видео чтения стихов на представлении «Поэтического календаря»: https://youtu.be/eJTuvAB1s6o

Определяющие свойство просодии Ильи Плохих, характеризующей звучание его поэтической речи, это доверительная интонация. Все подчинено выразительности именно этого качества человеческих отношений, и взаимоотношений с живущими с поэтом кошками и собаками. Порядок слов, инверсия, сам стихотворный размер, паузы - вся синтаксическая структура его поэтических текстов носит вспомогательный характер. Творческие силы, и все поэтические средства направлены - причем непроизвольно - таково дарование поэта! - на создание тайной природы чувства трогательности. Приемы обогащения стиха - и переносы, и случающаяся неупорядоченность пауз, и мелодичность, и даже риторические обращения - отнюдь ни для демонстрации мастеровитости, а исключительно для создания непреходящего ощущения близости поэта и читателя:

Прицеп, контейнер, трейлер, фура, тара…

И на стекле стекание росы

под гул перемещения товара

по трассам среднерусской полосы.

Ещё неделя-две – придёт предзимье.

Звенят на ветке несколько монет.

А знаешь что, торговля, привези мне

чего-нибудь из пролетевших лет...

Пробуждать лирой «чувства добрые» вот главный пушкинский завет, можно по-разному, главное - этого хотеть. И вживаясь в мир домашних животных, а о них у Ильи очень много стихов, переживая за них, думая и осознавая их образы внутри себя - может быть самый действенный путь сочувствия, и облагораживания:

У собаки было трудное детство.

Вот и выросла собака воровкой.

Есть от этого нехитрое средство –

не кормить собаку голой перловкой.

Не совать собаке хлеба без масла.

Не жалеть собаке ломтика сыра.

Станет нравственна она и прекрасна.

И без разницы, каким детство было.

Это внутреннее сострадание доходит до поразительной глубины. Вот из странички «ФБ» Ильи Плохих: «Стесняюсь сказать, до чего я дошел в деле одушевления окружающего пространства: брожу по лесам с ножиком, срезаю тугие красноголовые подосиновики под самый что ни есть корень и размышляю, что ведь это у них брачный период, т.е. пора любви. И уж скребет изнутри обычно спящая там совесть».

Я знаю. Я знаю, что будет потом.

Ты станешь ветлою, я стану котом.

Махнем с тобой шило на мыло.

Короче – всё то, что и было.

Критик, поэт, заместитель Главного редактора журнала «Новый мир» Павел Крючков написал: «В самом-самом начале столетия «Новый мир» напечатал — с промежутком в два года — две подборки поэта. Прошло без малого двадцать лет, а стихотворение я хорошо помню. Его щемящая, и вместе с тем драматически-строгая мелодия, его неуловимая «детская» открытость — до сего дня из меня не выветрились, не ушли. Что-то или кого-то эти глаза мне напоминают. Может быть, они напоминают мне нежную поэтическую музыку Геннадия Шпаликова, автора стихов о белом-беленьком пароходе и друзьях, которых теряют только раз?..

…Как же я обрадовался, прочитав на днях в эссеистической автобиографии Ильи (она готовилась для одного уральского поэтического проекта), что среди его любимых поэтов — Заболоцкого, Самойлова, Левитанского, Рубцова и Рыжего — есть и Шпаликов… И становится отчего-то очень понятно, почему живущий в Подмосковье челябинец — Илья Николаевич Плохих — пишет хорошие стихи не только — взрослым, но и, так сказать — детским людям...».

Поэт Алексей Рафиев поделился: «…творчество Ильи Плохих этакий внутренний космос, не торопящийся выворачиваться наизнанку... Внешняя его жизнь настолько порой не сочетается с тем, что он пишет... То, что на виду, – вовсе не главное, и существует оно во многом благодаря именно невидимому, которое можно однажды научиться чувствовать, но не получится потрогать руками.

Мудрость Ильи ненавязчива, он никогда не поучает, не настаивает, не кричит. Его спокойный голос подразумевает наличие тишины там, где он раздаётся. Стихи являют себя в полной мере тем, кто способен как бы сливаться с озвучиваемыми помыслами их автора. Свойство настоящей поэзии».

И теперь в этом могут убедиться и наши читатели:

Иван–чай

Среди летних дорог

иногда под дымок

и колёс вековую пластинку

островком невзначай

проплывёт иван-чай,

в чай дорожный мешая горчинку.

И уже через миг

нас ведут напрямик —

пусть дорога уносится дальше —

прямо в память мосты —

луговые цветы

за вагонным окошком,

как раньше.

Эти встречи редки.

Обгоняя гудки,

мы надолго теряемся где-то.

И цветы всякий раз

тихо смотрят на нас

с колокольни короткого лета.

* * *

Говорят, глаза не врут,

говорят, что среди мути

в них не скроет тайной сути

даже самый ловкий плут.

Говорят, глаза не врут,

выражая нас реально:

если есть на сердце тайна,

в них узнать её – не труд.

Говорят, глаза не врут:

это две большие чаши,

по которым чувства наши,

словно лодочки, плывут.

Бутень и сныть

Приезжай – будет много открытий.

Нам найдётся, о чём говорить.

Отличается бутень от сныти,

как от дудника бутень и сныть.

Заполняют пустое пространство

борщевик да раскидистый вёх.

Приезжай. В это вольное царство

принимают любых выпивох.

Серп не жал, и коса не косила,

не свирепствовал триммер-упырь.

Красота эта – славная сила.

Атакует кудрявый купырь

шахты точек, когда-то ракетных,

позаброшенных в здешней тиши.

Красота эта – радость для бедных?

Не приедешь? Тогда не пиши.

***

Это – северное лето.

Это – северные люди.

Никакого в нём секрета.

Никакой в них новой сути.

Так же склонно к скорой смуте

небо бледно-голубое.

Та же жизнь по амплитуде

от мольбы до мордобоя.

***

Берёза пуглива.

Берёза такая трусиха!

Жила бы счастливо,

но всюду ей чудится лихо.

Подует чуть резче,

и речка нахмурится рябью —

она уж трепещет,

кляня свою психику

бабью.

***

Смастерю-ка я шкатулку из капа,

из берёзового чудо-нароста,

Кропотливо смастерю, не с нахрапа,

как бы ни было мне это непросто.

С пониманием текстуры и крапа,

всей природной красоты-красотищи

смастерю-ка я шкатулку из капа.

Для себя, а не продать чтоб за тысщи.

Не столяр, да и в резьбе ни бельмеса.

Только чувствую: должно получиться.

Результатом моего интереса

будет тонкая такая вещица.

И когда-нибудь насчет этой штуки

дочка скажет для меня дорогое:

«Золотые у отца, мама, руки.

Зря про них ты говорила другое».

***

Ночью волк на светило молится,

излагая заботы вслух.

И луна для него – как Троица.

К основному инстинкту глух,

волк рискует семьёй и логовом,

но нездешнему всякий раз

вновь поёт о своём, о волковом,

и с прицелом в иконостас,

не имея, как люди, рученек,

мордой тянется. И зане

всякий волчий святой и мученик

умиляется в вышине.

***

Груздь впитал в себя всю грусть

прошлогодних воскресений,

просветлённый лес осенний

заучивши наизусть:

птиц уже скупую речь,

веток ветхие одежды,

листьев скудные надежды

на возможность новых встреч.

В наши зимние пиры

груздь свои привносит нотки.

В нём причина, а не в водке

зачастившей к нам хандры.

***

За дальним полем над перелеском

зима расправит седые крылья,

наполнит воздух их ясным всплеском,

стеклянным блеском, морозной пылью.

И мы, студёным дыша привольем,

сдержать не сможем суровой дрожи.

Как будто полем жлобы с дрекольем

бегут к нам, скорчив рябые рожи.

***

«И ты печальная сидела»

А. С. Пушкин

Сквозь замороженные стёкла

водой сочился лунный свет.

Уже давно варилась свёкла

на новогодний винегрет.

Отчасти заменяя лампу,

цвела плита нездешним цветом.

Лизал испачканную лапу

пушистый кот под табуретом.

Опять припомнились мечты.

За стенкой муж храпел на ложе.

Из крана капало. И ты

печальная сидела тоже.

***

В городе валенки подорожали.

В городе всюду позёмка струится.

В городе, кутаясь в рваные шали,

бродит большая и серая птица.

Жгучесть она ледяную вдыхает,

а выдыхает, с парком, укоризну.

Мало кто в наших краях одобряет

вечную склонность её к пессимизму.

Может, конечно, и нам веселиться

как-то особенно нечему. В общем,

бродит по нашему городу птица.

Очень большая. И серая очень.

***

В такой мороз и письма не идут:

свернул ямщик куда-нибудь с дороги,

сидит и пьёт в какой-нибудь берлоге,

и наплевать ему, что письма ждут.

И как-то не волнует подлеца,

что кто-нибудь уже почтовый ящик

припадочно сломал легко, как хрящик,

и зашвырнул в созвездие Стрельца.

**

Там кто–то смеётся и плачет

в чернушной теснине трубы.

В том плаче понурые клячи

на трактах считают столбы,

а в смехе краснеют носами

косые разбойничьи рожи.

Там кто-то смеётся над нами,

и мёрзлые слёзы на коже

сковали стеклянной коростой

чумазый румянец, с пожарищ.

Тебя я наслушался вдосталь,

ночных кочегаров товарищ.

***

«Я последний поэт деревни…»

С. Есенин

В полях буранчиковым мелом

укрыты залежи овса,

и, очень жёлтая на белом,

мышкует ушлая лиса.

Мужик в натопленной квартире,

превозмогая тяжесть век,

читает детям: «Жили-были…»,

и те затылки чешут: «Эк!»

Поэт, подвыпивший, намедни

к безумной ярости собак

орал: «Последний я! Последний!»

на всю деревню, как дурак,

и со двора метался в сени

в напрасных поисках ремня.

Нет, это вовсе не Есенин.

И, разумеется, не я.

***

Рыбаков унесло на льдине.

Пришлось вызывать вертолёт.

Им битый час твердили

больше не лезть на лёд.

Но утром история та же:

рыбаков унесло на льдине.

Снова спасли (а как же?!),

снова предупредили.

Уже через сутки в отряд

опять с побережья тревога.

«Спасите людей, – говорят, —

во имя Господа Бога!»

Спасли и на этот раз,

выгрузили на берег,

объясняли: «Полёта час

стоит огромных денег.

Кроме того, у спасателей

много другой работы.

В общем, к такой-то матери

ваши коловороты!»

Те зареклись: «Не будем!»

«Вот, – говорят, – морока!»

Век, мол, не позабудем

этакого урока.

Мол, благодарны власти,

чудом пришло спасенье.

А в голове – про снасти

(завтра-то воскресенье).

Песня

Бывает в дни весенние:

эскадрой на юга

уходят льды последние,

последняя шуга.

И в дымке различается,

что взмахами руки

к нам кто-то обращается

с той стороны реки.

Заброшены слободкою

обычные дела,

и каждый занят лодкою,

кипит в ведре смола.

А в дымке различается,

что взмахами руки

к нам кто-то обращается

с той стороны реки.

И слишком ясно грезится

от пристани стезя,

ведь очень нужно встретиться,

не встретиться – нельзя.

Ведь в дымке различается,

что взмахами руки

к нам кто-то обращается

с той стороны реки.

***

Барометры вещают – ясно.

Сюда пришёл антициклон.

И стало холодно ужасно,

и тихо, и со всех сторон

остолбеневшие, как змеи,

которых дудочкой индус

заклял, дымы из труб деревни

повылезли, таят укус.

И солнце краешком, транзитно,

под очень небольшим углом

скользит, и градусник не видно

за замороженным стеклом.

Занятья отменили в школе —

у телевизоров сидим.

Учитель Клим Кузьмич доволен:

он любит в школе быть один.

Подбросив в печь ещё поленьев,

подходит к полке, наугад

с неё берёт: И. С. Тургенев.

Ему учитель очень рад.

Издалека

Е. Жигулиной

Помнишь, как-то на реке

в пара облаке-дымке

опустившись на колени

и бока худые, в пене,

надувая до овала,

лошадь воду целовала?

Так же истово, до дрожи

я тебя целую тоже

из заснеженной глуши.

До свидания. Пиши.

***

Водохранилища смотритель

спускает лодку утром рано,

восходит солнце, неба житель,

и над водой клубы тумана.

Мотор пока молчит, ни нотки,

пускай сперва согреют вёсла.

Уже не лето, в его лодке

на дне за ночь вода замёрзла.

Водохранилища смотритель

зуд славный чувствует в плече,

и нитей крепче нет, чем нити

в его брезентовом плаще.

Средь общего непостоянства

идей, людей и обязательств

хранит он водные богатства

от незаконных посягательств.

И силуэт его как глыба.

Он никогда сетей не вяжет.

Он знает, где какая рыба,

но никому о том не скажет.

Пролётное

«Сухой репей – невыбритый мужчина…»

Р. Сеф

Прицеп, контейнер, трейлер, фура, тара…

И на стекле стекание росы

под гул перемещения товара

по трассам среднерусской полосы.

Ещё неделя-две – придёт предзимье.

Звенят на ветке несколько монет.

А знаешь что, торговля, привези мне

чего-нибудь из пролетевших лет.

О чём не передумаешь дорогой.

По сторонам сквозь неба серый лик

внимает зовам родины далёкой

сухой инопланетный борщевик.

***

Плыть, отгребая рукой шугу,

якобы на потом,

ловко отжавшись (ого, могу!),

выбраться на понтон,

взглядом окинуть причал, буйки,

остовы камышей,

то, как степенные рыбаки

ждут на крючки ершей,

галку, застывшую в небесах,

полупрозрачный лес,

так и стоять там в одних трусах

или совсем уж без.

***

Я люблю разговоры в бригаде своей:

кто вчера, с кем, чего, сколько грамм,

о реакции жён, об оценках детей,

содержанье вечерних программ,

о плодовых деревьях, прививках, сортах,

о мудрёном сложенье печей,

о цене на бензин, стоп-огнях, тормозах

и о тысяче прочих вещей.

Я прошёл курс вязанья рыбацких узлов,

посвящён был в приметы погоды,

я узнал о вредителях наших садов,

о нарезке пыжей для охоты.

Мне на редкость спокойно от этих речей,

мне целительны их обороты.

Я люблю разговоры в бригаде своей.

А ещё я люблю анекдоты.

Вожатый

Меж кромками леса и поля зажатый,

опёрся на посох усталый вожатый.

Косматые щёки, косматые брови.

Одежда – простая, и нет на ней крови.

И взгляд его светел, и бор за ним сводчат.

Да только никто быть ведомым не хочет —

ни древние бабки, ни малые дети.

И мне говорили: «Постойте, не верьте!»,

заметив, что зову вожатого внемлю.

А может, и вправду вернуться в деревню?

Я всем там чужой, и душа моя рвана.

Но, может быть, рано? Может быть, рано.

Переулки

Вместе с осенью иду в переулки,

завершая годовые скитанья.

В лужи падают куски штукатурки —

так положено в сезон увяданья.

Видно годы в наслоеньях извёстки.

Брошен прочий мусор времени в кучи.

И летят через дворы отголоски

пенья двери не железной, скрипучи.

Оставляя большаки и проспекты,

где тревога голосит безголосо,

и в заботах за дымком сигареты

не увидеть ничего дальше носа,

вместе с осенью иду в переулки.

Как ни жали их, круша, год за годом,

здесь шаги ещё по-прежнему гулки,

и куда-то выход есть чёрным ходом.

***

Из октября вдогонку лету,

чураясь нашей суеты,

летела музыка по свету.

Склонялись поздние цветы.

Навстречу медленно качалось

бельё, развешенное влажно.

Она летела, но не мчалась.

Какая музыка – не важно.

Расставшись с нотными листами,

душой, покинувшею тело,

почти неслышная местами

по свету музыка летела.

Перемешавшись с первым снегом,

меланхолично и устало

она опала в сквере пегом.

И этой музыки не стало

Большая Медведица

Сквозь плавный лёт гулёны-месяца

светила дальние дрожат,

когда зовёт домой медведица

своих сбежавших медвежат.

Печален звук, который создали

её несчастные бока.

На животе большими звёздами

мерцают капли молока.

Грядёт зима. На небе сполохи.

Болит душа в такую ночь.

Куда пропали эти олухи?

Неужто нечем ей помочь?

***

Всем нам плохо жилось в обезьянах:

не сиделось в тиши на лианах.

и, наверно, безвкуснее глины

ощущались во рту апельсины,

раз мы, маясь от века до века,

превращаться ушли

в человека.

* * *

Я знаю, про что твое «мяу», мой кот.

Ты хочешь сказать, что и это пройдёт.

Но ты не хранитель секрета.

Давно мне известно и это.

Я знаю. Я знаю, а лучше б не знать.

К дворцовым воротам съезжается знать.

Судьба шлет какие-то знаки.

Но дело не в знаках, не в знати.

То сходится круг, то расходится круг.

Походный баул собирает Мальбрук.

В парламентах лаются лобби.

А в знаньях по-прежнему скорби.

Я знаю. Я знаю, что будет потом.

Ты станешь ветлою, я стану котом.

Махнем с тобой шило на мыло.

Короче – всё то, что и было.

* * *

Пролетай себе, оса,

Мимо моего носА.

Пролетай себе, пчела,

Мимо моего челА.

Хоть куда, меня опричь,

Пролетай, тяжёл кирпич.

* * *

Зимой у моего кота

не жизнь, а просто маята:

на правый бок, на левый бок,

то растянувшись, то в клубок,

ничком и навзничь (на спине),

в шкафу и на шкафу, вовне

шкафа, внутри угла,

по центру пола и стола,

поверх материй и структур,

дисплеев, книг, клавиатур.

На правый бок, на левый бок.

И там и сям, везде, где смог,

то шерсти клок, то просто пух.

Но за окном сменился дух.

И жду – на днях наверняка

кот скажет мне: ну всё, пока.

Сова

– Скажи, сова, о чём молчишь,

про что твоё «Ух-ху»?

О том не спрашивай, глупыш,

слагая чепуху.

Про то, что каждому черёд –

от двойки до туза,

совы неслышимый полёт,

безумные глаза.

Какими б ни были снега,

кочкарники да мхи,

сова зоркА, сова строга.

Сова сама – стихи.

****

I

Крыша гремела – Ба-бах! Ба-бах! –

cмятым куском железа.

Кот мой на зов мой с кротом в зубах

вышел в ночи из леса.

– Кот, – говорю я, – вот-вот гроза,

хватит боёв без правил.

Были чужими кота глаза.

Он мне крота оставил.

II

«О мышь!»

Л. Кэрролл, «Алиса в стране чудес»

О кот, в ночи убивший мышь,

сегодня снова!

В тебе, когда ты мирно спишь,

ни капли злого.

Теперь ты мягок в сотню шуб,

твой сон – младенца.

А между тем под дверью труп

в размере тельца.

За дверью птичье «Тинь-тинь-тень»,

в рассветном хоре.

Так начинается мой день:

memento mori.

* * *

Бородатый мудрец Конфуций

намудрил, говорят, сентенций,

что в том парке цветов-настурций,

или, скажем, на шкаф книженций.

Нам, ребята, на век наш куцый,

хватит с горкой. Да что в том толку?

Бородатый мудрец Конфуций,

возвращайся-ка ты на полку.

Без весла

В парке девушка с веслом без весла.

Эта девушка с веслом очень зла.

Да она и без весла – как веслом.

Не гуляй ты там для сна перед сном.

Не гуляй ты там без сна вместо сна,

пусть и комната тесна, и весна

расстаралась, как назло, вопреки.

Ну отдайте ей весло, дураки!

Про коня

Когда наездница наездится,

вальяжно на пол бросит кнут,

коня в окне улыбкой месяца

опять из стойла позовут.

И вместо сна без сна и просыпа

великолепного овса

коню поесть предложат досыта

из рук небесного отца.

И то и сё, дары немалые.

Но у коня утомлены

до дрожи ноги однопалые

и мышцы взмыленной спины.

***

За тучей слышен самолет.

За лесом – трасса.

Ты говоришь, что там живет

другая раса.

Вчера в болото вмерзла гать.

Кружатся хлопья.

Ты говоришь – им там плевать

на наши копья.

Ты говоришь, что там тепло,

что ты оттуда,

что наше время истекло,

не ждите чуда.

Напрягшись, слушаю камыш,

подобно зверю.

Ты снова что-то говоришь.

Но я не верю.

***

Прошел ураган, и деревья упали.

Идешь, сомневаясь: а та же тропа ли?

Но вот и табличка знакомая – «Финиш».

Ронять – не ронял, и поднять – не поднимешь.

Зачем здесь про это? Деревья упали.

Упали. А всё остальное – детали.

***

Чайка была в отчаянье.

Море играло бликами.

Чайка его урчание

Перекрывала гиками.

Было в них что-то нужное.

Было в них что-то важное.

Что-то не слишком южное.

Что-то совсем не пляжное.

Люди вращали лицами.

Но от еды, от зноя ли

Были они тупицами

И ничего не поняли.