Смертная казнь, как легализованный государством способ убийства, безусловно, является пережитком тоталитарного прошлого. И даже в такой прогрессивной стране как США, к сожалению, данный вид высшего наказания по-прежнему имеет место быть, но скорее как некая общественно одобряемая отсылка к ветхозаветному правовому этикету, кратко обозначенному как «око за око» и «зуб за зуб». Однако и с этим пониманием не становится легче тем, кто по разным причинам попадает в камеру смертников. Тем более, если это может произойти практически с каждым в результате судебной ошибки, либо намеренно несправедливого и даже политического преследования.
Системное, планируемое уничтожение осужденного, происходящее по некоей установленной, регламентированной процедуре, выглядит едва ли не циничнее тех самых страшных преступлений, за которые в порыве праведного гнева готовы разорвать на части находящегося за решеткой убийцу родственники жертвы.
С другой стороны, смертная казнь — это настоящий подарок для реального преступника, а не то, что вы привыкли за этим мыслить. Тягостная постылая жизнь, тщета, нищета, бесперспективность — это то, от чего тайно и явно желают избавиться и часто, неспособные на поступок, ищут выход извне. Для таких людей смертная казнь становится самоубийством, совершаемым чужими руками. Практически то же самое, что и так называемое Suicide by cop (Самоубийство с помощью полицейского).
Иногда кажется, что русская литература и здешний интеллигентский гуманизм — с их некритикуемой идеей фикс — о ценности любой жизни, жизни как таковой — есть некие общественные инквизиторские конструкты, инструменты подло-«ласкового» софт-насилия. И все же современная прогрессивная европейская повестка говорит нам о том, что смертная казнь должна быть окончательно оставлена в прошлом.
Месть как один из древнейших компенсационных социальных механизмов практически не претерпел изменений и по нынешний день. В таком случае, смертная казнь — это всего лишь юридически оформленная месть общества гражданину за свое собственное несовершенство. Таким образом, смертная казнь как «убийство в ответ» в качестве окончательной претензии, предъявляемой социумом индивиду в качестве компенсации за содеянное, все равно не сможет вернуть, например, погибших от его рук. Как и не сможет она создать ни весомый прецедент, ни внушительный образец поведения, оглядываясь на который, иной потенциальный преступник остановится, подумает и прекратит совершать противоправные действия. Смертная казнь по своей сути является по-настоящему бессмысленным актом насилия, призванным затмевать ежедневное фоновое злодейство без явных жертв (точнее, где все без исключения уже являются жертвами), происходящее практически повсеместно, имя которому есть бытие.
В современной российской реальности все следует умножать на «число зверя». Так убийство девочки в Саратове внезапно превратилось в болезненную инициативу возвращения смертной казни в и без того жуткий арсенал государственной карательной системы. «Жестокое убийство вызвало волну дискуссии о снятии запрета на смертную казнь. Такую мысль высказали, в частности, депутат Госдумы Евгений Примаков и детский омбудсмен Саратовской области Татьяна Загородняя на своих страницах в социальных сетях.» В ситуации политического застоя, тотального бесправия и пропагандистской одержимости, в которой сейчас находится Россия, смертная казнь гарантированно станет инструментом для расправы над всеми теми, кто еще не успел смириться с установленными внутри нее драконовским порядками.
В некотором роде преступления (я имею в виду страшные, патологические, «чикатилистые» вещи) предотвратить невозможно. Ими движет иррациональная метафизика подлинного зла, которое столь органично для самого бытия, что всякая насильственная коррекция подобного природного процесса может обернуться злом куда бóльшим. Есть благоглупая идея об экзистенциальной или моральной связи преступления и наказания. Но в мире, в котором живет преступник, подобные логические связи не работают. Признаться, они не так хорошо работают и в мире обычных людей.
Русская история и русская жизнь — это про «все дозволено», про «право имею», лицемерно завуалированное под скрепостную готтентотскую мораль. Русский человек в душе ницшеанец. Только классово пораженный. Знает он, что все дозволено. Но знает и то, что не всякому, а смотря кому. Оттого преступление его превращается в зловещий волевой акт самоутверждения и манифестацию зла.
Симптоматично, что идея, якобы овладевшая обществом после убийства девочки (конечно, не овладевшая, а вброшенная спецслужбистами), сама словно бы вышла из русской литературы. Этот кошмарный тоталитарный механизм — государство, хочет сейчас укрепить себя, вновь легализуя и утверждая свое право на насилие, апеллируя к той самой «слезинке ребенка», о которой я писала когда-то — «Из слезинки ребенка можно приготовить все. От маленькой пули до атомной бомбы.»