Театр Женовача отмечает 15-летие

Диляра Тасбулатова

Что и говорить, тут – особый случай. Вроде как 15 не 100, и даже не 50, казалось бы, и отмечать-то особо нечего: очередной театральный коллектив сообщает нам, что ему уже 15 лет. И что? Да, но какой коллектив! СТИ – студия театрального искусства, основанная режиссером Сергеем Женовачем, как правило, ставит классические произведения литературы. И это далеко не всегда пьесы, что, конечно, создает некоторые препятствия: перевести, транспонировать слово в действие, монологи и авторский голос – в диалоги, такое не каждому под силу. Пьесы же (я видела, например, «Самоубийцу» Эрдмана) в интерпретации Женовача обретают не только второе дыхание, как будто и не было этих почти ста лет, «актуализируются», но и поражают своим постановочным блеском. Непонятно, чем такой эффект – настоящего, без дураков, театра – достигается. Понятно, что виртуозной игрой, сценографией, музыкой и спецэффектами, темпо-ритмом и прочее, прочее, но ведь в современном театре многие владеют техникой. А уж «тепло-хладный», рационалистический европейский театр (я, правда, мало видела и могу ошибаться) всеми этими приемами владеет получше нашего.

Тогда в чем, собственно, дело? Почему именно Женовач? И кому сегодня «сдалась» русская классика – и не только русская, у него ведь есть и спектакль по самому Маркесу. Тем более что именно Женовач не так далеко (ну, другие таки дальше) от нее уходит: слово для него священно, с классическими текстами он, как мало кто, бережен, и если костюмы и у него условны, то не до такой же степени чтобы булгаковская Маргарита, например, ходила в кедах и чеканила рэпом. Или Станиславский - в «Записках покойника» опять же по Булгакову – гонял в хипстерской майке на мопеде.

А ведь сейчас такое сплошь и рядом – и на здоровье, было бы талантливо. Рыжаков в «Трех сестрах» делает нечто подобное - и это замечательно, все эти кеды-мопеды: ну, я условно говорю. Тоже театр выдающийся, кто бы спорил.

Женовач, правда, - совсем иная школа: не то чтобы подробная, как это было с МХАТом на излете (над чем смеялся и Булгаков, и вслед за ним Женовач в спектакле по «Театральному роману»), тоскливо реалистическая, но именно что - иная.

Выше промелькнуло слово «бережно»: вот оно и отражает его манеру. Бережно – не значит подробно и нудно, как на уроках литературы в средней школе, не значит - академично и тоскливо, въедливо и патетично… Вы спросите – а как тогда, если не так и не эдак?

Не знаю. Видимо, здесь есть свой секрет – как читать русскую классику (и не только русскую, я уже говорила, но русская в приоритете). Так, может, читают особо тонкие люди или, возможно, большие литературоведы: в их исследованиях, как и в умении читать, каким, кстати, далеко не все обладают, литература и отражается. Живет, так сказать, долго, если не вечно: это такой интерактив, взаимообогащение. Умные люди называют это «интертекстуальностью», интертекстом – то есть текстом более универсальным, нежели собственно данный текст, текстом, который существует не только сам по себе, но еще и имеет «межтекстовое» взаимодействие. С другими текстами, что были раньше и с подтекстами, что тоже важно.

Ну, как бы это сказать попроще… Скажем, в постановке «Самоубийцы», пьесе старой, 1928 года, это «межтекстовое», за которым стоит трагическая история страны, да и судьба самого Эрдмана, и многих других, миллионов – так вот, это межтекстовое чувствуется чуть ли кожей, всеми, что называется, фибрами. То есть это, собственно, не только эрдмановский текст, как таковой, но и «над-текст», вбирающий в себя и последующие тексты, и судьбы обычных людей, и творцов: Эрдману таки жизнь сломали, хотя не убили, но при его жизни «Самоубийца» ни разу не был поставлен.

То же самое и «Записки покойника» («Театральный роман»): хотя второе действие почти целиком – «стеб» над Станиславским, гомерически смешной, умный зритель всё видит и всё понимает. Там еще вот что интересно: несмотря на актуальность, Женовач умеет воссоздавать ретро-атмосферу, ничего как будто при этом не делая специально. И это ведь тоже интертекст – когда за спектаклем стоит судьба Булгакова, его личной драмы и драмы, да что там драмы, трагедии целой страны. И трагедии культуры в частности…

И хотя артист Качанов (один из лучших в этом театре) играет уморительно смешно, он ведь тоже играет не просто пародию на Станиславского, по-булгаковски высмеивая корифея, но и пародию на эпоху, которую корифей якобы не замечал. Ближе к тридцатым Станиславский действительно впал в какой-то социальный аутизм, что довольно зло подметил Булгаков: собственно, «Театральный роман» обрывается на том месте, где он, страшно сказать, сам ужасается, начиная сомневаться в великом методе Станиславского. Метод, может, и до сих пор не устарел, но как он изводил этим методом своих актеров, что и бесило, и смешило Булгакова: непременно посмотрите, Сергей Качанов это делает блестяще.

Другой премьер этого театра – Алексей Вертков, великолепный «Веничка» в спектакле «Москва-Петушки» (и не только, он здесь премьер, и наряду с Качановым, лучший, во многих постановках занятый). Веничка, голос от автора, голос будто из самого дна жизни, из ада нашего повседневного существования, из тьмы, но и из света тоже. Как это ни странно покажется.

Сам Венедикт Васильевич терпеть не мог, когда его называли Веничкой - скорее, это «сценический» псевдоним, прозвище для близких; фамильярности же этот величественный алкоголик не любил. Вот как ни парадоксально. Он и в запой уходил как в схиму, беря на себя (его теория) грех падения в бездну – чтобы, как ни кощунственно это звучит, искупить наши грехи. К слову сказать, это такое извращенное «православие» - Распутин вот тоже считал (или прикидывался) что, погружаясь в пучину разврата, как говаривали раньше, якобы берет на себя грехи других, «страдая» за них.

Ну что ж, удобная теория: как шутил один мой приятель, что, мол, занимаясь развратом во времена застоя, они с дружками таким образом боролись с …тоталитаризмом. Отчего же нет: приятная фронда, не слишком обременительная.

По-обывательски рассуждая, и Веничка взял на себя необременительный труд пьянства и алкоголизма чтобы объявить себя «святым». Тут, однако, случился великий парадокс: так оно, по сути, и было. Конечно, физиология тоже – возможно, это было наследственное, но, как замечали его современники и собутыльники (я кое-кого знала), Веничка над всеми ними возвышался как Монблан над равниной. И дело даже не в таланте – можно им обладать и не быть личностью – а в каком-то особом величии. Масштабе личности.

Вот этот масштаб и играет Вертков – на разрыв, что называется, аорты, на последнем дыхании, скороговоркой чеканя великий текст, возвышая и понижая голос, и постепенно приводя нас, не побоюсь этого слова, к катарсису. Вот где, товарищи, дышит почва и судьба, вот где зритель, дыша в унисон, улетает вместе с актером в горние выси – хотя речь-то вроде идет о том, кто, где и сколько выпил: «и немедленно выпил».

Симфония, написанная Ерофеевым, гением, поднявшимся до метафизических высот русского, опять же не побоюсь этого слова, духа посредством регулярного пьянства – это, конечно дорогого стоит… Как это передать, «всего лишь» читая текст, пусть и технично, - трудно понять. Можно сказать, цитируя классика, такое погружение не читки требует с актера, а полной гибели всерьез.

..В общем, через неделю СТИ открывает сезон. И «Москва-Петушки», и «Записки покойника», и «Самоубийца» - в репертуаре. Театру всего-то пятнадцать, чего не скажешь: впрочем, может, именно потому, что молодой, такой живой. Совсем не похожий на МХАТ в интерпретации Булгакова и Женовача. Как-то так.