Виктор Коркия: "Я прохожу сквозь тьму, как тьма сквозь свет"

Сергей Алиханов

Виктор Коркия родился в Москве в 1948 году. Окончил Московский Авиационный Институт. В 70-х занимался драматургией в театральной студии Алексея Арбузова. Стихи публиковались в журналах: «Знамя», «Дружба Народов», «Юность», «Арион», «Вестник Европы», «Иерусалимский журнал\», «Горизонт» и в других изданиях.

В течении 24 лет (1976-1990 гг.). работал в отделе поэзии журнала «Юность». Был председателем Московского клуба «Поэзия». Постмодернистское творчество Виктор Коркия входит в учебные программы, изучается на филологических факультетах гуманитарных ВУЗов страны.

Пьесы, трагикомедии, философские клоунады Виктора Коркия шли и идут на театральных сценах России и за рубежом. Стихи переведены на английский, французский, немецкий языки. Член Союза писателей СССР.

Прекрасно помню - хотя с тех прошло уже больше 40 лет! - как мы познакомились с Виктором Коркия. К тому времени редакция журнала «Юность» уже переехала из узкого помещения бывшей конюшни имения Волконских на Поварской улице, и стала занимать просторный этаж на площади Маяковского. В тот день, совершая свой еженедельный литературный обход, я приоткрыл дверь отдела поэзии в журнале «Юность», и обнаружил, что за столом заведующего никого нет. Открыв дверь пошире, я увидел за столом напротив открытое и доверительное лицо ровесника - с колоссальной черной шевелюрой на голове и с усами.

- А где же начальство? - спросил я.

- Цифры рисует, - ответил новый сотрудник.

- Какие цифры, где рисует? - не понял я.

- Белой краской, тонкой кистью, на внутренней стороне шин своих «Жигулей» - чтобы их не украли, - пояснил мне Виктор, и тонко, и почему-то грустно улыбнулся.

Виктор Коркия, проработав четверть века в журнале «Юность» в самый разгар эпохи «перекрестного опыления» (https://alikhanov.livejournal.com/2267762.html) - издал только один-единственный сборник стихов. Но почему только один? - когда за те же годы литсотрудники журналов наиздавали до 45-ти сборников на брата?! Почему так произошло, я понял уже сам и гораздо позже, когда наш общий товарищ торжественно вручал Виктору свое итоговое восьмитомное собрание собственных сочинений, Виктор улыбнулся и сказал:

«А ты не боишься, что твои стихи затеряются в твоем восьмитомнике»?

Деликатнейший изо всех известных мне людей, Виктор, как мне кажется, всегда чуточку сомневается - а вправе ли он обнародовать, и придать публичности строки, которые были нашептаны ему, кажется, самой Музой:

Ты мимоходом проходишь своим чередом.

Вечной весной упоительно капает с крыш.

Жизнь под водой превращается в жизнь подо льдом.

Но подо льдом ты над жизнью и смертью паришь!..

Так далеко я не видел еще никогда.

Свет неизвестной звезды, отраженной в реке.

Царь одиночества, царство твое – немота.

Что ты стоишь? Уходи, как пришел, – налегке...

И действительно фигура автора несколько мешает, когда едва прочитанные строки стали твоими спутницами, и будут навсегда звучать у тебя в душе:

Оркестр играет в промежутках

Истории, где нет меня,

играет на моих уступках,

на паперти, на злобе дня.

И кажется, строкой бегущей

впечатан день, и год, и век –

и только букв, горящих, бег

во мгле судьбы быстротекущей!..

Виктор Коркия читает свои стихи:

Артем Скворцов филолог, критик и поэт написал в «Арионе»: «Поэзия Коркия — искусство концентрата. Стихи его не поддаются компрессии: слова и так уже сжаты до предела. И надо бы не полениться добыть в крупной библиотеке тоненький сборник в белой обложке, чтобы поймать себя на том, как, в духе автора, потянет на каламбур: обнаружил Коркия у себя в подкорке я. Эти стихи обладают драгоценным свойством: они «образуют душу» в юности и тонизируют дух в зрелом возрасте».

А вот из учебника «Русская постмодернистская литература» доктора филологических наук Ирины Степановны Скоропановой: «Строительным материалом» для «Черного человека...» Виктора Коркия послужили «Моцарт и Сальери» и «Борис Годунов» Пушкина, цитаты из которых густо насыщают текст, а также пьесы Шекспира, у которого заимствованы некоторые сюжетные ходы.

Встречаются одиночные цитаты из Библии, произведений Гоголя, Маяковского, Булгакова, Твардовского и других писателей.

Но все они даны в перекодированном, пародийном виде, ибо классический текст произносят актеры, использующие политические имиджи Сталина и Берия как комические маски. Это Сталин-миф и Берия-миф, созданные пропагандой.

Виктор Коркия вступает в игру с цитируемыми текстами, играет со своими гибридными персонажами-симулякрами, играет с актерами-исполнителями, играет со зрителем...»

В июньском номере журнала «Литературное обозрение» за 1981 год Виктор Коркия написал статью, в которой предрек: «Многое, слишком многое в современной жизни требует осмысления, и переосмысления, многие привычные понятия («отчий дом», «родные», например) - приобретают чуть ли ни метафорический смысл. Техника, ставшая бытом, техника с которой современный человек находится в постоянном контакте, прямо воздействует на общение человека с человеком. Наивно не придавать этому значение...»

Эта проблема стала одной из краеугольных тем творчества поэта. И я очень горжусь, что Виктор Коркия об этой совсем не очевидной тогда тенденции, написал в статье, посвященной выходу моей первой книжки стихов «Голубиный шум».

Так, собственно, и проходила наша жизнь в последние десятилетия - мы читали стихи друг друга, и конечно, стихи Виктора Коркия:

Улисс

Памяти матери

...где не бывал и не буду уже никогда.

Мимо реклам, супермаркетов, дансингов – плиз!

Царь одиночества, царство твое – немота.

Кто этот странник, присвоивший имя Улисс?

Жизнь под водой превращается в жизнь подо льдом.

Бедные девы по бедности рвутся в Париж.

Страшно не то, что других понимаешь с трудом.

Странно не то, что при этом над жизнью паришь.

И – как поется – мне некуда больше спешить.

Некуда больше – и можно вздохнуть наконец.

Можно идти по прямой и по кругу кружить,

чувствуя сердцем летящий сквозь сердце свинец.

Он убивает, но ты остаешься в живых.

Ты остаешься в живых, потому что весна.

Сам по себе – и вокруг ни своих, ни чужих.

Вольному – воля, живому – война не война.

Я равнодушен и к самой священной из них.

Адский соблазн – прикоснуться к живому огню.

К вечной невесте подходит красавец-жених.

Смотрит в бессмертную душу, как в зубы коню.

Хватит об этом. О чем говорить под конец

тысячелетия? Ложь на коротких ногах.

Радуйся, дура, жених у тебя красав e ц!

И не утонет в обманчивых русских снегах.

Мимо вокзалов, где женщины спят по-мужски.

Мимо Лубянки – на дикий сибирский простор.

Холодно, леди. Тоска промывает мозги.

Снег на вершинах Кавказских и Ленинских гор.

Я не распался на Владивосток и Ташкент.

Я не остался, Мария, как ты, за бугром.

Вечность не больше, чем этот текущий момент.

Дьявол не больше, чем бес у меня под ребром.

Ты, сверхдержава, не больше меня, и в тебе

есть и другие, идущие следом за мной.

Я выхожу из себя, растворяясь в толпе.

Кладбище света стоит у меня за спиной.

Радуйся, старче, что в прошлом прошедшего нет.

Нет ничего – ни тебя, ни былого, ни дум.

Смутное время не слышит течения лет.

Смутное время течет, как текло, наобум.

Ты мимоходом проходишь своим чередом.

Вечной весной упоительно капает с крыш.

Жизнь под водой превращается в жизнь подо льдом.

Но подо льдом ты над жизнью и смертью паришь!..

Так далеко я не видел еще никогда.

Свет неизвестной звезды, отраженной в реке.

Царь одиночества, царство твое – немота.

Что ты стоишь? Уходи, как пришел, – налегке.

Мимо Кремлевской, Берлинской, Китайской стены,

мимо германской, афганской, чеченской войны,

мимо гражданской, заросшей быльем до поры,

мимо срытой Поклонной горы.

Мимо века иного, с которым лишь мeльком знаком.

Мимо праха родного за темной стеной на Донском.

ПРЕДЫСТОРИЯ

Предыстории - как не бывало!

Люди добрые, мне повезло.

Замурованы окна подвала -

и прощай социальное зло!

Кончен бал! Перерыв на обед.

За несчастные три пятилетки

накопили немного монет -

и в пампасы из лестничной клетки!

И осталось - всего ничего:

лейтенанта запаса выносят,

снег летит на седины его,

кто-то слово над ним произносит,

краем уха я слушаю речь,

и дымит снеготаялки печь...

Вижу издали в общих чертах

все, чем был исторически связан,

вижу разом и двор, и чердак -

мир, которому жизнью обязан.

Я ушел из него, и замнем,

я ушел, я успел, я не умер,

ничего я не знаю о нем,

потому что в нем жил, а не думал.

Дым отечества, общий привет!

Неужели я так фраернулся -

проморгал перерыв на обед,

а с обеда никто не вернулся...

Тихий ужас - уже старожил!..

Я родился, но этого мало, -

Бог не выдал, и век удружил -

вот и жил как ни в чем не бывало!..

А теперь, по прошествии лет,

не спасает и явка с повинной...

Предыстория - голый скелет

приснопамятной речи поминной!..

То ли снег, то ли пух с тополей,

я не принят еще в пионеры,

мы попарно стоим в Мавзолей

на пороге космической эры,

предыстория, все впереди,

ветер красные флаги полощет,

алый галстук горит на груди,

я материю помню на ощупь.

не могу - невозможно понять:

это было - а в жизни, в кино ли? -

или время торопится вспять,

и динамик хрипит в радиоле:

без конца продолжается речь,

и дымит снеготаялки печь.

Этот дым надо мною плывет,

этот ржавый дредноут маячит,

этой речи никто не прервет,

не поймет, не простит, не заплачет,

не вздохнет: извини, лейтенант,

до свиданья, товарищ, до встречи.

подыграй для души, музыкант,

после этой пронзительной речи,

кто погиб, ни за что не умрет,

панихида, отцы, отпадает,

предыстория, полный вперед,

а история всех оправдает!..

***

О, лишние дела!

О, лишние желанья!

О, мысли на бегу от дома до метро!

Синеют впереди

застуженные зданья,

куда ни поглядишь -

все голо и мертво...

А все-таки смотрю,

процеживая взглядом

сквозь паутину зимнего куста:

вот дом,

вот переход,

вот эти люди рядом

на остановке у моста.

Когда притормозит

ковчег битком набитый,

протиснусь внутрь

и там

столкнусь лицом к лицу

с возлюбленной страной,

с Россией в кровь умытой,

неведомо куда летящей по кольцу.

И зверский вид старухи,

спящей стоя,

и женщина в слезах,

и пьяный инвалид,

и утро за стеклом -

туманное, седое,

и в тесноте тепло.

и сердце не болит.

И сталинский портрет

над молодым шофером,

и русский вечный жид,

печальный, как еврей,

и черный человек

с невозмутимым взором -

родной советский негр,

прижатый у дверей.

О, только бы пятак

негнущейся рукою

найти между платком и коробком!

Каких-то семь минут

дышать в лицо другое.

смотреть -

глаза в глаза -

и думать о другом...

ПОЛУСОНЕТ

Чему я был бы рад лет сто назад?

Кем стал бы Юлий Цезарь в Третьем Риме?

Пока народы мира бьют в набат

и люди доброй воли иже с ними,

хотел бы я купить вишневый сад

и ощутить сквозь сон под сенью струй

укус, переходящий в поцелуй...

Владимиру Бережкову

...Вдох на выдохе, выдох на вздохе.

Между ними проходят эпохи.

Между ними – война мировая.

А потом – тишина гробовая.

А потом – начинается снова.

А вначале – как водится, слово.

В этом слове вся тайна сокрыта.

В этой тайне собака зарыта.

Немота

Когда слезоточивый газ

течет из юных женских глаз,

и звезды, ставшие очами,

пронзают бездну пустоты, –

вселенский голос немоты

звучит безлунными ночами.

И крик души – безмолвный крик

над Гибралтарскими Столбами

летит, отпущенный губами

в Аид сошедших Эвридик.

И отражаясь от небес,

окутывает Пиренеи,

и немота шумит как лес,

и небо кажется темнее,

чем тьма, чем истина, чем крик,

который все летит, немея,

и нет ни одного Орфея

на миллионы Эвридик.

Свободное время

(отрывок из поэмы)

Перебираю прошлое в уме.

Читаю, но не вижу в этом смысла.

Один и тот же день меняет числа,

и лето приближается к зиме,

минуя осень...

Мимо, мимо, мимо!..

Как снег, мерцает битое стекло.

И прошлое уже необозримо,

и кажется, от сердца отлегло...

Чем дальше, тем прелестней суета.

Мельканье лиц, чужих и непохожих,

прохожие бегут среди прохожих,

спешат занять свободные места

в автобусах и театральных ложах,

на кладбищах...

Святая простота

на детских ликах и на пьяных рожах!..

И чудище стозевного метро

пар выдыхает – вздохи всех влюбленных

поверх отцов семейств и разведенных

к Всевышнему летят, как бес в ребро.

...Выходишь из себя в открытый космос

во времени, свободном и пустом,

теряешь голос, обретаешь голос

и говоришь – не то и не о том.

Имеет смысл и не имеет смысла.

Как битое стекло, мерцает снег.

Один и тот же день меняет числа,

и в человеке плачет человек.

Один за всех. Во времени свободном.

Не видя лиц, не слыша голосов,

в пространстве мертвом

телом инородным

душа летит на непонятный зов.

Живешь и умираешь.

Гром оваций.

Душа летит,

куда она летит –

одна среди Объединенных Наций,

конвенций,

интервенций,

деклараций –

куда?..

Кто понимает – тот простит.

Дона Анна

Взирают на меня из мглы бескрайней

супруг мой вечный и любовник тайный.

Два лика вижу в бездне бесконечной:

любовник тайный и супруг мой вечный.

Нет выхода из замкнутого круга,

и сорок раз они убьют друг друга.

Во мгле бескрайней, в бездне бесконечной –

супруг мой тайный, мой любовник вечный!..

Денису Новикову

***

Вне зависимости от

и при этом не взирая,

жил бы я наоборот,

жил бы я не умирая.

Как небесный старожил,

близкий ангелам по духу,

жил бы я и не спешил

топором убить старуху.

Так и так она помрет -

часом раньше, веком позже...

Но в грядущее, как в рот,

не могу смотреть без дрожи.

Или кровь, что там течет,

сквозь меня не протекает,

или прошлое не в счет,

или жизнь моя не тает

с каждым часом,

с каждым днем,

с каждым годом,

с каждым веком...

Выпьем с горя -

и пойдем,

разойдемся по отсекам,

разбежимся кто куда,

растворимся без остатка

в яме Страшного Суда,

в бойне нового порядка -

вне зависимости от

той старухи убиенной,

что одна во всей вселенной

ни процента не берет.

Уроборус

Змей пожирает самого себя:

заглатывает хвост – и пожирает.

Но Искуситель сам с собой играет.

Так поступает Время, то есть я.

Я прохожу – и прохожу насквозь! –

сквозь этот мир как мировая ось

и прохожу насквозь сквозь мир иной,

прокладывая смертным путь сквозной.

Неважно как, неважно почему –

я прохожу сквозь свет, как свет сквозь тьму,

и тайна для того, в ком тайны нет.

Я прохожу сквозь звезды и сквозь слезы,

сквозь жар пустынь и русские морозы,

сквозь Древний Рим и Гефсиманский сад,

сквозь ад земной и Дантов дивный Ад!

И собственную сущность истребя,

я обретаю полную свободу –

чтобы пройти насквозь и сквозь себя,

как свет сквозь свет и как вода сквозь воду.

За веком век – и вновь, и вновь, и вновь –

все по тому же замкнутому кругу,

где, умирая, шепчут: «Дай мне руку!..» –

но сквозь меня проходит лишь любовь!

Бегущая строка

«И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин».

Книга пророка Даниила,

Оркестр играет между нами,

но между нами – пропасть. Звук

лавирует между домами,

но без муз ы ки – как без рук.

Не наш пример – другим наука.

Не наш, но эта синева,

но эта музыка без звука,

как в старом добром синема!..

Оркестр играет в промежутках

Истории, где нет меня,

играет на моих уступках,

на паперти, на злобе дня.

И кажется, строкой бегущей

впечатан день, и год, и век –

и только букв, горящих, бег

во мгле судьбы быстротекущей!..

Они горят на каждом доме

по всей расхристанной стране,

и на безвестном танкодроме

солдаты курят на броне.

Оркестр играет между ними,

бежит бегущая строка

между чужими и родными –

сквозь нас, сквозь них, через века...

Оркестр без музыки играет,

играет на своем веку,

пока бегущая стирает

строка – строку, строка – строку...

Монолог Офелии в образе Луны

(из пьесы «Гамлет.ru»)

Синьоры, я – Луна, планета Снов!

Я освещаю отраженным светом

сон разума, брожение умов,

священный ужас, свойственный поэтам,

безумный трепет непорочных дев

и непорочный трепет дев безумных,

кровосмешенье датских королев

и робкие шаги злодеев юных.

Мои лучи слепят глаза слепцов

и заполняют пустоту природы,

и праотцы взирают на отцов,

на вымершие города и роды,

как Бог живой на вымерших богов,

как дети на отцов своих ушедших,

но отраженным светом всех веков

я обливаю только сумасшедших!

Я развращаю просвещенный ум

и отвращаю от дневного света.

Бесплодные плоды великих дум

я заполняю пустотой Поэта.

И в пустоте я воздвигаю свой

златой чертог! И все в моем чертоге -

ползучий гад, и человек, и боги -

все что ни есть – и сам чертог златой!

Мой свет, синьоры, – это высший свет,

а высший свет, синьоры, – свет бессрочный -

свет истины, которой в мире нет,

и слезы девы, может быть, порочной!..

Владимиру Алексееву

***

О, Гималаи!..

О, Гималаи!..

Сквозь государственный строй облаков

белые люди, миклухи-маклаи,

смотрят в туманные дали веков.

Может быть, там, за чертой горизонта,

на расстоянии жизни моей,

синие волны Эвксинского Понта

или других благодатных морей...

Так далеко я отсюда не вижу

и не затем я на свете живу,

чтобы однажды представить Парижу

полный отчет о своих рандеву.

Бедный дикарь, я прикину на пальцах

жалкой судьбы световые года.

Черная дума о звездных скитальцах

в царстве теней не оставит следа.

Смутное время на жидких кристаллах

нервно пульсирует, но не течет.

Я отстаю от народов отсталых

и закрываюсь от них на учет.

Я изуверился в людях и зверях.

Вся пропаганда добра и любви

дыбом стоит, как всклокоченный Рерих,

на просвещенной дворянской крови.

Все человечество – лишние люди,

совесть моя перед ними чиста.

Легче простить христианство Иуде,

чем допустить иудейство Христа.

О, Гималаи, Тибеты, Тянь-Шани!..

О, Пиренеи, Карпаты, Кавказ!..

Три папуаса в родном Магадане

мрачно жуют социальный заказ.

Где не ступала нога человека,

я прохожу, как Батый по Луне.

В каменных джунглях ХХ века

дети поют о холодной войне.

***

Одна из пятниц на неделе,

когда во рту слегка горчит,

и хочется побыть в постели,

и телефон с утра молчит.

Одна из пятниц тех ленивых,

когда больные не больны,

когда на счастье всех счастливых

в своей неволе мы вольны.

Одна из пятниц тех печальных,

когда без видимых причин

мне жалко женщин идеальных

и жалко роковых мужчин.

***

Племя бездомных

слоняется между домами,

не признавая в себе

ни отцов, ни детей.

Властители дум,

потерявшие власть над умами,

лелеют мечту

запустить генератор идей.

Но двигатель вечный

лежит посреди сверхдержавы,

под небом открытым

ржавеет на скотном дворе.

И дети,

забытые Богом,

по-своему правы,

когда равнодушны

к зловещим словам о добре...

***

Статýя сойдет с пьедестала без помощи ног.

Но тьма велика, и никто ничего не заметит.

И облик Диавола примет разгневанный Бог,

и двадцать веков светом истины разом осветит.

Но что нам до истины? – этот холодный огонь

исходит с небес, до которых любви не добраться.

Свеча догорает, и воск обжигает ладонь.

Того и люблю, с кем придется навеки расстаться.

Закаты Европы красивы в пространстве пустом.

Статуя без ног переходит века и границы.

Статуя без ног огибает пустующий дом.

Свеча догорает, и ты опускаешь ресницы.

Природа боится, но не пустоты, а себя.

Себя, то есть тех, кто собой заполняет природу.

Статуя без ног заполняет природу, и я

уже не могу различить пустоту и свободу.

***

Он так хотел сойти с ума,

но как-то не сходилось.

Он вышел из дому. Зима

белела и светилась.

Он посмотрел по сторонам,

превозмогая жалость:

белело тут, светилось там,

а жизнь не получалась.

Он шел в толпе, томясь одним –

умом, и тьма народа

взаимодействовала с ним

как мертвая природа.

Круговорот каких-то морд

урчал и мыслил здраво,

и как великий натюрморт

лежала сверхдержава.

Над ней луна средь бела дня

плыла в небесной сини.

Он шел, молчание храня

от имени России.

Он понимал ее умом

и понимал поэта,

который смел сказать о том,

что невозможно это.

Но пусть и Запад, и Восток

исполнены коварства,

Россия все-таки не Бог,

а Бог – не государство.

***

Мы перешли пределы откровенности,

однако сохранили про запас

испытанные нравственные ценности,

которым грош цена уже сейчас.

Не с пьяных глаз мы брали обязательства,

мы трезво все продумали сперва,

но властно предъявили обстоятельства

свои бесчеловечные права.

И все потенциальные возможности,

и все прекраснодушные мечты

открылись вдруг во всей своей ничтожности

в час ночи под покровом темноты.

И за окном кончалось мироздание,

и миллионы одиноких глаз

из космоса смотрели без сознания,

как коллективный Бог, на смертных нас...

Идиллия

Вид раздевающихся женщин на фоне моря и заката.

Солдаты смотрят исподлобья туда, куда смотреть не надо.

Реальность: шум прибоя, пена... За мокрой ржавчиной решетки

пляж дома отдыха военных, их жены, спины, дети, лодки...

Красавец с волосатой грудью на красном надувном матрасе

для женщины не оторвется от книги о рабочем классе.

Она протягивает персик, а он не хочет и не может,

а я хочу, да только вряд ли она мне персик свой предложит...

О тривиальные сюжеты! О двухнедельные романы,

в которых слиты воедино любовь и солнечные ванны!..

Понять бы раньше, знать бы прежде, какие протянулись нити

от символической одежды до человеческих открытий!..

Прекрасно!.. Это жизнь проходит. Идет, проходит, остается.

И горизонт неощутимый, и полный кайф, и сердце бьется!..

На фоне моря, моря и заката, тасуя жаждущие лики,

Орфей играет на гитаре простой советской Эвридике.

Сквозь нежный шепот окрик властный летит на чей-то детский лепет.

Одеколон благоухает, душа испытывает трепет.

Проклятым прошлым наслаждаюсь, ловлю его очарованье...

Несокрушимый взгляд солдата реальней, чем существованье.

Шуршит под камешком газета о политических решеньях,

о повышеньях, покушеньях, международных отношеньях.

Демографические взрывы, пришельцы из других галактик –

и тем же камешком прижатый невинный ситцевый халатик...

Открыта всем на обозренье изнанка мировых иллюзий.

На теплой гальке высыхает прозрачная душа медузы...

Отныне – так, а не иначе. Отныне – и уже навеки.

И знание о жизни больше, чем об отдельном человеке.

Мужчина поправляет плавки, как полагается мужчине,

и съев на всякий случай персик, скрывается в морской пучине.

Прощай, свободная стихия! Паситесь, мирные народы,

на фоне моря и заката, на лоне вымершей природы!

И обнаженная натура невинно смотрит на солдата

на фоне моря и заката, на фоне моря и заката...

Стансы

В беспамятстве юном, в безгласной стране

посмертные лавры мерещились мне.

В их сладостном шуме, в их смутной тени

шутя прожигал я ненужные дни.

Как бес, имитируя зверскую страсть,

я спал с дочерями имеющих власть.

В безвременье зыбком зубами скрипя,

подпольной любовью я мстил за себя.

Недвижно среди гробовой тишины

застыл я над вечным покоем жены.

В пластмассовой урне твой прах номерной,

и фото на паспорт — твой облик земной.

В дали магаданской, хлебнув от людей,

забудет меня плоть от плоти твоей.

Я буду лежать перед ней недвижим —

отцом не отцом — ни родным, ни чужим.

Ода Театру

Памяти замечательных артистов

и педагогов школы-студии МХАТ

Т.И. Васильевой и И.М. Тарханова

Театр – просцениум Вселенной,

где свет и слово, жест и звук

преображаются – и вдруг

приобретают смысл мгновенный.

В театре время не течет,

а протекает вне закона,

и так как это время oно –

не принимается в расчет.

Предмет театра беспредметен,

и сам театр не есть предмет,

но – звездный час, и лунный свет,

и эхо закулисных сплетен!

Игра, и музыка, и смерть

на фоне легких декораций,

сон разума и гром оваций,

и сцены призрачная твердь.

Господь!

Я есмь живой мертвец.

Душа уже оттрепетала.

Но смотрят из глубин астрала

Бог-Дух, Бог-Сын и Бог-Отец

с улыбкой – и восходит вдруг

неведомый и юный гений,

и время замыкает круг

в пустом пространстве сновидений.

Не в том ли тайна бытия,

не в этом ли вся суть искусства –

что есть одно живое чувство:

я – это вы, вы – это я!

Когда уходит в никуда

то, что приходит ниоткуда,

моя последняя причуда –

Театр, где горе – не беда!

И слово обретает звук –

и плоть от плоти, боль от боли –

король своей последней роли

в магический вступает круг.

И этот театральный свет

вдруг освещает тьму Вселенной –

и жизнь, в которой жизни нет,

вдруг обретает смысл мгновенный!..

***

Жизнь сложилась как сложилась,

ничего иного нет –

так писалось, так дружилось,

столько зим и столько лет.

Млечный путь ведет под землю,

осень плачет по весне.

Только то, чему я внемлю,

только то и внемлет мне.

И летит, летит мгновенье,

жизни равное, во тьму

сквозь последнее томленье,

непосильное уму…

* * *

Никто за музыку не платит,

никто шампанское не пьёт.

Кто даром времени не тратит,

тот, может быть, и не живёт…

Вечерние огни

…А за окнами — снег, зима,

чисто русский собачий холод.

Я ещё не сошёл с ума,

но уже далеко не молод.

Грустно всё-таки. Дверь скрипит.

На морозе собака лает.

Враг не дремлет, и друг не спит.

И пощады никто не желает.

Созерцание

В одиннадцать ляжешь — подымишься в восемь!

На улицу глянешь — на улице осень.

Приметы опасны — и листья, и лужи.

Кому-нибудь лучше, кому-нибудь хуже…

Кругом новостройки, постройки, пристройки.

Подростки разводят костёр на помойке.

Гитары, джинсовки, прыщавые лица.

Бежит фокстерьер, поводок волочится…

Угрюмая бабка на свалке шныряет,

пустые бутылки в мешок собирает…

Как хочется жить, осознав, что невечен,

как будто бы утро настало под вечер…

* * *

Если постараться, если вникнуть,

стоит ли вниманье привлекать?

Можно к одиночеству привыкнуть —

мало ли к чему не привыкать!

Я могу довольствоваться малым.

Не пора ли выйти из игры?

С головой укроюсь одеялом —

и открою новые миры.

Как улитка или черепаха,

в спячке познающая себя,

за кордоном нищеты и страха,

за границей собственного я.

***

Люблю, когда меня приводят в чувство

жрецы официального искусства.

Их уши занавешены лапшой,

их идеалы вечны и нетленны.

Со всех сторон их защищают стены,

в которые не вхож никто чужой.

И я не знаю, кто я в их кругу,

и чувствую себя всю жизнь в долгу -

не перед ними, нет, а перед теми,

кто верит им и не поверит мне...

***

Все по чужим гуляю свадьбам,

за счастье, за здоровье пью.

Все по чужим красивым судьбам

выстраиваю жизнь свою.

И вижу: я не единичен.

Я одинок, но не один.

И - горько, горько! -

мне привычен

и алкоголь, и никотин.

И полон откровенной жажды

соседки увлажненный взгляд,

и целоваться волен каждый,

и пробки в потолок палят!..

И пусть разводы винных пятен

напомнят лишний раз о том,

что до конца еще не спятил

и что не лишний за столом.

Под звуки музыки гремящей

я буду жить, пока я жив,

и не сыграю в долгий ящик,

стаканчик водки осушив.

Пылайте, свадебные розы!

Не плачь, товарищ дорогой!..

Невидимые миру слезы

немыслимо смахнуть рукой...

СТИХИ ИЗ БЛОКНОТА

Мой круг знакомств. Мой круг знакомых. Я

внутри него. Мой круг. Я им охвачен.

И выйти из него - как из себя.

Он задан мне. И я им обозначен.

Вот телефоны.

Все.

От А до Я.

Фамилии и цифровые коды.

И выбор как бесценный дар свободы.

***

Мы перешли пределы откровенности,

однако сохранили про запас

испытанные нравственные ценности,

которым грош цена уже сейчас.

Не с пьяных глаз мы брали обязательства,

мы трезво все продумали сперва,

но властно предъявили обстоятельства

свои бесчеловечные права.

И все потенциальные возможности,

и все прекраснодушные мечты

открылись вдруг во всей своей ничтожности

в час ночи под покровом темноты.

И за окном кончалось мироздание,

и миллионы одиноких глаз

из космоса смотрели без сознания,

как коллективный Бог, на смертных нас...