Дело в том, что у нас принято большое количество законов с очень неясными формулировками. Когда норму закона можно трактовать как угодно. Например, что такое «оскорбление чувств верующих»? Что такое «чувства»?
Как прокурор может замерить это чувство?
Во-первых, прокурор не может оценить чувства другого человека, порой даже свои мы толком иногда не можем оценить, не то, что другого. А уж сажать за это тем более. Точно так же в свое время — я был тогда еще в думе — выступал против закона об экстремизме. Я показывал десятки формулировок, которые невозможно квалифицировать точно. Есть базовые требования к закону, юристы это знают. Одно из базовых требований – ясность формулировок, не допускающая произвола.
У нас принимаются репрессивные законы, которые специально созданы для произвола. И этот закон о «фейк-ньюз» и об оскорблении государства написан точно так же. Написан таким образом, что конкретный прокурор, либо конкретный следователь, конкретный судья, именно он будет определять, было здесь оскорбление, или нет. Было здесь попрание чьих-то чувств и эмоций, или нет. В этом смысле этот закон ужасный, потому что открывает широкую дорогу для самого широкого и разнузданного произвола.
Есть еще два момента. Первое я уже сказал – это законы, дающие основу для самого широкого произвола. Второе. Кто будет применять этот закон? Это будет Роскомнадзор, прокуратура, Следственный комитет и наши суды.
Мы, когда анализируем какой-то закон или общественное явление, всегда должны помнить о мотивациях тех людей, которые будут их применять. Какая мотивация у силовиков? Нам она хорошо известна. Каждый год они делают отчёты, пишут отчеты в Москву. Каждый год начальники в регионах спрашивают со своих подчиненных. Чем замеряется работа, например, сотрудников Центра «Э», сотрудников СК или сотрудников ФСБ? Количеством заведенных и доведенных до приговора уголовных дел, неважно, касается это терроризма, экстремизма. И сейчас появляется новое поле для бурной деятельности – так называемые «фейки» и оскорбления.
Совершенно очевидно, что если у вас в государственной системе есть институты, набор требований которых является количество возбуждённых дел, понятно, что эти люди будут привлекать к ответственности людей даже тогда, когда людей, которых надо привлекать к ответственности, в реальности нет.
Понятно, что если у вас есть структуры, мотивированные на уголовные, административные дела против граждан, и их об этом спрашивают, ведут статистику об их работе, — понятно, что эта статистика будет предоставлена. И в условиях, когда в России нет независимого суда, который мог бы и должен был бы ставить предел произволу, — суд является частью репрессивной машины – мы это прекрасно знаем. Только 0,5% от всего числа приговоров оправдательные. Полпроцента.
Ясно, что в этой ситуации суды не могут быть фильтром для произвола. Кто еще мог быть фильтром для произвола? – законодательные органы власти, которые бы контролировали, вызывали «на ковер», спрашивали, — их у нас тоже нет. Поэтому общество и каждый конкретный человек в нашей ситуации, после принятия этих законов, остается один-на-один с репрессивной машиной, которой надо выполнять и перевыполнять планы.
Я смотрел тех депутатов, которые докалывали этот закон, говорили: нет, да что вы волнуетесь, ничего нового мы не принимаем, никаких репрессий не будет, вы нас неправильно поняли. Да правильно мы вас поняли. Что вы нам лапшу на уши вешаете?
Если есть размытая статья, которая открывает широкие возможности для произвола и если есть органы, работа которых состоит в наработке массы дел, и если нет никаких институтов, которые могут остановить этот произвол – суды, законодательные органы, — произвол будет. И он будет широким.
И в этом смысле – да, мы спускаемся все ниже и ниже, спустились еще на одну ступеньку. У нас появится еще одна категория политических репрессированных граждан, появится новая категория цензуры, прямо запрещенная в Конституции. У нас появится новые миллионы, а Роскомсвободы говорит, что у нас уже миллион аккаунтов заблокировано, — миллионы заблокированы, а будут еще миллионы заблокированных аккаунтов. И последнее – какие будут последствия для власти и общества?
Будет два основных последствия для власти. Первое — и так власть по всем соцопросам воспринимается как чужая. Люди мыслят — как и в советское время — есть мы, люди, и есть «они». «Они там, наверху». Мы живем своей жизнью, они живут своей жизнью, а в последние годы эти «они» начинают нас еще и репрессировать. Поэтому то снижение рейтинга власти, которое мы наблюдаем за последний год, которое было связано не только с пенсионной реформой, но и с ростом налогов, ростом тарифов, цен, акцизов, ЖКХ и так далее — власть продолжит терять. У нее и так мало доверия, и она продолжит терять доверие.
И градус ненависти к власти будет расти. Потому что чем больше власть репрессирует обывателя — а в этом законе что еще важно? Раньше удар наносился по оппозиции.
И простые люди могли сказать: ну да, нам не нравится, что бьют по оппозиционерам, но хотя бы не по нам.
Вот законы такого рода — об оскорблении чувств верующих, о «фейк-ньюз», об оскорблении власти – они уже набрасывают сеть не на активистов. Они набрасывают сеть на простых обывателей. Были знаменитые истории у меня в Барнауле с Марией Мотузной, когда за лайки и перепосты. То есть, как раз уже начинается процесс перехода репрессивной практики государства от активистов на обывателей.
Полная версия интервью - здесь.