Дежавю по-российски: 18 декабря Юрия Дмитриева будут судить заново

Об исторической памяти, об историке Юрии Дмитриеве, о том, как его судьба связана с судьбой практически каждого жителя страны написал в ФБ писатель Леонид Бахнов:

«Есть такое французское слово – дежавю. Вернее, уже почти русское – так часто оно используется в нашей практике последние лет пятнадцать. Причем, по разным поводам, в основном печальным, вызывающим стыд и гнев.

Вот и сейчас. 13 декабря исполнилось два года с того дня, как был арестован Юрий Алексеевич Дмитриев, чье имя сегодня известно всему миру, в чью защиту на протяжении полутора лет не уставали выступать известнейшие люди планеты. И сейчас им приходится не уставать по-новой. Выпущенный на свободу в апреле, сейчас по другому, еще более циничному и абсурдному обвинению, он вновь находится в заключении.

18 декабря предстоит судебное заседание – теперь уже по новому делу.

Все повторяется. Дежавю.

Поздней осенью прошлого года я был на суде в Петрозаводске. Вернувшись, написал текст, который вы сейчас прочитаете. Не пришлось исправлять даже запятой – настолько ничего не изменилось. Низкий поклон Юрию Алексеевичу, хранителю нашей памяти. И пожелание свободы, конечно.

Почему я поехал в Петрозаводск

Честно сказать, ни на что такое я не надеялся. И меньше всего на то, что наш приезд как-то повлияет на очередное судебное решение. Постоим в коридоре – в зал суда все равно не допустят. Покажем, что мы – есть. Пусть Юрий Алексеевич увидит, что к нему не заросла народная тропа. Ну и эти, судейские - пусть.

Почему я поехал в Петрозаводск?

Моего деда, Александра Платоновича Моррисона-Юревича расстреляли в 37-м, сразу после оглашения тройкой приговора в Ростове. Был он редактором газеты «Таганрогская правда». Когда только они с женой и моей шестилетней мамой приехали в Таганрог, их на время поселили в небольшом доме, где никто не жил, была поздняя осень, холодно, стали топить печь, и тогда дед заметил, что разжигают дрова пожелтевшими исписанными листами бумаги. Оказалось, это дом, где жил Чехов. А листы – это рукописи. Которые идут на растопку.

Дом-музей А.П. Чехова – это его заслуга. Бюст Антона Павловича перед музеем – это работа моей бабушки, скульптора Веры Георгиевны Морозовой. Когда мы с женой в 1994 году приехали в Таганрог, никто в музее не знал, как он возник, и кто автор бюста.

Очень благодарили, что мы им открываем великую тайну. Хотя на открытие музея приезжали многие из тогдашних, 1934 года, випов, включая Книппер-Чехову и Валентина Катаева, и была даже выпущена посвященная событию книга с фотографиями и в твердой обложке. Но книга с именами и лицами врагов народа вскоре была уничтожена и изъята из библиотек, единственный, может быть, ее экземпляр сохранился у нас в семье.

Много позже, в 1990 году на волне перестройки вышла мемуарная книга моей мамы, Нелли Морозовой «Мое пристрастие к Диккенсу», где она много рассказывала о своих матери и отце, тогдашний тираж в 50 тысяч(!) быстро разошелся, поэтому в Таганроге ее не знали. Деда приговорили к 10 годам «без права переписки», в 1956-м реабилитировали.

Около трех лет назад, когда возникло движение «Последний адрес», таганрогские энтузиасты захотели, чтобы табличка появилась и на доме, где жил мой дед.

Год назад идея окончательно провалилась. Нынешние жильцы не хотят, чтобы их дом захламляла доска с именем невинно убиенного. Дом добротный, отремонтированный – нафига его компрометировать какой-то сомнительной памятью.

Не могу я узнать и то, в какой яме, в каком лесу или под какой танцплощадкой покоится тело моего деда – ростовские власти молчат, как партизан на допросе. Им-то зачем, чтобы потомки знали, где они могут найти прах своих дедов-прадедов, неровен час, еще навещать повалят, эффективного менеджера дискредитировать.

Юрий Алексеевич Дмитриев всей своей жизнью этому противостоит. И сейчас его судят. Вместо того, чтобы осудить тех, кто пытал, расстрелял и превратил в лагерную пыль миллионы.

Поэтому я и поехал. В память деда. И чтобы низко поклониться (или хотя бы похлопать, пока его будут вести по судебному коридору) великому человеку нашего времени.

Все было нарисовано по лекалу. Сам суд. То, что отвергли ходатайство адвоката об изменении меры пресечения подсудимому. То, что решение перенесли на следующий день, когда приезжих сильно поубавится.

Чуда не произошло. Что за всем этим стоит? Можно, конечно, аплодировать открытию Стены плача (хорошо, что пока еще не Стена палача), ни словом не обмолвившись о Дмитриеве и других жертвах сегодняшнего правосудия.

Много чего еще можно делать в подобном духе гибридного покаяния. Но мне отчего-то кажется, что сегодняшние наши властители ни на понюшку не верят, что память о них останется. Что именем кого-то из них назовут улицу. Или хотя бы переулок. Что им воздвигнут памятники - вместо того, чтобы уничтожить те, которых они понаставили. Да и нужно ли им это на самом деле?..

Почему-то я думаю именно так.

А вот мемориал в Сандармохе останется. Мемориал в Красном бору. Бутовский полигон. Совхоз «Коммунарка». Лет почти 20 назад я был в городе Кудымкар, там был обнаружен чуть не полуторакилометровый ров, куда сваливали тела расстрелянных и где готовились создать мемориал. Создали ли – не знаю. Но и эта память – останется. И будет когда-нибудь улица Юрия Дмитриева. В Петрозаводске. А может, и еще где-то.

И они это знают...»