Кулуарное соглашение о границе, подписанное главами Ингушетии Юнус-беком Евкуровым и Чечни Рамзаном Кадыровом 27 сентября, должно было закрыть давний спор о размежевании территории, однако вместо урегулирования конфликт, наоборот, резко обострился.
В столице Ингушетии Магасе начались массовые митинги, к которым присоединились многие депутаты ингушского парламента, - напоминает На сайте Московского Центра Карнеги специалист по Северному Кавказу Константин Казенин.
Причина нынешнего конфликта, как и у многих других на постсоветском Северном Кавказе в хитросплетениях административно-территориального деления советских времен. В 1920-е годы двум родственным народам были выделены две отдельные автономные области: Ингушская и Чеченская, в 1934 году их объединили в Чечено-Ингушскую автономную область, а в 1936 году – в автономную республику. Автономию упразднили в 1944 году после депортации чеченцев и ингушей, и восстановили в 1957 году в новых границах. Тогда же ей не были переданы входившие ранее в ее состав территории вокруг Владикавказа, столицы Северо-Осетинской автономной республики, на которых ингуши проживали совместно с осетинами, но взамен присоединили земли на северо-востоке, где большинство составляли русские.
С распадом СССР сепаратисты провозгласили Чеченскую Республику Ичкерия, а Ингушетия в 1992 году стала отдельным субъектом в составе РФ, оказавшись между двух огней: на востоке полыхала Чечня, а на западе – конфликт в Пригородном районе Северной Осетии с десятками тысяч беженцев-ингушей. И в этих условиях первый президент Ингушетии Руслан Аушев с нуля создавал региональную систему управления и обеспечивал выживание республики.
Тогда о демаркации границы между регионами речи не шло, в 1993 году Руслан Аушев и лидер непризнанной Ичкерии Джохар Дудаев подписали соглашение, согласно которому при определении границ за основу принималась граница между Чеченской и Ингушской автономиями на момент их объединения в 1934 году. Фактически же граница той линии соответствовала не полностью, но до этого несоответствия ни у кого не доходили руки, а впервые вопрос о ней всерьез встал только в 2013 году на фоне публичных пререканий руководства Чечни и Ингушетии, начавшихся после того, как летом в село Аршты, находящееся под ингушской «юрисдикцией», вошли около трехсот сотрудников правоохранительных органов Чечни с целью ареста тогдашнего лидера северокавказского бандподполья Доку Умарова.
Ингушские власти заявили, что истинным намерением зашедших в село Аршты чеченских силовиков было проведение митинга за включение села в состав Чечни. Руководители Чечни и Ингушетии выступали с резкими заявлениями, причем размеры спорной территории вышли далеко за пределы одного села. Затем Кадыров и Евкуров – скорее всего, по инициативе Кремля – отказались от взаимных претензий, а рейды чеченских силовиков прекратились. Снова актуальным он стал в августе этого года, когда в соцсетях появилась информация, что со стороны Чечни идет строительство дороги на одном из лесных участков, где граница вызывала разночтения. В Ингушетии стало нарастать напряжение. Ингушские блогеры в интернете и старейшины ряда тейпов призывали Евкурова не уступать ни метра территории. Нельзя исключать, что именно эти брожения сподвигли федеральный центр наконец поставить точки над «i» в пограничном вопросе.
В итоге в присутствии нового полпреда президента РФ в Северо-Кавказском федеральном округе Александра Матовникова Евкуров и Кадыров подписали соглашение о границе. Чеченский парламент его утвердил, а вопрос с Ингушским до сих пор неясен. По официальным сообщениям, 4 октября он проголосовало за, но некоторые депутаты заявили, что результаты были сфальсифицированы, и потребовали повторного проведения, которое не состоялось из-за отсутствия кворума.
Почему же эта тема была болезненной все последние годы? И почему она стала восприниматься острее после подписания соглашения?
Тема границы воспринимается остро в Ингушетии, из-за особенностей ее постсоветской истории: борьбы за свое существование между двух огней и стремлением обособиться от событий в соседнем регионе. Неудивительно, что сегодня, любые изменения баланса с соседними регионами воспринимаются в Ингушетии очень напряженно.
Реакция же на само соглашение объясняется кулуарным характером его заключения: «С народом не посоветовались...» В подписании без широкого общественного обсуждения могли увидеть попытку насадить в регионе политические практики соседней Чечни, где сложно представить себе публичные протесты против какого-либо решения власти. Перспектива усиления вертикали на грозненский манер в Ингушетии вызывает восторг не у всех.
В кулуарном решении обвиняются власти Ингушетии и конкретно Евркуров, а не Чечня, Кадыров или Кремль. Да и далеко не все депутаты Народного собрания согласились поддержать соглашение, а некоторые приняли участие в протестах, заявляя, что результаты голосования сфальсифицированы.
В достаточно замкнутом ингушском обществе колебания депутатов могут объясняться давлением общественного мнения. Но здесь есть важный момент: сюрпризы исполнительной власти депутаты стали преподносить именно тогда, когда начались митинги, а не когда с жесткими заявлениями по вопросу о границах выступали ингушские тейпы. То есть депутаты могли игнорировать мнение родовых старейшин, но не смогли проигнорировать площадь, что противоречит устойчивым представлениям о «кавказской специфике».
И не случайно организатором протестов выступила молодежь, которая и раньше проводила акции отдельно от старших, как это было в 2008 году в Назрани во время протестов против тогдашнего главы региона Мурата Зязикова. Для «традиционного» кавказского региона это действительно новшество, связанное с общими изменениями в социальном укладе этих регионов.
Организаторами протестов стали не «лидеры тейпов», не фигуры, имеющие особый вес в родовой системе, а те, у кого был опыт работы с людьми из других регионов, умение выполнять представительские функции «вовне». А это не те качества, которые требуются, чтобы выйти на первые роли в традиционном обществе.
Ставить ингушские события в один ряд с недавними протестами в других регионах России еще рано, хотя бы потому что лидеры митинга отстраняются от российской оппозиционной повестки и подчеркивают лояльность президенту страны, однако многое в природе протеста остается неясным. В том числе и роль ислама. Участие религиозных лидеров в них бесспорно: против соглашения о границе высказались и представители муфтията Ингушетии, и сторонники имамов, открыто противостоящих муфтияту, но в данном случае ни те, ни другие лидерской роли не получили, они стали участниками гражданского протеста, но не возглавили его.
К тому же немаловажно, как сочетается региональный патриотизм нынешней акции с идеалом единства вайнахов (чеченцев и ингушей). Поддержка протестов со стороны уже упомянутого муфтията Ингушетии, имеющего серьезных союзников в Грозном, показывает, что ингушские протесты было бы неправильно называть античеченскими. Но с другой стороны, нынешняя напряженность в Ингушетии началась именно из-за перспектив переноса поста чеченских силовиков в приграничной зоне и религиозным группам, имеющим сторонников и в Ингушетии, и в Чечне, придется выбирать, на чьей они стороне.
В любом случае, ясно одно: в северокавказский регион возвращается реальная политика. Ее возвращение – это не выход на поверхность неких отлаженных систем отношений и готовых центров влияния, а подвижная и малопонятная система союзов и противоречий, общих и раздельных идентичностей. Как это происходит и в любом другом обществе в период серьезного изменения внутреннего уклада.
Полностью здесь