Анастасия Векшина родилась в Москве. Окончила историко-филологический факультет Российского Государственного Гуманитарного Университета, докторантуру Гданьского университета.Стихи и переводы публиковались в журналах «Иностранная литература», «Дети Ра», «Воздух», «Новая Юность», в Польше, Хорватии, Италии, Сербии, Эстонии, Германии. Автор поэтических сборников: «Море рядом», «Радио рай». Доктор гуманитарных наук. Творчество отмечено премиями: «Так начинают жить стихом…», «Илья». Финалист премии «Дебют». Троекратный призёр международного поэтического конкурса «Castello di Duino» (Триест). Стихи переведены на итальянский, литовский, польский, английский, хорватский языки. Работает в Польском культурном Центре в Москве.
Чёткие, обыденные и привычные бытовые реалии в стихах Анастасии Векшиной становятся объектами ассоциативных связей, превращаясь в отдаленные промельки наития и подсознания. Ткань её поэзии словно огромное драпировочное покрывало, которым закрывают при реставрации ветшающие европейские здания и скульптуры, да культуры, с прорисованными и привычными для туристов балкончиками, но уже скрытыми от глаз и может быть навсегда! историческими подробностями.
Порой сомневаешься - существуют ли ещё эти объекты на самом деле, как и субъекты за текстами Векшиной, настолько одинок голос поэта, и так безлюдны, возникающие при чтении стихов, пейзажи...
Читая и слушая Векшину, невольно вспоминаешь Владимира Вейдле с его «Умиранием искусства» словно написанном сегодня, а ни десятки лет назад: «Всеобщая грамотность вполне совместима со всеобщим варварством» или «без культуры их собственная идеология - такая же пустая болтовня, как и все что ни техника, и не используемая техникой наука».
Анастасия Векшина много лет училась и жила в Гданьске, в городе где родились мрачный философ-мистик Артур Шопенгауэр и Гюнтер Грасс - создатель «Жестяного барабана», и мне кажется, что это обстоятельство каким-то странным образом оказало влияние на её творчество:
«музыка повторяется в ней как будто слова
специально чтобы зрителям казалось что там кто-то есть
кто-то шепчется и загадочный свет
пока они поднимаются с завязанными глазами у них смех
а то что потом происходит сплошной страх..."
Журналистка, пресс-секретарь тбилисского «Русского клуба» Алёна Деняга пишет: «Поэзия Насти напоминает архитектурные сооружения – и они не громоздкие, отнюдь, в них есть воздушность и легкость, они словно пронизаны кислородом. Порой ей снится урбанистический пейзаж с заброшенными зданиями, пустыми коридорами, там её вдруг встречают пасущиеся лошади... поэзия во сне или наяву?..»
На Творческом вечере один из организаторов проекта «Культурная инициатива» поэт Данил Файзов сказал: «Надо слушать, как выступает Векшина, чтобы потом, читая книгу стихов, её голос возникал и звучал за строчками...».
В просодии Анастасии Векшиной пазлы рифм почти отсутствуют, подчеркивая общую разрозненность европейского бытования, где «аукаться и перекликаться», по Ходасевичу, опять ни только не с кем, но и не зачем.
И только поэзия - всё ещё хочется верить вместе с Анастасией Векшиной - может изменить мир, и придать биосфере новую геологическую, а главное творческую силу, в ней угасающую...
Родной брат моего отца и мой дядя Михаил Иванович Алиханов за бои по освобождению Польши был награждён двумя Орденами Красной Звезды, и Орденом Великой Отечественной войны 1-ой степени. Михаил Алиханов геройски погиб при освобождении Гданьска (тогда Данцига), в котором Анастасия Векшина - именно благодаря этому освобождению - смогла потом пучиться.
Описание хода этих боев, в которых сражался Михаил Алиханов сделаны штабными писарями сразу после их окончания.
Анастасия обещала мне помочь отыскать Братскую могилу в окрестностях Гданьска, где похоронен мой дядя Михаил Алиханов. Заранее благодарю.
И вот стихи:
***
нетрудно себе представить это помещение совершенно пустым
синие грачи за окном прогуливаются по белой траве
солнце прямоугольно закатывается за десятиэтажный дом
себя в этом пустом помещении я представляю с трудом.
вроде только начало приходишь приносишь кресла
расставляешь по стенам развешиваешь включаешь музыку
потом обед ужин на этом месте
заедает пластинку грач поглотил гусеницу.
когда город сравнивают с другим сравнивают с землей
остаются одни канализационные люки
например Danziger kanalization
Tallinna veevärk или ГОСТ что-то там и номер
телефон звонит в пустом помещении на его звонки
выползают членистоногие
***
приходит осень, и я начинаю скучать по северным странам.
по логике птиц, только в обратную сторону.
в воздухе пахнет дымом, собак не выгоняют из дому,
и розы к утру превращаются в сухие кристаллы.
медузы еще выбрасываются на берег, но понемногу,
чтоб не будить лишней жалости в прогуливающихся вдоль моря,
розовые и прозрачные, блестящие, как огромные слезы,
неуместные, как воздушный шарик с непонятными буквами,
что пролетел две тысячи километров из Кракова в Нюнесхамн
и приземлился прямо в руки местному жителю.
местный житель подумал и написал письмо тем, кто выпустил шарики,
и получил в ответ приглашение,
и собрал чемоданы,
и запер калитку,
и вот он уже в пути.
***
Там где в теплом воздухе колышутся
приграничные травы
я представляю себе как Шимон
возвращается в родной город
а город и не был разрушен
он был разобран
на кирпичи
из него отстроили Гданьск Варшаву
Майбах хлеб, Майбах хлеб
улица Дзержинского
мох, расти на крыше, расти на моей голове
отлогом говорят поля лежат
теперь я уже не вернусь
но если бы время вернулось
вспять то я бы остался
здесь несколько рек протекают в покое
здесь одноклассники гуляют с колясками
здесь костелы и магазины подсвечены до одиннадцати
слишком давно я уехал
чтобы теперь
но я все равно представляю что этой осенью Шимон
продал квартиру на Речном вокзале и возвращается
где жалкие черные травы
приграничная зона
дальнобойщики в поле
и первый снег
***
идеальная семья, дом, девочка и мальчик.
25 лет вместе, из бара идут за ручку.
куры, клубничный джем, дети выросли и ушли на тусовку.
завтра новый год, за окном +15, воздух пахнет.
как вы познакомились – спрашиваю.
ну, говорит, я приехала, устроилась на работу,
сдала на права – и познакомилась с Хансом.
ночью мы едем в аэропорт через поле.
все вокруг черно, а над чернотой самолетов двадцать
взлетают, садятся, и просто кружат как будто.
да, говорит, этот в 00.30 в Москву я помню.
часто приходится отбирать у мужиков бутылки.
они зовут кого-нибудь, отходят в сторонку, на двоих выпивают –
выпивают, представляешь себе, на двоих сразу всю бутылку.
возвращаются и говорят – ну как, теперь вы довольны?
почему я должна быть довольна, не понимаю.
ночью мы едем в аэропорт через поле.
черное поле, а над ним летают кометы
летают ночные троллейбусы или еще что-то
она говорит ты мне напиши смску
как приземлишься и вот я приземляюсь
а там -15 ночь новый год еще только завтра
в маршрутке спит мужик одетый как для подледной рыбалки
и я думаю вот мне совсем немного осталось
только устроиться на работу, сдать на права, а там уж
семья идеальная, дом, девочка и мальчик,
метеориты, черные дыры, космос.
***
Мы, говорит, живем в самом безопасном месте на свете, и вряд ли будет война.
В нашей Европе все, говорит, самое лучшее, вот как кофе.
Мы выходим на лестницу с видом на стену
на кирпичную стену за которой можно себе представить все что угодно
за которой можно себе придумать любую погоду
в чистом виде такая жизнь привлекает
вот сидишь себе не выходишь из дому
потом наконец идешь потому что пора уже что-нибудь съесть
например кебаб
но сначала купить газету
не смотреть же на улицу
почему не смотреть, говорю?
ни за что
если не будет газеты куплю детектив
в нем написано про самое безопасное место на свете
в нем написано отчасти похожее на то что в газете
в нем не написано только о том что у тебя внутри
ешь пей кури или бегай, внутрь себя не смотри.
мы набиты внутри чем-то мягким, нас надо защищать.
мы говорим диалогами персонажей и состоим из историй
из анекдотов, из тех, кого мы повстречали
в этой пьесе неловкая тишина в начале
а потом все по правилам и хор выходит в конце
в этой пьесе на следующий день: никто ничего не помнит
– здесь рядом есть очень хорошее место
– да знаю мы же там были
– вы там были?
– нет мы с тобой там были
– а да точно
делает вид что
покупает газету и сигареты
Как думаешь, говорит, Россия вступит в Евросоюз?
Почему? Почему не вступит? – ну, говорю,
голые люди бегут по улице в знак протеста
защищайся как следует, я объявляю войну
погода сегодня как раз подходящая для решительных действий
***
слушай музыку и смотри, как дождь подходит к окну
слушай меня и молчи, горло (ком) береги
на чердаке ничего немного немецких нот
это было последнее что там удалось найти
тлеющие обрывки целлюлоза песок
прачечная и каток для белья но нет воды
только плывет пыль нагретая пылесос
горы сухого воздуха огнетушитель
музыка повторяется в ней как будто слова
специально чтобы зрителям казалось что там кто-то есть
кто-то шепчется и загадочный свет
пока они поднимаются с завязанными глазами у них смех
а то что потом происходит сплошной страх
но пока что им кажется приключение ждет их и Чип и Дейл
спешат нарядные гладко выбритые ой прости
это кажется невозможно ну все равно
спешат красивые на своих мотоциклах на семейный обед
точно так победители на руку вешают шлем
да это настоящие рыцари видно издалека
настоящих рыцарей по походке видно за километр
Дом Риты и Эрвина Коппель на острове Осмуссаар
Рита Коппель стоит на пирсе во время снегопада.
Эрвин Коппель использует ноутбук и мобильный интернет 3G в доме на острове.
Чтение книги при свете фонарика на голове.
Семья Коппель запускает генератор с наступлением ночи.
Рита Коппель идет к погребу за пищей, держа факел (видимо, должно было быть – фонарь).
Овцы стоят в снегу.
Шотландская корова Хайленда ест сено.
Рита Коппель и её муж кормят овец и коров на острове на этой неделе (почему на этой неделе? ведь кроме них на острове никто не живет).
Рита Коппель сидит в трейлере, когда ее муж Эрвин едет на тракторе перед кормлением овец и крупного рогатого скота.
Гостевой домик семьи Коппель на острове Осмуссаар.
Вид с пристани на трактор под приветственной табличкой.
Эрвин Коппель ведет свой катер к острову Осмуссаар.
Мать Риты Коппель, Айли Бергстром, показывает подвал с семейными запасами пищи на острове.
Рита Коппель стоит на пирсе во время снегопада.
***
вот деревянная лестница дверь открыта и солнце
вот школьный спортивный зал окна от мячей завешены сеткой
вот керамические фигурки занавески
вот мужик курит на корточках на автозаправке
вот кладбищенские ворота
вот цыганка качает ребенка а мать смотрит не нее из окна
вот лето вот зима а вот осень
вот мы едем куда-то вместе а вот мы расстались
вот состарились но все лучшие фотографии сохранились
в небесной базе
в небесном архиве кто их листает
тот бесконечно счастлив тот бесконечно молод тому никогда не скучно
солнце на лестнице у двери цыганка качает ребенка
длинные тени провинция повторится
***
Кто возьмется описывать
эти запыленные баночки
пузырьки просроченные еще в прошлом веке
все эти наслоения
которые так заметны особенно после уборки
кто возьмется описывать нас пока мы моемся в душе
пока мы закрыли глаза и поем свои песни
пока хозяева дома сидят и думают сколько можно
вода же дорогая
* * *
Когда живешь, становится много вещей.
Вещи для кухни, для ванной, для комнаты, для коридора.
Зонтик, шляпа, ненужные сапоги, вешалки, ну и ладно,
вешалки и ложка для обуви пусть остаются здесь.
Все это обнаруживается, только когда переезжаешь.
Вы когда-нибудь переезжали вообще?
Спускались по лестнице с аквариумом в одной и с лампой в другой руке?
Все это обнаруживается, только когда давно переехал.
Из головы не выходят чашки: чашка с картиной,
привезенная с предосторожностями из Гданьска,
с лосем — подарок из Швеции (такая же есть у одного сотрудника
на работе),
ну и главное — желтая, с Муми-мамой и Муми-папой,
соседка тебя хотела — так не достанься же ты никому.
Все переходит с тобой, нельзя ничего оставить.
Можешь оставить вещи — не можешь оставить память.
Можешь оставить память, не можешь оставить вещи.
Чашки где-то стоят и гадают, кто их помоет,
перебирают крупинки засохшей кофейной гущи.
В комнате давно уже новые гости.
Комната смотрит на это гораздо проще.
* * *
Это раньше мы любили говорить
А январь весь прожили в тишине
Вплетали в воздух спагетти провода спутанный серпантин
Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.
На подоконнике сидели мандарин и деревянная птица
Мандарин со временем высох стал твердым
Им можно было стучать а птица
Птица смотрела в окно повернувшись спиной
Ее голова специально для этого предназначалась.
Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.
Все десять дней каникул
шайба настольного хоккея изображала мороз за окном,
и в Иностранке ждал Рамю, которого не выдавали на дом.
Друзьям прилично было подавать напитки
в кастрюлях, ковшиках и мисках, а однажды
на кухне ночевал компот, с оборванной наклейкой в трехлитровой банке.
Троллейбусы скрипели парусами,
и голых женщин на рекламах отмерзали части.
Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.
лица из фотографий разве это прошлое
вот мы и наши друзья уже не таковы не совсем таковы
спагетти вползают в стоптанное бытовое помещение
серпантин кто вообще еще использует это слово
и мы начинаем говорить то есть вспоминать
да нет же послушайте мы говорим говорим горим говорим
Тогда здесь можно было жить
Кривых снеговиков лепить
На набережной лед и магазин
И старое кино в Иллюзионе.
* * *
Нет печали — синие стены прокуренные цветы
смотрят как дождь собрался с силами но чего-то ждет
чистая пустая посуда до обеда еще далеко все ушли
мы чистая сухая посуда не покрытая полотенцем на кухне перед дождем
часы тикают не так отчетливо чтобы нас разбудить
Сократ пьет воду из миски негромко как будто лень
лифт утробно везет кого-то наверх
ожиданье дождя густеет со всех сторон
хорошо бы с ним встретиться дождь подходящий звук
подходящий к молчанию раз уж на то пошло.
****
Дни и месяцы
ложатся кирпичами
застывает цемент
рукопожатий
руки ночи
несут меня над домами
построенными намертво
не нами
заглядываю в лица
чужих обоев
хлопают форточки
сердечных клапанов
жду
что утро меня уронит
в кирпичный вакуум
****
Боль осени
я не хочу
переживать самых счастливых моментов —
жженых листьев,
хрупкого воздуха на улице, идущей вверх,
женщины в тапочках в арке старинного дома,
облупившихся стен,
ставень
(или ставней),
реки, похожей на парашют,
рыбака, неизвестно как попавшего к ней,
и воскресенья, когда все закрыто
и всюду бесплатный вход.
Боль осени, ты уходящий звук.
Река, ты уже простилась с террасами вдоль берегов,
и ни туристы, ни местные не слушают тебя за обедом.
Женщина в тапочках,
та, что вышла во двор покурить и вытряхнуть ковер,
в ожидании мужа, одинокого рыбака,
бьет что есть силы свою прекрасную воздушную боль.
Монолог продавца глиняных игрушек:
Эти кошки — под Модильяни.
Со зрачками — ранний Модильяни,
Без зрачков — зрелый.
А совсем без глаз — по логике, поздний,
Но до этого периода он не дожил.
****
Так:
мятая бумага, тающий снег, коричневый сахар —
и голод,
голод не по еде и любви.
Обещающе —
с первой платформы отправление на Москву;
Конаково ГРЭС, Конаково ГРЭС,
угрожает вторая,
и дождь на ходу,
на глазах превращается дождь
в коричневый сахар,
в узловатые руки старух,
в мир беспризорный
из двойного окна электрички.
****
Чу, солнце заходит над стоянкой
над маленьким плоским городом
над маленьким плоским городом
над автостоянкой
чу
солнце заходит
где вы Элина и Инесе
Веста и Гедре
с кем пьете что смотрите по телевизору
на каком километре
где вы Гиорги и Микаэль
кто пошел удить рыбу
у кого клюет а кто уезжает навсегда
приспосабливаться во что бы то ни кто
поймал 10-тикилограммовую щуку и не упустил
стал зубным техником
у кого на фотографии борода как у санты и шапка с кисточкой
чу
мне кажется там на воде
что-то плеснуло
блеснуло
это счастливая Веста
на закате выносит мусор
это вестины дети кидают в меня бутылками и не хотят перестать
****
Мне снится иногда, что все еще брожу
в лесах многоэтажек
ищу метро в районе незнакомом
автобус жду и пыль отечества клубится на ударной стройке
…Строка же убежит из сна под горку
по коже мостовой и мимо кирхи
и холодно пищат какие-то чижи
и вуроны огромные в штанах
каштанами в футбол играют.
В Страстную пятницу все тише тишины
но дым из труб, и на велосипеде
старушка, несмотря на холод,
раскручивает март, как карту жизни,
как самый неизбежный признак жизни,
как призрак жизни самой неизбежной.
****
Я звонила тебе думала ты придешь.
но ты ушел в овощной я видела в окно твою спину.
ты ушел в овощной! как ты мог!
я видела как ты перешагивал через забор!
я знаю что ты купил.
можешь не прятать я знаю что ты купил.
ты все равно не скроешь куда ты ходил.
ты купил помидоров и огурцов!
бутылку Наленчовянки для отца и Пепси-колу для мамы!
в овощном пахнет соленым, он маленький и съестной.
я знаю где ты был продавщица мне все рассказала!
***
В моем сердце пошел тропический дождь
Захрустели и залязгали сотни железных опилок
И деревья, они же строительный лес, под луной
Легли на дорогу
Как длинный, преувеличенно длинный штрих-код
А когда это кончилось
Проснулась тишина в номере
(хозяин гостиницы страшно не любит рано вставать в воскресенье)
Тишина стояла и мерзла
Глядя, как за большим окном (там, где дом престарелых)
Лает собака, звонят в церковь
И огромные снежные хлопья накрывают Берлин с головы до ног.
сны о бродячих собаках
вдруг вместо снега и окон напротив
лето
проселок
и стая бродячих псов
летят на нас с лаем
через поле
заливисто
и ни души вокруг —
тихо, фу! фу, я сказала! —
и отстают.
то тут то там
тук-тук
снег ударяет по карнизам
так-то
сны о бродячих собаках
***
Мне не вместить всего дождя.
На ржавом дне консервной банки
Скопились капли. Рыбок разведу
На подоконнике.
На празднике зимы
Одна умрет, другая будет жить,
И принимать и корм и кислород
Из добрых рук соседей и подруг.
И выпадать из банки, и опять
Все начинать с начала, и грустить,
Покусывая черенок листа.
И через год все так же весела.
И через два румяней и белей.
Летит байдарка, взмах ее весла
Как стрелка точен и еще точней.
И солнце отражается во мне.
И солнце отражается во мгле.
Осенних рек прозрачные деревья
И зимних рек пустые берега
Уходят, параллельные друг другу,
Не замыкая никакого круга.
****
я здесь жила и смотрела в окно, как дети играют в футбол.
на большом поле вдвоем, то один вратарь, то другой, никак не забьют.
жила и видела, как постепенно серые ветки обросли садом,
на всех уровнях сада выросли красивые травы,
в саду полюбили сидеть вечерами бомжи.
в траве остались только тропинки ширины велосипедного колеса.
хозяин терял в ней собаку, а я со своей высоты
всегда могла бы ее найти, хотя никто меня не просил.
я здесь жила, мыла окна, вешала на балконе белье.
скоро узнала, где местный рынок, стала туда ходить,
выбирала клубнику, картошку, уродливые помидоры с названием гаргамэль.
обратно ехала на трамвае, у меня был проездной.
было лето, люди избавлялись от ненужных вещей.
у помойки можно было найти сервиз на 8 персон.
в лифте собака соседа смотрела на меня арктическим льдом.
а сосед — что сосед? это была страна невероятно красивых мужчин.
1.
Холодная и ломкая трава,
сухая и прозрачная вода,
край города протягивает руки
и шевелит воздушные потоки.
сухие и прозрачные слова,
холодная и ломкая трава.
ночной автобус едет через поле.
ночной автобус едет по земле.
2.
Одно окно и один фонарь
В глубине дома чайник кипит
Кажется, что на кухнях все еще собираются люди
На чайных частных никому не известных кухнях
Чтобы не спать и проснуться
Далеко от дома
Среди домов
Белых, как парашют
Проснуться — как полететь
Ни окон тебе ни фонарей
3.
когда поженимся пойдем на танцы
выучим самбу румбу ча-ча-ча танго
по выходным не будем напиваться
если только чуть-чуть детей отдадим в садик
читатели светских хроник будут нами любоваться
наша страна будет нами гордиться
вот только какая пора бы определиться
4.
Соседка вышла замуж и уехала в Улан-Удэ.
Кто-то насвистывает ламбаду на улице уже довольно давно.
Просыпаешься утром, кажется — вечер, думаешь — ага,
Четыре лани скачут через поле наискосок.
Лани прислушиваются, навостряют уши и ну назад.
Соседка родила и снова вернулась домой.
Кассирша в супермаркете спрашивает хотите пакет? на всех языках.
Все как в ламбаде, все как в жизни, все как в кино.
5.
Остановка через улицу, перед магазином.
Минус двадцать, ночь, норвежская зима.
Добрый дед мороз в оранжевой жилетке варит кофе
тем, кто остается ждать автобус до утра.
Ждет, что наконец гольф-стр е мный ветер
сдует снег и лед.
Дед мороз в оранжевой жилетке носит кофе.
Долго ждет.
— Видел я лосей на перекрестках,
и видал я груды пьяных тел,
вот как перестану быть подростком,
так покину северный предел…
— Ладно, дорогая, успокойся,
едем на такси.
Ветер завывает, ветер носит
парус по Руси.
6.
все эти люди мне кого-то напоминают
наверное я их видела в городе
они ходили по улицам выставлялись в витринах
они не ходили по улице они спали у себя дома
они не были дома они всю ночь бродили по городу
мы переходили улицу
друг другу навстречу
мы переходили друг
другу все эти люди
мои я не буду скучать дорогие я просто умру от тоски
7.
в старых городах из-под асфальта
снова вырастает мостовая
а мой
город вечно молодой
и я еще мала
иногда встречаю лора
из детской поликлиники
лор всегда ходит с мужем и тоже
становится все моложе
8.
мы говорим о погоде, мы специально для этого рождены.
мы звоним друг другу и точно знаем о чем спросить.
в этом году погода будет полнейший отстой.
в прошлом году погоды осталось совсем чуть-чуть.
известно, что самые большие любители поговорить о погоде — москвичи.
ничто на нас так не влияет, и только погодный дискурс
иногда вдувает нам в головы семена луны и других овощей.
говорю — москвичи, подразумеваю, конечно, много разных вещей.
Дом Риты и Эрвина Коппель на острове Осмуссаар
Рита Коппель стоит на пирсе во время снегопада.
Эрвин Коппель использует ноутбук и мобильный интернет 3G в доме на острове.
Чтение книги при свете фонарика на голове.
Семья Коппель запускает генератор с наступлением ночи.
Рита Коппель идет к погребу за пищей, держа факел (видимо, должно было быть – фонарь).
Овцы стоят в снегу.
Шотландская корова Хайленда ест сено.
Рита Коппель и её муж кормят овец и коров на острове на этой неделе (почему на этой неделе? ведь кроме них на острове никто не живет).
Рита Коппель сидит в трейлере, когда ее муж Эрвин едет на тракторе перед кормлением овец и крупного рогатого скота.
Гостевой домик семьи Коппель на острове Осмуссаар.
Вид с пристани на трактор под приветственной табличкой.
Эрвин Коппель ведет свой катер к острову Осмуссаар.
Мать Риты Коппель, Айли Бергстром, показывает подвал с семейными запасами пищи на острове.
Рита Коппель стоит на пирсе во время снегопада.
****
вот деревянная лестница дверь открыта и солнце
вот школьный спортивный зал окна от мячей завешены сеткой
вот керамические фигурки занавески
вот мужик курит на корточках на автозаправке
вот кладбищенские ворота
вот цыганка качает ребенка а мать смотрит не нее из окна
вот лето вот зима а вот осень
вот мы едем куда-то вместе а вот мы расстались
вот состарились но все лучшие фотографии сохранились
в небесной базе
в небесном архиве кто их листает
тот бесконечно счастлив тот бесконечно молод тому никогда не скучно
солнце на лестнице у двери цыганка качает ребенка
длинные тени провинция повторится
***
Однажды у стиральных машинок я познакомилась с чуваком с острова Муху. Он был вторым членом семьи, покинувшим остров со времен Северной войны. Первым был его дядя, который уехал в Таллинн.
а есть еще другой, прекрасный мир,
в котором какие-нибудь британские или исландские гитаристы
встречаются в прачечной, болтают во время стирки
придумывают название
через год записывают первый альбом
их начинают крутить по радио где-то в штатах
и вот уже в сентябре можно сходить на концерт
Филадельфия, Миннеаполис, Нэшвиль, Атланта,
Хьюстон, потом Париж, Кейп Таун, Йоханнесбург
а ты вынимаешь мокрые тряпки из барабана
развешиваешь на сушилке носок к носку
в сентябре белье сохнет быстрее, не то что летом –
крутится в голове.
мира прекраснее, чем этот
все равно нет.
****
Заметно:
ты не очень-то веришь, что все они умерли своей смертью.
Птицы,
у которых крылья по швам и железные нервы.
Лягушки,
угодившие в вечный спирт и вечную память.
Раньше
здесь жил хомяк, вонючий и важный.
Дети
кормили его огрызками яблок, и он не вынес.
Глобус
так и не удалось измерить линейкой.
Можно,
я на прощание чмокну череп в самое сердце?